— Мне тоже. Курите? — Директор предложил сигарету. Они закурили. — Да вы присядьте…В коридоре прозвенел звонок к следующему уроку. Отсюда звук казался мягким и неназойливым.— У меня их тут без малого полтысячи. И почти все молодые и, как вы говорите, способные рожать. Плохо, что одни девчата, плохо. Привыкают к мысли, что на свете мало парней, не упустить бы случая. А парни с гитарами околачиваются у общежития — мы на всякий случай запираем уж в девять. Но все равно не удержать. Я вот удивляюсь, почему большинство все-таки остается учиться. Думал, может, потому, что держу в ежовых рукавицах? Оказывается, не поэтому. Педагоги, кому девочки доверяют, говорят, все очень просто. Одни приехали в Ригу получить профессию, а другие — развлекаться. Первым наша строгость помогает держать себя в узде, вторым ничто не поможет. Поэтому я не имею права давать им ни малейшей поблажки. Для вас она — молодая здоровая женщина, призвание которой рожать, а для меня — студентка, которой надо дать профессию.— Она хочет отказаться от ребенка.— Вот это новость! — Директор встал из-за стола и забегал по кабинету. Пальцы, державшие сигарету, дрожали, и пепел осыпался на пол. — Ну и ну! И теперь мною, как букой, будут пугать детей! Выбросил на улицу! И вы пришли, чтобы я оставил ее в общежитии?— Почти угадали.— Нет, в общежитии моего техникума младенцев не будет! — Директор умолк, будто на миг заколебался, и продолжал: — Ладно, пусть напишет заявление об академическом отпуске. Девушка способная, успеваемость у нее хорошая, потом наверстает упущенное. Пусть несет заявление, я подпишу!— Ей необходимо жилье! Ваш авторитет не пострадает, если вы разочек отступите от своих принципов.— Вы законы знаете? Не знаете! Я уже не смогу выдворить ее из общежития! Только если взамен будет комната. Конечно, исполком мне такую комнату даст! Может, не сразу, но даст. А за счет чего, спрашивается? За счет жилплощади, которую должны получить наши педагоги. Хорошо, если нам выделяют хоть что-то один раз в два года. Преподавательница химии работает в техникуме с первого дня и, заметьте, терпеливо ждет своей очереди. Шесть человек на шестнадцати квадратных метрах! Пойдите и скажите ей, что надо подождать еще пару лет, потому что одна сопливая девчонка играла в папу-маму, пока не доигралась! У меня духу не хватит!Директор нервно закурил новую сигарету.— Вы ей передайте, что самое разумное — написать заявление об академическом отпуске. По состоянию здоровья, и точка. Я ведь не заинтересован, чтобы это чепе бросило тень на весь техникум. Девчонки и так по углам шепчутся, а толком никто ничего не знает. Ее подружка, которая подменила нашу красотку на медосмотре, пробкой у меня вылетела из техникума. А эту мамашу кто-нибудь в больнице навещает?— Кажется, нет.— Хорошо! Это очень хорошо! Заглохнут толки!— Вы напрасно волнуетесь насчет техникума. Его репутация какой была, такой и останется. Ни замалчивание, ни разглашение ничего не изменят. Давайте лучше поговорим конкретно, чем мы сообща можем ей помочь. Я как врач и вы как педагог.— Любопытно, как же мы можем ей помочь? Лично я умываю руки! Пусть думают родители!— У нее нет родителей, одна бабушка.— Она сама вам это сказала?— Да. Мы разговаривали.— Минуточку. — Директор выскользнул за дверь. Вернулся он не сразу. В руках у него была тонкая папка салатного цвета. — Ее личное дело. — Он подал папку врачу. — Мать работает в сельсовете, отец — в колхозной строительной бригаде. Есть, конечно, и бабушка, сестры и есть брат на два года моложе.— Извините, я вас задержал! — заторопился врач.— Ничего, ничего… Полезный обмен мнениями. Но заявление пусть подаст, я подмахну. — Он вдруг стал по-отечески заботливым, как и подобает победителю. — Я, конечно, понимаю: была ей охота возвращаться домой с дитем и без мужа, но…— До свидания!Врач дал себе зарок никогда не пытаться что-то втолковывать администраторам. Он был зол на себя за свою наивность и доверчивость.Старший коллега — без пяти минут пенсионер, — выслушав его рассказ об этом визите, посмеялся в свое удовольствие:— Вот и не суй нос в чужие дела! Ишь, заступник! Работай на совесть, потом выходи на пенсию. Вот и вся премудрость.
Не понравилось Виктору лицо старика. Вроде бы сама любезность, а во взгляде какое-то затаенное коварство.— Ранне сказала, что родилась двойня. У той женщины. Она только не знает, двое мальчиков или мальчик и девочка.— А я вот не помню, меня в это дело не впутывайте. — Старик тяжело задышал и уставился в окно, хотя в саду все было по-прежнему. — Мне восемьдесят два. Так сказать, на краю могилы… А вот милой Ранне, коли доведется встретить, низко кланяйтесь от меня…Вцепившись в подлокотники, он стал подниматься с кресла. У него были тонкие, высохшие ноги, штанины висели мешком. Мелкими шажками он проковылял к дивану и прилег, положив голову на валик.— Говорите, что ничего не знаете, а сами просите, чтобы не впутывали.— Ничего не знаю. Честное слово, можете мне поверить! — Это прозвучало почти плаксиво.
Я не хотел. Я бы ни за что и не впутался, но они не могли без меня обойтись, на документах нужна была и моя подпись. И они принялись меня уламывать. Я сопротивлялся. Да, да… Я долго не соглашался! Даже предостерегал: «Как бы это не выплыло наружу!» А они снова за свое. Они боялись той женщины, у которой умер ребенок.— Придет моряк, потребует расследования, — заведующий отделением не решался взять ответственность на себя.— Нашей вины тут нет, любая экспертиза подтвердит, — возразил молодой коллега. — Этот чокнутый идеалист бегал к директору техникума. Сам мне потом рассказывал.— Ну и получите нового завотделением, — в сердцах сказал заведующий.— Неужели ты думаешь, что мы могли ребенка спасти?— Не об этом речь. Во время войны немцы мобилизовали моего брата в латышский легион, теперь это наверняка откроется.— Какое все это имеет значение! — не понял младший коллега. — Я уже говорил, чокнутый идеалист.— Для тебя никакого, а для отдела кадров имеет значение. Обязательно найдется какой-нибудь очень бдительный товарищ.— Не верится.— Зато ты веришь во многое такое, чему действительно не следовало бы верить.— Что ты предлагаешь?— Эта соплячка отказывается от своих двойняшек окончательно и бесповоротно. Она не передумает?— Завтра, предупредила, в последний раз будет кормить, и я не думаю, чтобы ее кто-нибудь переубедил. Она словно забралась в бетонный дот, ее не то что словом — пушкой не прошибешь. Отказывается что-либо слышать, видеть, понимать. Все, что я говорю, как об стену. Вчера я не выдержал. Она будто моченым кнутом стеганула: «Чего вы от меня хотите? Если понадобится совет, я сама у вас спрошу!» — «Все ясно! — ответил я. — Заглядывайте почаще, будем ждать! Закон на вашей стороне!» Наверное, зря я так. А Ранне мне говорит: «Этот парень вовсе ее и не бросил. Вчера опять переговаривались через окно. Долго мурлыкали».— Дети есть дети.— К сожалению, у этих детей у самих уже дети.— Такой век, еще и не то увидим!— Вот что мне пришло в голову, раз уж мы завели этот разговор. — Заведующий отделением прикусил губу. — С точки зрения закона это, может, и не совсем, но с другой стороны… Женщина, у которой умер ребенок, в таком отчаянии, что готова на все. Кто знает, кому еще она будет предлагать взятку. Потом будет поздно. Если уж решаться на что-либо, то немедленно.— Разве она хочет обоих?— Да. Одного выдаст за своего, а второго усыновит.— Лучшей матери не найдешь. В детдоме с двойняшками труднее, — наморщил лоб молодой коллега.Я собрался уходить, но они меня не отпускали, им нужна была моя подпись. Я сопротивлялся. Я говорил: это может всплыть. Они уверяли меня, что никогда, если держать язык за зубами. А я по-прежнему боялся подписывать, хотя они уже заставили меня взять ручку. Теперь ты видишь — мои опасения подтвердились. Где больше двух, не говорят вслух. Может, до тебя не доходит, почему я боюсь сказать тебе то немногое, что мне известно? Будешь в моем возрасте, поймешь! Все так думают: в старости — вот когда можно будет рисковать вволю — нечего терять. Чепуха! Твоего остается так мало, что начинаешь все ценить вдвойне. Взвешиваешь до миллиграмма. Что пользы, если ты разыщешь эту особу? Беспокойство тебе и беспокойство ей. И уходи, не тревожь меня. Я старый человек, мне вредно волноваться, разволнуюсь — и амба! Бесстыдник! Нет чтоб пощадить старика, ты собираешься затаскать меня по судам!Старик закрыл глаза и ровно задышал. Заснул буквально на глазах у Виктора. А ведь такие надежды возлагались на этот визит…Пришлось уйти.Только когда стукнула садовая калитка, старик приподнял голову. Ушел! Дай-то бог, чтоб навсегда! Надо сказать невестке, чтобы какое-то время никого не впускала, пусть говорит — очень болен, при смерти.Старый врач был доволен собой. Даже горд. Сумел-таки отстоять свой принцип: не суй свой нос в чужой вопрос. Дряхлый, больной, а глянь, как выстоял.
…На станции Лиелупе в электричку набилось много народу. Видно, в яхт-клубе закончились соревнования — с моста виднелась стайка треугольных парусов и моторных лодок, а гребные двойки, четверки и восьмерки перебрались на правый берег.Виктор сидел у прохода, размышляя о старике и Ранне, которая послала его к нему. Нет, продолжать поиски без архивов — пустое дело. А какая польза от архивных материалов? И как к ним подобраться? Вот если усыновление произошло через детский дом, дело другое. Но детей ведь просто подменили. Какого лешего я вообще в это встрял? Что это мне дает? Просто удовлетворяю собственное любопытство, и больше ничего!Электричка приближалась к следующей станции. Кто-то, проходя мимо него, остановился, обернулся и хлопнул по плечу:— Здоров!Коля-Коля. Гроссмейстер карточной игры. Ишь, загорел, округлился.— Здорово! Сидай!Пиджачок в обтяжку исчез, уступив место просторной куртке в клеточку. И рубашка не из дешевых. Сандалеты. С виду ну прямо мужик средней тупости, квалифицированный работяга, имеющий в новом районе двухкомнатную квартиру, стены которой он аккуратно оклеил импортными обоями, а в углу поставил купленный в рассрочку цветной телевизор. Толстая жена, непослушный ребенок, сиамский кот и выдрессированная теща: когда хозяин дома, и пикнуть не смеет. Сегодня, изволите видеть, искупался в море, выпил пару пива и теперь ждет не дождется сойти с электрички и закурить.— Выйдем в тамбур. Дело есть.Виктор встал и последовал за ним.— Как житуха? — спросил Виктор. В тамбуре больше никого не было.— Случается. Позавчера Франька Бригадир банк взял. Таракан землю ел, обещал отмазаться. Мишка Фонфирчик был.— Какой Таракан?— Васька Таракан. С золотыми фиксами. Ну… Этот… Рот как Ювелирторг! Тебе шкары не нужны? Хорошие. Новые. Неси в скупку, кварт заработаешь. — Повернувшись спиной к застекленным дверям, чтобы его не было видно из вагона, Коля-Коля вытащил из-за пазухи помятые брюки большого размера.— Мне коротки, — отказался Виктор.— Да не себе, продать!— Ношеные брюки?— Ну. Я продавал. У меня были эти, с бирками — марка! Много взял.— На пляже подфартило?— Только сегодня, так, мимоходом… Старый фрайер с часиками, солидный. Раздевался на песке. Рубашка ничего. Даже бабочка при ей. Лезет в воду, плюх-плюх по животику… Куда гнида часы сунул, я так и не усек. Часики на батарейках. Ночью нажмешь, лампочка горит… Не проглотил ведь, в песок закопал, не иначе! В корочки глянул, там только связка ключей. Ну, думаю, в брюках будет… А рубашка тебе не нужна?Виктор покрутил головой.— Как бы эти брюки толкнуть? Найди мне, кто это сделает, — не отвязывался Коля-Коля. — Рубаха тоже первый сорт.Набалакал с три короба, видно, в восторге от краденой одежонки и связывает с нею свои ближайшие планы. Виктор подумал, что более отдаленных планов у Коли-Коли и быть не может, будущее его не вызывает сомнений, разве что неизвестно, в какую колонию попадет после суда. Статья — как всегда: кража личного имущества граждан или бродяжничество. Вероятно, уже теперь во сне видит, как бегут здороваться с ним дружки, когда он в числе новоприбывших появляется в очереди у вещевого склада за матрацем и одеялами. Как дружки спешат к завскладом торговать матрац потолще и одеяло поновее. И дружки же сделают, чтоб он дрых среди своих и столовался среди своих, и в первые вечера соберется вокруг него кодла, и он будет травить байки о далекой, экзотической стране Свобода, где он провел свой отпуск. У молодых дрогнут ноздри, когда он скажет, что случалось ему видать и голых баб, а которые постарше, похлопают себя по ляжкам и одобрительно крякнут: «Ну, Коля-Коля! Ну, старый хрыч, ты даешь!» И никто не усомнится ни в чем, все поверят, что именно так оно и было, и так будет и с ними, когда они, в свою очередь, выйдут погулять на свободе. Потом посыплются вопросы о предварилке, карантине и прочем. Кого из знакомых встретил? За что сидят? Сколько дали? Куда посадили? А потом сообща будут решать, куда бы спрятать всего ничего дензнаков, бывших у Коли-Коли в момент ареста и припрятанных им при первой же возможности в шов, чтобы не нашли во время обыска вертухаи. В этом деле Коля-Коля был мастак, этому его учить не надо, из рук любого контролера выскользнет как намыленный!А про часики он просто выдумал, решил Виктор. Не было часов, это уж точно. Не хочет Коля-Коля выглядеть в моих глазах мелким крысятником, старается создать впечатление, что задумал крупную кражу. Сам ты гнида, а не тот старик, что голышом бегает теперь по пляжу и, может, пока не понимает, что это не дружеская шутка, а что его действительно обокрали. Ты и твои дружки — все вы гниды! До вас и не доходит, какие вы гниды, но не мне же вам это втолковывать. Другими вы все равно не станете, зато, открой я на вас варежку, со злости можете двинуть мне обухом по башке или всадить нож в спину.— Ну, а ты? — спросил Коля-Коля, будто прочитав мысли Виктора. — При «Волге» небось.— Да уж навкалывался.— И где ж это? Носом землю рыл?— В лесу работал.— Ну и балда! В зоне еще навкалываешься!— Хорошо платили.— Значит, вот что тебя тревожит, сыграть охота, — сделал вывод Коля-Коля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30