Сан-Антонио - 2

Сан Антонио
Не мешайте девушке упасть

Глава 1
Если бы нашелся умник, способный сказать мне, за каким чертом я в тот день поперся в Париж, я бы охотно подарил ему весь второй этаж универмага «Галери Лафайетт».
Знайте, что для того, чтобы сунуть свой длинный нос в Париж именно в тот момент, надо было не иметь в чайнике ровным счетом ничего. Позвольте сказать вам сразу, широкоэкранно и в цвете оккупация в самом разгаре, и столица – последнее место на этой поганой планете, куда я мог сунуться. Только не подумайте, что у меня есть дело в том или ином смысле Сан-Антонио парень честный. Я всегда горбатился только на французское правительство и никогда не работал ни на себя, ни на другую фирму, кроме той, что имеет девиз «Свобода, Равенство, Братство». Когда я заметил, что бедняжку Марианну оттрахали, то попросил моих начальников перевести меня в резерв и удалился в мой домик в Нейи. Так что я провожу время за чтением детективов и рыбной ловлей, а моя славная Фелиси изощряется в приготовлении жратвы. Вот только детективы попадаются один дурнее другого, а рыба так перепугалась фрицев, что уже несколько месяцев не видно даже ее хвоста.
В общем, жизнь пошла невеселая как для рантье, так и для плетельщиков соломенных стульев. Может быть, именно с тоски я и поехал в город. Взглянув в то утро в зеркало, я дружески кивнул смотревшему на меня типу, здорово напоминавшему кузена императора Эфиопии. Мне понадобилось не меньше десяти минут, чтобы понять, что кузен императора – это я сам. У меня была такая рожа! Вообще-то я довольно красивый парень. Это подтверждается тем, что девушки предпочитают мое фото эйзенхауэровскому. Но в то утро моя физия напоминала морду факира, которому шутник заменил в доске резиновые гвозди на настоящие, взятые в скобяной лавке за углом. У меня были глаза больного льва и синела борода. Когда моя борода отрастает синей, это означает, что у меня неполадки с карбюратором: или из-за того, что я влюблен, или потому, что моя печенка требует независимости.
Тогда я побрил кузена эфиопского императора и решил сводить его на прогулку.
Улицы унылы, как романы Пьера Лоти. Таблички с готическим шрифтом вгоняют меня в черную тоску. В этом октябре Париж зеленее сосновой рощи. Только сосны здесь обуты в громко стукающие по мостовым сапоги... Я мечтаю об уголке, где люди ходят босыми. Это, наверное, так успокаивает! Ностальгия пробивает дыру в моем желудке, а дыры существуют для того, чтобы их заполнять (исключая те, что в швейцарском сыре). Я говорю себе, что моя быстро зарубцуется от рюмочки коньяку, который я могу принять в известном мне местечке, где подают отличные напитки в больших стаканах. Вот только местечко это находится у площади Республики, и добираться до него надо на метро. В этот час в его переходах нет почти никого. Я иду по станции «Ар э Метье» рядом с типом, спешащим, кажется, не больше моего. В тот момент, когда мы выходим на платформу, подъезжает поезд. Мы – тип и я – заходим в один вагон. Кажется, мы сегодня единственные пассажиры метрополитена.
Поезд трогается, проезжает метров двести и останавливается.
– Ну вот! – ворчит мой попутчик. – Опять воздушная тревога.
Я начинаю метать громы и молнии. Надо же так влипнуть: сесть в метро, чтобы поехать закинуть «лекарство» в свою фабрику по перевариванию пищи, а вместо этого проторчать час или два в подземной конуре тет-а-тет с совершенно незнакомым типом.
Я смотрю на него: это высокий мужчина, одетый в темное. Его можно принять за профессора философии. Волосы незнакомца подстрижены бобриком, что еще больше увеличивает его рост, а утиные глаза похожи на ботиночные пуговицы. Кисти руку него длинные. Лицо просто дышит интеллектом.
– Как вы думаете, можно курить во время тревоги? – спрашивает он.
Я отвечаю, что мне плевать на правила так же, как на мой первый слюнявчик, и, чтобы доказать это, достаю из кармана сигарету. Он делает то же самое. И вот мы сидим один напротив другого с «Голуазом» в зубах и роемся в своих карманах в поисках огня. Первым зажигалку нахожу я и, прикурив, придвигаю огонек соседу. Он тянет вперед свою голову и вдыхает. В этот момент наши взгляды встречаются, и я испытываю странное ощущение, природу которого понять пока затрудняюсь. Кажется... Да, мне кажется, что глаза длинного что-то говорят. Я их знаю – не его глаза, а те предупреждения, что они мне посылают.
Сигарета типа загорается.
– Спасибо, – говорит он и распрямляется.
И вдруг я понимаю, что было в его взгляде. Но уже поздно. Эта падла начинает садить в меня из револьвера, даже не удосужившись вынуть пушку из кармана своего пальто. Я получаю маслины прямо в пузо. Такое ощущение, что мое брюхо взрывается. У меня перехватывает дыхание, глаза застилает красный туман. Последнее, что я вижу, это разорванный пулями карман типа.
Я выдыхаю:
– Ты за это дорого заплатишь, сволочь!
Туман сгущается. Мои кишки загораются. Я начинаю стонать и чувствую, что на этот раз уж точно отвалю в место, где порхают крылатые ребятишки.
Однажды я ехал через Мон-Сепи. Вот это туннель. Всем туннелям туннель. Если в качестве попутчицы вы имеете красивую куколку, вы можете спокойно рассказывать ей, что говорил Адам Еве в тот день, когда они играли в папу-маму. Но если вы один – пардон: вам остается только закрыть моргалы и задать храпака. В этом чертовом туннеле собралась вся чернота того уголка Альп. Тьма непроглядная!
Постепенно начинает светлеть.
Я открываю глаза и изрекаю:
– Мы выехали из туннеля.
Моргаю. Солнце проникает во все мое тело. Чувствую на щеках что-то теплое, нежное и ласкающее. Мне требуется чертовски много времени, чтобы понять, что это дыхание Фелиси. Мои мысли тут же встают в ряд, как послушные девочки.
– Ну что, я выкарабкаюсь?
– Да, малыш, – шепчет Фелиси. Могу вам сказать, что от облегчения я выдыхаю столько воздуха, что его бы хватило, чтобы надуть дирижабль. Но тут в моих кишках загорается жуткая боль. Сразу же подходит очень хорошенькая малышка со шприцем в руке, снимает с меня одеяло и втыкает мне в задницу иглу. Эффект не заставляет себя ждать: боль исчезает, и я чувствую себя веселым.
– Слушай, ма, – говорю я Фелиси, – ты, наверное, думаешь, что я влез в какую-нибудь политическую историю... Это не так, честное слово, и я не знаю, почему тот парень нашпиговал мое пузо свинцом.
Фелиси вытирает с моего лба пот и говорит:
– Не волнуйся.
Но она быстро понимает, что ее совет производит на меня такое же впечатление, как стихи на корову. Она меня знает, и ей известно, что я не могу не психовать, когда меня пытается кокнуть первый встречный...
– Что ты хотел сказать этой странной фразой: «Я понял его глаза»? – спрашивает она. – Ты повторял ее несколько дней...
Я подскакиваю:
– Несколько дней! Так сколько же я тут провалялся?
– Три недели.
Я не верю своим ушам.
– Это правда, – шепчет Фелиси. – Ах, мой бедный малыш, я так перепугалась...
Я раздумываю над вопросом, который она мне задала.
– "Я понял его глаза" означает, что, прежде чем тот тип начал стрелять, я заметил в его взгляде огонек, который горит в глазах тех, кто собирается прикончить себе подобного. Я не могу это объяснить, но ошибиться невозможно...
Закончив говорить, я улавливаю легкий шорох в глубине комнаты. Немного поворачиваюсь и замечаю моего коллегу Берлие, разговаривающего с толстым коротышкой в белом халате.
Мой приятель подходит ко мне.
– Ну что, теперь ты работаешь мишенью?
У него торжественный вид. Лысый череп тихо поблескивает при свете ламп, большой нос шевелится, в синих глазах, спокойных и наблюдательных, горит огонек любопытства. Он явно не понимает, как это Сан-А, ас из асов, мог так подставиться.
– Слушай, – шепчу я, – у меня на пузе должна быть отличная «молния», так что извини, но смеяться мне больно..
Его аристократическое лицо оживляется.
– Так что же с тобой произошло? Признаюсь, я ничего не понимаю. После воздушного налета тебя нашли в вагоне метро, плавающим в собственной крови, как выражаются газетчики. Прости мое любопытство, но я бы хотел знать, как ты дал себя подстрелить.
Я быстро выкладываю свою историю.
Берлие отводит глаза.
– У тебя есть соображения о том, почему это случилось?
Понимаю, к чему он клонит.
– Никаких. С самого начала оккупации я сижу тихо. Если бы ты мог меня просветить, то доставил бы мне большое удовольствие.
Он наклоняется ко мне.
– Не мели чушь. Ты состоишь в подпольной группе?
Тут я начинаю злиться.
– Ты совсем чокнутый! Я же тебе говорю, что сидел тихо, как новорожденный. Спроси Фелиси... Я не выхожу из дома. Мне даже кажется, что в моих мозгах начали расти грибы. Слушай, ты же знаешь, что от такого старого друга, как ты, я бы не стал ничего скрывать! Эта стрельба в метро оставляет меня в полном недоумении.
На этот раз Берлие, похоже, поверил.
– Ничего не понимаю, – говорит он.
В этот момент меня охватывает слабость. Ко мне приближается медсестра.
– Его лучше оставить в покое, – говорит она. – На сегодня хватит.
Она наклоняется надо мной, и это позволяет мне увидеть, что груди у нее – просто пальчики оближешь. Она дает мне понюхать какую-то гадость, и я сразу же чувствую себя лучше.
– Слушай, Поль, – говорю я коллеге, – как только я смогу держаться в вертикальном положении, моей первой заботой будет найти мужика, принявшего мой пупок за «десятку» своей мишени. Хочу тебе сказать сразу, что, когда я его найду, – изрешечу, как дуршлаг.
Пока Берлие чешет затылок, я любуюсь своей сиделкой. Я пока еще не знаю, в какой больнице нахожусь, но могу вас уверить – дело здесь поставлено отлично. Если эта девчоночка не является сестрой-близнецом Мисс Европы, то тогда она уж точно – модель Жана-Габриеля Домерга. Люблю платиновых блондинок с такими формами и с такими белыми зубами. В голом виде она должна очень радовать глаз...
Что особо приятно – у этой киски совсем не строгий вид. Она охотно смотрит на меня и улыбается с выражением, которое не нуждается в комментариях.
– Послушай, – спрашивает вдруг мой коллега, – может, кто-то хочет тебе отомстить?
Он, очевидно, шутит.
– Если бы до войны, – отвечаю я, – мне предложили пересчитать всех парней, готовых молить бога о том, чтобы я попал под паровоз, пришлось бы давать мне в помощь профессионального счетовода, но я тебе клянусь, что за последние годы все переменилось. Я потерял все контакты с уголовным миром.
– Тогда, возможно, произошло совпадение.
– Не очень убедительное объяснение.
– Ты можешь предложить что-то получше?
– Ну...
Он пожимает плечами.
– Тогда...
Я уж не знаю, что подумать.
– Во всяком случае, – говорит он, – есть очень простой способ восстановить контакт с тем, кто в тебя стрелял. Мы попросим одного нашего приятеля из прессы напечатать твое фото в его газетенке, приплюсовав к нему сообщение, что на доблестного комиссара Сан-Антонио было совершено покушение, но он выжил. Если того типа заинтересует факт, что он тебя не добил...
Фелиси вскрикивает.
– Ну да, – возражает она, – и он поспешит выпустить ему в живот остаток обоймы!
Берлие жестом успокаивает ее.
– Он только попытается это сделать, но предупрежденный человек стоит двух.
– Да, – говорю я, – но покойник, даже предупрежденный, не стоит и использованного билета третьего класса.
Берлие пожимает плечами.
– Даю тебе бесплатный совет, – заявляет он. – Ты же знаешь, что тип с волосами бобриком все равно будет интересоваться твоим здоровьем. Ты можешь поберечь свои кости и уехать отсюда прямо сейчас...
Он протягивает мне руку и подмигивает.
– Поправляйся быстрее!
– О'кей!
Фелиси меня целует, и они оба выходят из палаты.
Я остаюсь наедине с моей нежной сиделкой.
– Не двигайтесь! – шепчет она.
Тут я ей убедительно объясняю, что, когда вижу такую куколку, как она, у меня начинается щекотка в спинном мозге. Поскольку девчушку удивляет то, что вчерашний кандидат в мертвецы разговаривает таким языком, я считаю своим долгом пополнить ее образование, открыв, что парни вроде меня могут иметь брюхо, под завязку набитое свинцом, но если у них осталось хоть три грамма мозгов, они продолжают любоваться формами красивой девушки.
Она становится более красной, чем рак, обучающийся плавать в кипятке. Сестричка явно неравнодушна к комплиментам, а я люблю девушек, неравнодушных к тому, что я им рассказываю. Зато девок, принимающих свою задницу за Пантеон, я просто на дух не выношу!
– Сколько веков мне тут лежать? – спрашиваю я.
– Врач считает, что не меньше месяца. Я сдерживаю гримасу.
– Тогда, – говорю, – у нас будет время побеседовать. Вы не считаете, что мне было бы полезно узнать ваше заглавие?
– Мое что?..
– Ваше имя.
Она искренне смеется.
– Меня зовут Жизель. Я несколько раз повторяю: «Жизель». Меня наполняет радостное ощущение. Однажды ночью я встану, чтобы скушать эту малышку...
Глава 2
За три дня до Рождества я сижу в «Мерри-баре», что на улице Колизе. У меня ватные костыли, а щеки цветом напоминают страницы старой книги, и тем не менее я чувствую себя в ударе. Выздоровление заканчивается. Неделю назад меня выписали из больницы, и я начинаю потихоньку ковылять. За время, проведенное параллельно потолку, я спокойно обдумал ситуацию. Когда долго лежишь, становишься философом. Жизнь предстает перед тобой в природном величии, и ты начинаешь понимать, что нашими действиями руководит рок. Мы всего лишь мелкие воришки, мотающие свой срок в этой жизни. Посмотрите на Сан-Антонио с самого начала оккупации он сидел тихонько, не желая продолжать участие в игре, но рок – тот еще сукин сын – нашел его посреди жизни рантье. От судьбы, ребята, не уйдешь. Сходите за молотком и хорошенько вбейте себе в голову эту истину...
Моя работа – раздача билетов в Сантэ и в рай. Я хотел выйти из игры, а получилось так, что я чуть было сам не отправился на небеса, где самая красивая девушка была бы мне не более полезна, чем гидравлический насос. Из всего этого следует, что самое лучшее, что я могу сделать, – это запрятать тапочки подальше и вернуться в драку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18