отечественные унитазы
Бычков М. Н.
«Three Men on the Bummel»: J. W. Arrowsmith Ltd; Bristol; 1914
Трое на прогулке
Jerome Klapka Jerome
1859, May 2nd, Walsall, Staffordshire, England — 1927
Глава I
Нам необходимо сменить обстановку. — История, служащая наглядным примером того, какие печальные последствия влечет за собой хитрость. — Малодушие Джорджа. — У Гарриса рождаются идеи. — Повесть о Старом Моряке и Салаге-Яхтсмене. Хорошие парни. — Чем опасен ветер с берега. — Чем чреват ветер с моря. — Назойливость Этельберты. — Сырость на речных берегах. — Гаррис предлагает велопробег. — Джордж думает о ветре. — Гаррис предлагает Шварцвальд. — Джордж размышляет о тамошних горах. — План, предложенный Гаррисом для покорения вершин. — Вмешательство миссис Гаррис
— Сменить обстановку, — сказал Гаррис. — Без этого мы пропадем.
Тут открылась дверь, и на пороге появилась миссис Гаррис; оказалось, что ее послала Этельберта напомнить мне, что засиживаться нам нельзя, — дома остался Кларенс. Этельберта вечно расстраивается по пустякам, и дети ее частенько беспокоят. Ничего особенного с нашим ребенком не случилось. Просто утром они с тетушкой вышли погулять, и каждый раз, когда Кларенс останавливался у кондитерской и начинал со свойственным детям любопытством рассматривать выставленный на витрине товар, она немедленно волокла его к прилавку и пичкала пирожными и ромовыми бабами; наконец, это ему надоело, и он вежливо, но твердо заявил, что сыт сластями по горло. За завтраком Кларенс ограничился всего лишь одной порцией пудинга; этого и следовало ожидать, но Этельберта решила, что он чем-то заболел. От себя миссис Гаррис добавила, что если мы не поспешим в гостиную, то рискуем лишить себя удовольствия послушать, как Мюриэль будет изображать в лицах «Сумасшедшее чаепитие» из «Алисы в стране чудес». Мюриэль — второй ребенок Гарриса; ей восемь лет, но развита она не по годам. Однако такую серьезную литературу я предпочитаю изучать по первоисточникам. Мы сказали, что выкурим по последней и придем, а также просили без нас не начинать. Миссис Гаррис обещала, насколько возможно, попридержать творческий порыв своего чада и удалилась. Как только дверь закрылась, Гаррис продолжил прерванную мысль.
— Понятно, что речь идет, — сказал он, — о полной смене обстановки.
Проблема была в том, как этого добиться.
Джордж предложил «командировку». Это вполне в духе Джорджа. Он холостяк и не знает, что обвести замужнюю женщину вокруг пальца не так-то просто. У меня был один знакомый, молодой инженер. Как-то он решил съездить в Вену «по делам компании». Жена стала интересоваться, какие у компании могут быть «дела» в Вене. Он объяснил, что его посылают ознакомиться с шахтами, заложенными в окрестностях австрийской столицы, и представить соответствующий отчет. Жена сказала, что поедет с ним, — встречаются такие жены. Он принялся ее отговаривать: дескать, шахты — не самое подходящее место для хрупкой женщины. Она отвечала, что и без него это великолепно понимает и не собирается ползать по штрекам и забоям. Их жизнь в Вене виделась ей так: утром она спроваживает его на службу, а сама идет развлекаться — ей надо поискать кое-что в венских магазинах. Придумывать другой предлог было уже глупо, и отделаться от жены ему не удалось. Десять долгих летних дней он проползал по шахтам венской округи, а вечерами писал отчеты, которые она собственноручно носила на почту, и его начальник в Лондоне с недоумением читал длинные письма своего подчиненного, которого он никуда не посылал.
Я не допускаю и мысли, что Этельберта или миссис Гаррис могут принадлежать к женам этой категории, не все же «командировкой» не следует злоупотреблять, лучше приберечь ее на крайний случай.
— Нет, — сказал я. — Лукавить здесь ни к чему. Я пойду напрямик. Этельберте я скажу, что не ценим мы свое семейное счастье. Я ей скажу: чтобы по-настоящему понять, что это такое — а я просто обязан понять, что это такое, — я решил оторвать себя от семьи, по крайней мере, на три недели. Я скажу ей, — тут я повернулся к Гаррису, — что это ты призвал меня исполнить мою супружескую обязанность, что, если бы не ты…
Гаррис засуетился и поставил стакан.
— Послушай, старик, — перебил он, — прошу тебя, не делай этого. Она передаст твои слова моей жене, и… э-э-э… будет как-то неловко выслушивать комплименты, которых не заслужил.
— Заслужил, заслужил, — убеждал я, — ты же первый предложил порастрястись немного.
— Да, но идея-то исходит от тебя, — не дал договорить мне Гаррис. — Кто сказал, что, погружаясь в унылое однообразие повседневной жизни, мы совершаем непростительную ошибку, а домашний уют разжижает мозги? Не ты ли?
— Я говорил о людях вообще, — пояснил я.
— А мне показалось, что ты имел в виду именно нас, — сказал Гаррис. — Я уже было подумал, не обсудить ли эту мысль с Кларой, естественно, сославшись на тебя; она полагает, что ты очень умный. Уверен, что стоит мне…
— Не стоит рисковать, — в свою очередь, перебил его я. — Дело это деликатное, но есть один выход. Скажем-ка, что всю кашу заварил Джордж.
Я бы не сказал, что Джордж из тех, кто, не раздумывая, устремляется вам на помощь, и этот его недостаток порой раздражает. Вы, наверное, подумали, что он с радостью ухватился за редкую возможность помочь двум старым друзьям решить мудреную задачу? Не на такого напали.
— Валяйте, говорите, — сказал Джордж, — но и я им скажу: с самого начала я ратовал за семейный отдых; вы берете детей, я беру тетю, и мы снимаем прелестный хуторок где-нибудь в Нормандии, на морском берегу, — климат там особо благотворно действует на неокрепший детский организм, а молоко такое, какого в Англии ни за какие деньги не достанешь. И не буду скрывать, что вы с негодованием отвергли мое предложение, уверяя, что одним нам будет веселее.
Люди вроде Джорджа тонкого обхождения не понимают. С ними нельзя церемониться.
— Ладно, — сказал Гаррис. — Твое предложение принимается, лично я — за. Снимаем хуторок. Ты привозишь тетю — я сам об этом позабочусь, — и так живем целый месяц. Дети тебя обожают — мы с Джей для них ноль без палочки. Эдгару ты обещал показать, как надо ловить рыбу; а как похоже ты умеешь представлять диких зверей! Дик с Мюриэль всю неделю только о том и говорили, как ты в воскресенье ревел гиппопотамом. Днем — все на пикник в лес, будет-то нас всего одиннадцать человек, а по вечерам — музицирование и декламация. Мюриэль — ты уже, наверное, наслышан — разучила с полдюжины стишков, да и другие детишки от нее не отстанут.
Джордж сдался — настоящей смелости в нем никогда не было, — но признать себя побежденным согласился не сразу. Он заявил, что это удар ниже пояса, и что раз уж мы такие подлые, трусливые, лживые и коварные типы, то он умывает руки, и что если я не собираюсь в одиночку осушить всю бутылку кларета, то он покорнейше просит налить и ему стаканчик. И тут же добавил, вне всякой связи с предыдущим, что на все это ему наплевать и он уверен, что и Этельберта, и миссис Гаррис — с их умом и проницательностью — ценят его высоко и нам ни за что не удастся убедить их, что он мог предложить такую ересь.
Разделавшись с Джорджем, мы перешли к вопросу, на что бы нам сменить привычную обстановку.
Гаррис, по своему обыкновению, ратовал за море. Он сказал, что есть у него на примете одна яхта, именно то, что нам требуется управлять ею будем сами, обойдемся без лодырей, которые только и знают, что торчать на палубе, а ты им еще и плати. Какая уж тут романтика! А вот дайте Гаррису в подручные толкового юнгу — и он сам поведет судно. Беда в том, что мы эту яхту знали! (о чем ему и поведали). Как-то Гаррису удалось заманить нас туда. Яхта пахла затхлой водой и водорослями; этот букет заглушал все другие ароматы; обычный морской воздух в подметки ему не годился — пахло, как на грязевом курорте. Спрятаться от дождя негде: кают-компания — десять футов на четыре, причем половину площади занимает плита, которая при попытке подбросить уголька разваливается на куски. Ванну приходится принимать на палубе, и стоит тебе вылезти из лохани, как ветер тут же сдувает полотенце за борт. Всю интересную работу делали Гаррис и юнга: они бросали лаг, ставили рифы, отдавали швартовы, вставали к повороту; на нашу же долю выпало чистить картошку и драить палубу.
— Ну, раз не хотите, — сказал Гаррис, — давайте наймем другую яхту — со шкипером, командой и всеми причиндалами.
На это я никогда не пойду. Знаем мы этого шкипера: в его представлении отправиться на морскую прогулку значит лечь в дрейф, как они говорят, «в виду берега», причем того берега, где остались его жена, дети, любимая пивная, разлучаться с которыми он и не собирается.
Мне самому довелось нанимать яхту. Было это давным-давно, на заре нашей супружеской жизни. Стечение трех роковых обстоятельств толкнуло меня на эту глупость: нежданно-негаданно я получил кучу денег; Этельберта стала жаловаться, что соскучилась по морскому воздуху; в то злополучное утро, совершенно случайно, читая в клубе свежий номер «Спортсмена», я наткнулся на объявление:
«Для любителей парусного спорта. Уникальная возможность. „Гончая“, 28-тонный ял. В связи со срочным отъездом сдается на любой срок быстроходная яхта с великолепной оснасткой. Две каюты и салон; пианино фирмы „Воффенкопф“; новое прачечное оборудование. Условия: десять гиней в неделю. Обращаться по адресу: Пертви и К°, д. 3а, Баклсбери».
Все складывалось как нельзя лучше. «Новое прачечное оборудование» меня мало волновало, со стиркой можно подождать. Но «пианино фирмы Воффенкопф» звучало заманчиво. Я представил себе летний вечер, уютный салон, Этельберту, сидящую за инструментом; вот она берет первые аккорды — и тут вступает хор матросов (предварительно порепетировав); а наша яхта мчится на всех парусах в родной порт.
Я сел в кеб и поехал прямо в Баклсбери, д. 3а. В мистере Пертви не было ничего примечательного; скромная контора помешалась на четвертом этаже. Мистер Пертви показал мне цветную акварель, на которой была изображена «Гончая», обгоняющая ветер. Палуба вздымалась под углом девяносто пять градусов. Людей на палубе не было, они, должно быть, попадали за борт. И действительно, трудно было понять, как матросы могли держаться на ногах, не приколотив себя к палубе.
Я поделился своими соображениями на этот счет с хозяином, но он мне объяснил, что на картине изображено, как «Гончая» обходит кого-то там на повороте — факт, как известно, имевший место на гонках в Медуэйе. Мистер Пертви был настолько уверен в том, что все подробности той регаты мне досконально известны, что я постеснялся задавать вопросы. Два цветных пятнышка у рамки, которые я по наивности принял за бабочек, оказались, как выяснилось, вторым и третьим призерами престижных гонок. Фотография яхты, стоящей на якоре близ Грейвсэнда, производила меньшее впечатление, зато яхта на ней казалась более устойчивой. Удовлетворившись ответами на все мои вопросы, я нанял яхту на две недели. Оказалось, мне крайне повезло, что яхта требуется только на две недели (позднее я понял, что это действительно так): эти сроки устраивали другого нанимателя. Потребуйся яхта мне на три недели, мистеру Пертви пришлось бы отказать.
Когда мы договорились об условиях найма, мистер Пертви поинтересовался, нет ли у меня на примете шкипера. Я сказал, что нет, и оказалось, что мне опять страшно повезло (похоже, счастье само шло мне в руки в тот день): мистер Пертви был уверен, что вряд ли мне удастся найти шкипера лучшего, чем м-р Гойлиз, на чье попечение оставлена яхта. Это отличный моряк, — заверил меня мистер Пертви, — море он знает как свои пять пальцев и никогда понапрасну не рискует.
Времени было еще немного, а яхта стояла в Харвидже. Я сел на поезд в десять сорок пять и примерно в час стоял уже на борту яхты и беседовал с м-ром Гойлизом. Во всех чертах этого толстяка сквозила какая-то отеческая заботливость. Я рассказал ему о своих планах: мы проходим Голландские острова и идем на Норвегию. Он ответил: «Есть, сэр!» — и, как мне показалось, с энтузиазмом воспринял это предложение; он сказал, что такое плавание придется ему по душе. Стали решать продовольственную проблему, и энтузиазм его вспыхнул с новой силой. Однако раскладка, предложенная м-ром Гойлизом, меня, признаться, несколько смутила. Живи мы во времена Дрейка и Испанских морей, я бы заподозрил, что затевается бунт и захват корабля. Но его добродушный смех рассеял мои опасения. Лишку, заверил он меня, не будет; если что и останется, то парни поделят между собой и возьмут домой — есть, кажется, такой морской закон. Мне показалось, что «лишку» хватит команде на зиму, но, не желая показаться скаредным, я промолчал. Количество спиртного потрясло меня в не меньшей степени. Я прикинул, сколько нам потребуется самим, и назвал цифру; затем м-р Гойлиз выступил от имени команды. К чести его замечу, что о своих людях он заботился.
— Пьянства, мистер Гойлиз, я не допущу, — сказал я.
— Пьянства? — удивился м-р Гойлиз. — Да какое это пьянство, если моряк плеснет себе в чай малость рому?
Он объяснил, что его девиз — «Набери хорошую команду и обращайся с людьми по-человечески».
— Они будут лучше работать, — сказал м-р Гойлиз, — и они к вам вернутся.
Мне не хотелось, чтобы они возвращались. Еще не видя, я возненавидел их: они рисовались мне обжорами и пьяницами. Но м-р Гойлиз говорил так убедительно, а я был так неопытен, что и тут я пошел у него на поводу. Он заверил меня, что лично проследит, чтобы по этой статье остатков не оказалось.
Набором команды м-р Гойлиз решил заняться самолично. Пара матросов и юнга — больше нам не потребуйся. Команда с делом управится. Если речь шла об уничтожении запасов еды и спиртного, то, по-моему, он несколько преувеличивал возможности человека, но, кто знает, может, имелось в виду управление яхтой.
По пути домой я заскочил к портному и заказал спортивный костюм, который мне пообещали сшить срочно, а затем поехал к Этельберте и поведал обо всем, что успел натворить. Восторг ее был беспределен, и беспокоило лишь одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26