Латимер, конечно, не мог не подивиться этому странному соседству. Улица была узкой, довольно крутой и практически неосвещённой. Ему сначала показалось, что улица спит, но тишину изредка нарушали то звуки музыки, то смех, когда кто-нибудь выходил из дома. Они встретили двух мужчин, куривших сигареты. Кто-то шёл за ними следом, потом хлопнула дверь, и шаги затихли.
— Посетителей пока мало, — заметил Марукакис, — рано ещё.
Большинство дверей были стеклянными. На стекле крупными цифрами был выведен номер дома, но гораздо чаще было что-нибудь написано: «Вундербар», «О-кей», «Джими-бар», «Стамбул», «Торквемада», «Витоша», «Le Viol de Lucrece» и, наконец, на вершине холма «La Vierge St. Marie». Они на секунду задержались у двери. Дверь была обшарпанная, и Латимер почему-то проверил, где у него бумажник. Марукакис толкнул дверь, и они вошли.
Узкий коридор, стены которого выкрашены красной темперой, был застлан ковром. Где-то вдали играл оркестр с солирующим аккордеоном. В конце коридора — небольшой гардероб. На вешалках висело несколько плащей и шляп. Видимо, услышав шаги, за барьером появился бледный человек в белой куртке, приветствовавший их: «Добрый вечер, месье». Взяв у них плащи и шляпы, он широким жестом указал направо, откуда доносилась музыка. Над спускающейся вниз лестницей сияла надпись: «Бар — Дансинг — Кабаре».
Они оказались в довольно большой комнате с низким потолком. Две девушки, вероятно, танцовщицы из кабаре, кружились под музыку.
— Ещё рано, — опять сказал Марукакис, словно это его не устраивало, — но скоро здесь будет веселее.
К ним подошёл официант, провёл к одной из кабинок и через минуту поставил на стол бутылку шампанского.
— Вам денег не жалко? — спросил Марукакис. — Между прочим, это пойло стоит двести левов.
Латимер не возражал: в конце концов двести левов составляли только полфунта. Оркестр вдруг замолчал, и девушки остановились. Они подошли к кабинке, где сидели Латимер и Марукакис. Одна из них пристально посмотрела на Латимера. Тогда Марукакис что-то сказал, и они, пожав плечами, улыбнулись и ушли. Марукакис, точно чего-то не понимая, посмотрел на Латимера.
— Я сказал, что нам надо обсудить кое-какие дела и если мы захотим развлечься, то пригласим их позже. Конечно, если вы не хотите с ними связываться…
— Нет, не хочу, — сказал Латимер твёрдо и, отхлебнув шампанского, вдруг понял, что ни за что на свете не станет пить эту гадость.
— Ничего не поделаешь, — вздохнул Марукакис, — пей не пей, а платить придётся.
— А где госпожа Превеза?
— Думаю, появится с минуты на минуту.
Он посмотрел куда-то вверх, на потолок.
— Конечно, мы могли бы и сами к ней подняться. Хочу обратить ваше внимание, как тут все хорошо устроено: нет ничего ни скандального, ни вызывающего.
— Раз она должна вот-вот спуститься, мы можем и здесь подождать, — сказал Латимер, чувствуя, что говорит банальность, как школьный учитель. Ему вдруг очень захотелось выпить настоящего шампанского.
— Совершенно верно, — буркнул Марукакис.
Однако прошло целых полтора часа, прежде чем хозяйка «La Vierge St. Marie» появилась. За это время зал действительно оживился. Пришло ещё несколько человек — в основном это были мужчины, но были среди них и две-три очень странно выглядевшие женщины. Появился явный сутенёр. Трезвый как стёклышко, он привёл с собой двух не вяжущих лыка немцев — вероятно, каких-нибудь пустившихся в загул коммерсантов. Появились два почему-то вызвавшие ужасную неприязнь молодых человека. Все до одной кабинки были заняты, заняты были и стоящие в зале столики, за которыми сгрудились обливающиеся потом, тесно прижавшиеся друг к другу пары.
В зале появились танцовщицы из кабаре, сильно накрашенные. Танцующие пары расступились, дав им место. Следом за девицами в круге появился юноша, одетый в женское платье, и спел песенку на немецком языке. Девицы исчезли вместе с ним, потом появились вновь, переменив наряд. В зале стало душно и жарко, как перед грозой.
Латимер ясно увидел, как один их этих ужасных юношей давал понюхать другому щепотку какого-то порошка. От жары и духоты его начала мучить жажда, и он уже всерьёз подумывал, не выпить ли шампанского, как вдруг Марукакис дёрнул его за рукав.
— Должно быть, Превеза, — сказал он.
Это была полная, но все ещё стройная женщина с красным лицом. Несмотря на дорогое платье, видимо, только сегодня завитые парикмахером чёрные, густые волосы, помаду и румяна, она производила впечатление неряхи. Так, во всяком случае, показалось Латимеру. Правда, рисунок губ был хорош, и улыбка была доброй и симпатичной, но во взгляде больших чёрных глаз было что-то сонное и завораживающее. И Латимер представил себе комнату в отёле, неуклюже позолоченные кресла с разбросанной на них одеждой, серый свет утра сквозь опущенные жалюзи, тяжёлый запах розового масла, ровное дыхание спящей женщины и мерное тиканье будильника. Но, видя как она идёт к бару, приветливо улыбаясь и кивая знакомым, одновременно внимательно и строго наблюдая за всем происходящим, Латимер сделал себе выговор за игру воображения.
Марукакис подозвал официанта и что-то сказал ему. Лавируя между танцующим, тот подошёл к мадам и зашептал ей что-то на ухо, показав глазами на Латимера и Марукакиса. Мадам, повернувшись, посмотрела в их сторону и, что-то сказав официанту, продолжила разговор.
— Она обещала прийти, — сказал Марукакис, выслушав официанта.
Она обошла весь зал, снисходительно улыбаясь и иногда кивая головой. Наконец она приблизилась к их столику. Неожиданно для самого себя Латимер вдруг встал. Мадам пристально смотрела ему в лицо.
— Вы желали говорить со мной, месье? — Голос у неё был грубый и немного сиплый, с ярко выраженным акцентом.
— Мы были бы счастливы, если бы вы оказали нам честь и посидели с нами, — сказал Марукакис.
— Хорошо, — сказала она и села рядом. Тотчас к столику подлетел официант, но она взмахом руки прогнала его и повернулась к Латимеру: — Я вас раньше не видела, месье. Вашего друга я уже встречала, но не в своём заведении. — Бросив косой взгляд на Марукакиса, она продолжила: — А вы, месье, собираетесь писать обо мне в парижской газете? Тогда вам с другом надо будет обязательно досмотреть представление до конца.
— Нет, мадам, — улыбнулся Марукакис. — Мы воспользовались вашим гостеприимством, чтобы получить кое-какую информацию.
— Информацию? — Она, кажется, немного смутилась. — Я не знаю ничего такого, что может вас заинтересовать.
— Всем хорошо известна ваша осторожность, мадам. Но речь идёт о человеке, который давно в могиле. Вы были знакомы с ним лет пятнадцать назад.
Она захохотала, остановилась и вдруг захохотала снова — громко, вызывающе, сотрясаясь всем телом. Вместе с этими хриплыми звуками исчезло и то самодовольство, которое она напускала на себя, и, когда она под конец закашлялась, сразу постарела лет на десять.
— Не ожидала я от вас такого комплимента, месье, — вздохнув, сказал она. — Подумать только, пятнадцать лет! И вы надеетесь, что я его вспомню? Святая Дева Мария, придётся вам поставить мне выпивку.
Латимер подозвал официанта.
— Что будете пить, мадам?
— Шампанское. Только не эту дрянь. Официант знает. Подумать только, пятнадцать лет! — Она все ещё никак не могла успокоиться.
— Мы, разумеется, не очень надеялись на вашу память, — невозмутимо сказал Марукакис, — но, может быть, имя этого человека что-нибудь значит для вас. Его звали Димитриос… Димитриос Макропулос.
Она сунула в рот сигарету, чиркнула спичкой, но так и не смогла прикурить. Глядя на кончик сигареты, о чем-то сосредоточенно размышляла. Спичка продолжала гореть, едва не обжигая пальцы. Латимеру показалось, что вокруг образовалась зона молчания, вдруг заложило уши. Мадам разжала пальцы и уронила спичку на тарелку. Все так же смотря на кончик сигареты, она тихо сказала:
— Вам здесь не место. Уходите отсюда… оба!
— Но…
— Уходите, — сказала она тихим голосом, даже не повернув головы.
Марукакис посмотрел на Латимера и, пожав плечами, встал из-за стола. Следом за ним встал и Латимер. Она подняла на них глаза, сказала, как отрезала:
— Сядьте. Мне не нужны здесь сцены.
Они сели.
— Надеюсь, вы объясните мне, мадам, — сказал Марукакис с издёвкой, — как мы можем уйти, не вставая с места, — я был бы вам очень признателен.
Она с такой быстротой схватила стоящий на столе бокал, что Латимер подумал: «Сейчас она бросит его в лицо Марукакису». Но пальцы тотчас разжались, и она что-то быстро сказала по-гречески, чего Латимер не разобрал.
— Нет, — сказал Марукакис, отрицательно качнув головой, — он не из полиции. Он писатель, пишет книги, и ему нужна информация.
— Зачем?
— Простое любопытство. Два месяца назад он видел труп Димитриоса в Стамбуле и вот решил разузнать о нем.
Она вдруг повернулась к Латимеру и, протянув руку, вцепилась ему в рукав.
— Это правда, что он мёртв? Вы точно знаете? Вы видели его труп?
Латимер молча кивнул.
— Его убили ударом ножа в живот, а потом бросили в море. — Ему хотелось добавить что-нибудь тёплое: жизнь есть жизнь, а вдруг она его любила, сейчас, наверное, слезы польются.
Но слез не было.
— Деньги при нем были? — только и спросила она.
Латимер медленно повёл головой.
— Merde! — сказала она злобно. — Этот верблюжий выкидыш задолжал мне тысячу франков. И теперь я их уже никогда не увижу. Salop! Убирайтесь вон, а не то я прикажу вас вышвырнуть отсюда!
Марукакис проводил Латимера до отеля. Они немного задержались у дверей. Ночь была холодная.
— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал Латимер.
— Завтра уже уезжаете?
— Да. Еду в Белград.
— Значит, вам все ещё не надоел Димитриос.
— О, нет. — Латимер заволновался, ему очень хотелось сказать Марукакису какие-нибудь тёплые слова. — Не могу сказать, как я вам благодарен. Боюсь, что я отнял у вас много драгоценного времени.
Марукакис рассмеялся и, недоуменно пожав плечами, сказал:
— Я вот смеюсь, а сам завидую вам. Если вам удастся разузнать что-нибудь в Белграде, напишите мне. Хорошо?
— Конечно, напишу.
Ещё раз поблагодарив Марукакиса, Латимер тепло пожал ему руку и вошёл в вестибюль отеля. Его номер находился на втором этаже. Взяв у портье ключ, поднялся по лестнице. В коридоре лежал толстый ковёр, глушивший шаги. Он вставил ключ в замочную скважину и, повернув его, открыл дверь.
Его смутило то, что в номере горел свет, и он решил, что попал в чужой номер. И тотчас понял: нет, это его номер, но в нем почему-то царил полнейший хаос.
Содержимое чемоданов было вытряхнуто прямо на пол. Простыни и пододеяльник валялись на кресле. На матраце лежали привезённые из Африки книги с оторванными переплётами. Казалось, что в комнате похозяйничали шимпанзе.
Не понимая, что здесь произошло, Латимер сделал два робких шага. Какой-то слабый звук заставил его повернуть голову направо. И тотчас сердце его сделало один сильный удар и остановилось.
На пороге ванной, держа в одной руке выжатый тюбик зубной пасты, а в другой — массивный люгер, улыбался улыбкой мученика мистер Питерс.
Полмиллиона франков
В романе «Оружие убийцы» Латимер описал ситуацию, когда герой книги оказывается лицом к лицу с вооружённым убийцей. Написать эти несколько страниц оказалось нелегко, и, если бы не необходимость (он считал, что в последней главе вполне допустимы некоторые мелодраматические эффекты), он охотно пренебрёг бы этим. Он постарался представить это событие, как ему казалось, наиболее реалистически. Что он чувствовал бы, окажись в такой ситуации? И он решил, что скорей всего обалдел бы от страха, лишился бы дара речи.
Как ни странно, сейчас у него не было тех ощущений, которые он приписал герою. Латимер объяснил это изменившейся обстановкой. Во-первых, мистер Питерс, держащий в руке большой тяжёлый пистолет, не имел того угрожающего вида, который подобает убийце. Во-вторых, Латимер, имевший счастье познакомиться с мистером Питерсом, считал его совершенно неспособным на такой отчаянный шаг, как убийство. Но факт был налицо. Латимер был сильно потрясён. Именно поэтому он не догадался сказать ни равнодушное «Добрый вечер», ни юмористическое и гораздо более подходящее к ситуации «Какой неожиданный сюрприз!». Вместо этого у него вырвалось нечто похожее на «О-о», и затем, видимо, подсознательно желая разрядить обстановку, он промямлил:
— Кажется, что-то произошло.
Мистеру Питерсу именно в этот момент удалось справиться с пистолетом, который теперь, вне всякого сомнения, был направлен на Латимера.
— Не могли бы вы оказать любезность, — сказал мистер Питерс тихо, — закрыть за собой дверь? Вам для этого нужно только протянуть руку. И будьте добры, оставайтесь на том же месте.
Латимер подчинился. И почувствовал, что им овладел страх, ни в коей мере не похожий на те ощущения, которые он описал в романе. Больше всего он боялся боли, живо представив себе, как доктор извлекает пулю — хорошо бы, если бы он делал это под наркозом. Ещё он очень боялся, что мистер Питерс из-за неопытности может случайно нажать на курок или выстрелить, когда Латимер сделает какое-нибудь непроизвольное движение. Его била мелкая дрожь, и он никак не мог понять, трясёт ли его от нервного напряжения, от дикого страха или от злобы.
— За каким чёртом вы все это затеяли? — выпалил он, сам не ожидая от себя такой прыти, и вдруг выругался. На самом деле ему хотелось сказать что-то совсем другое, и он не хотел ругаться — он почти никогда не делал этого. Видимо, меня трясёт все-таки от злобы на своё бессилие, решил он. Он старался испепелить взглядом мистера Питерса.
Толстяк, опустив пистолет, сел на кровать.
— Самое ужасное, — сказал он, — что я не ожидал вас так рано. И потом меня подвела ваша горничная. Но что ждать от этой армянской девицы — они сначала готовы все сделать в лучшем виде, а потом все портят, как идиотки. Я думаю над тем, что этот большой мир, дарованный нам, мог бы быть замечательным местом, если бы… Но мы поговорим об этом как-нибудь после. — Он положил выжатый тюбик зубной пасты на столик возле кровати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21