— Очень хорошо. Я тоже предпочитаю его.
Он налил виски в стакан.
— Летом я люблю писать на воздухе. Очень полезно для здоровья, но, по-видимому, не для работы. Вы никогда не пробовали работать на открытом воздухе?
— Нет, не пробовал. Мухи…
— Совершенно верно, мухи. Вы знаете, я пишу книгу.
— Вот как? Вы, вероятно, пишете мемуары?

Гродек открывал бутылку с содовой, и Латимер заметил, что возле глаз у него появились морщинки.
— Нет, месье. Это жизнеописание Франциска Ассизского. Я думаю, мне хватит этой работы до конца дней моих.
— Должно быть, это утомительный труд, ведь требуется хорошее знание источников.
— О, да. — Он передал Латимеру стакан. — Главное преимущество в том, что о Франциске Ассизском написано так много, что мне не нужно обращаться к первоисточникам. Я не выдвигаю какую-то оригинальную концепцию, просто это занятие позволяет мне с чистой совестью жить в полной праздности. Как только мне становится скучно, как только я чувствую первые признаки, так сказать, душевного недомогания, я, удалившись в библиотеку, начинаю изучать труды о Франциске Ассизском и сочиняю ещё несколько страниц книги. Иногда для удовольствия я читаю немецкие журналы. — Он поднял стакан: — Ваше здоровье.
— Ваше здоровье.
Латимер слушал речи хозяина, и ему начинало казаться, что перед ним ещё один претенциозный осел. Выпив виски, он сказал:
— Надеюсь, мистер Питерс написал в письме о цели моего визита.
— Нет, месье. Но вчера я получил от него письмо, в котором он пишет об этом. — Он поставил стакан и, искоса взглянув на Латимера, добавил: — Это письмо меня очень заинтересовало. (Пауза.) Вы давно знакомы с Питерсом?
Произнося фамилию, он на едва уловимую долю секунды задержался, и Латимер подумал, что сначала он, вероятно, хотел сказать какую-то другую фамилию.
— Я встречался с ним всего два раза. Один раз в поезде, другой — у меня в отёле. Вы, вероятно, с ним хорошо знакомы?
— Вы в этом уверены, месье? — удивлённо поднял брови Гродек.
Латимер постарался улыбнуться как можно непринуждённее. Он вдруг почувствовал, что, по-видимому, наступил на любимую мозоль хозяина.
— Если бы вы не были с ним хорошо знакомы, он, конечно, не рекомендовал бы меня вам и уж тем более не просил бы поделиться со мной информацией об интересном субъекте.
Латимер замолчал, довольный тем, что ему удалось выкрутиться из трудного положения.
Гродек стал вдруг задумчивым и серьёзным, и Латимер мысленно выругал себя за нелепое — теперь это было очевидно — сравнение с вышедшим на пенсию инженером. Под пристальным взглядом ему стало очень неуютно, и он пожалел, что нет у него в кармане люгера, которым размахивал мистер Питерс. Нет, этот взгляд не был угрожающим. Однако было что-то…
— Месье, — обратился к нему Гродек, — боюсь вас обидеть своим прямым и, может быть, грубым вопросом. Все-таки мне хочется знать, нет ли у вас какой-либо другой причины, которая привела вас ко мне, помимо обычного для писателя интереса к человеческим слабостям.
Латимер почувствовал, что краснеет.
— Поверьте, я говорил правду… — начал он.
— Я готов вам верить, — мягко прервал его Гродек, — но, простите, где гарантии, что это так?
— Я не могу дать честное слово, месье, что любую информацию, которую я получу от вас, я буду рассматривать как не подлежащую разглашению, — тихо, стараясь быть убедительным, возразил Латимер.
— Значит, — вздохнув, сказал он, — я выразился недостаточно ясно. Информация сама по себе не имеет никакого значения. То, что происходило в Белграде в 1926 году, сейчас уже никого не интересует. Важно, однако, то, что та история имеет прямое отношение ко мне. Поскольку как писатель вы знакомы с психологией, то вам, конечно, известно, что у большинства людей, независимо от того, чем они занимаются, имеется стимул, который и определяет все их действия. У одних это тщеславие, у других удовлетворение какой-либо страсти, у третьих неуёмная жажда денег и так далее. Так вот, Питерс один из тех, у кого главный стимул — деньги. Причём это чувство у него настолько хорошо развито, что он, как всякий скряга, безумно влюблён только в деньги. Пожалуйста, не поймите меня превратно: я не хотел этим сказать, что Питерс подчинил все свои действия этому. Но, насколько я знаю Питерса, невозможно себе представить, чтобы он, посылая вас ко мне, имел в виду — так он выразился — лишь «способствовать развитию английской детективной литературы». Вы поняли, куда я клоню? Мне приходится быть подозрительным, месье, ведь у меня все ещё есть враги. Мне кажется, вам надо рассказать о ваших отношениях с нашим общим другом Питерсом. Вы не возражаете?
— С большим удовольствием, но, к сожалению, не могу этого сделать по очень простой причине: я просто не знаю, в каких мы с ним отношениях.
Латимер заметил, что взгляд серых глаз его собеседника стал суров.
— Мне не до шуток, месье.
— Мне тоже. Я собирал материал о Димитриосе и встретился с Питерсом. По каким-то мне непонятным причинам он также интересовался Димитриосом. Он сделал мне следующее предложение: если я встречусь с ним в Париже и соглашусь участвовать в одном проекте, который он разрабатывает, то в случае успеха каждый из нас получит по полмиллиона франков. Он сказал, что я обладаю информацией, которая сама по себе бесполезна, но, если ею дополнить информацию, которой располагает он, то вместе получится нечто стоящее. Я ему, естественно, не поверил и отказался участвовать в его проекте. Тогда, видимо, надеясь этим привлечь меня и в то же время доказать свою добрую волю, он дал мне рекомендательное письмо к вам. Перед этим я сказал, что интересуюсь Димитриосом как писатель, и признался, что собираюсь ехать в Белград, чтобы пополнить свою информацию о нем. И тогда он сказал, что вы единственный человек, который знает, как все было на самом деле.
Гродек вытаращил глаза от удивления.
— Вы, конечно, знаете, месье, как неприятно излишнее любопытство, но все же я хотел бы знать, откуда вам стало известно о том, что Димитриос Талат был в Белграде в 1926 году?
— Мне рассказал об этом один турецкий чиновник, с которым я познакомился в Стамбуле. Он также сообщил мне некоторые факты из жизни этого человека. Разумеется, лишь те, которые ему были известны.
— Понятно. Могу ли я вас спросить, что это за бесценная информация, которой вы обладаете?
— Я не знаю.
— Начнём все сначала, месье, — сказал Гродек, нахмурившись. — Вам хочется, чтобы я откровенно рассказал о том, что знаю. Так расскажите же мне откровенно, что вы знаете сами.
— Я уже говорил вам — и это чистая правда — я не знаю. Помню, я откровенно рассказал обо всем мистеру Питерсу. И вдруг в одном месте он почему-то заволновался.
— В каком же?
— Когда я рассказывал, что у убитого совершенно не было денег. Буквально сразу после этого он заговорил о миллионе франков.
— Как вы об этом узнали?
— Дело в том, что я видел труп в морге. Все его пожитки лежали на столе в ногах. Удостоверение личности, которое достали из-под подкладки пиджака, уже отослали французскому консулу. Денег при нем не было ни сантима.
В течение нескольких секунд Гродек пристально разглядывал Латимера, потом встал и направился к шкафчику.
— Давайте ещё по одной, месье?
Он налил в стаканы виски, потом содовой и, вручив Латимеру стакан, торжественно сказал:
— Предлагаю тост, месье. Давайте с вами выпьем за английскую детективную литературу!
Латимер поднёс стакан к губам, как вдруг Гродек, который вначале сделал то же самое, поперхнулся и, поставив стакан, достал носовой платок. К своему удивлению, Латимер обнаружил, что Гродек заливается смехом.
— Простите мне, месье, — выдохнул он наконец, — но у меня мелькнула мысль, которая и вызвала приступ смеха. — Секунду помедлив, он продолжил: — Я представил себе, как наш друг Питерс угрожает вам пистолетом. Ведь он боится даже прикоснуться к огнестрельному оружию.
— Видимо, ему удалось сделать значительные успехи и преодолеть свой страх, — сказал Латимер раздражённо, чувствуя, что хозяин над ним потешается, и не понимая, какой он дал для этого повод.
— Наш Питерс умница. Если бы я был на вашем месте, месье, я бы поймал Питерса на слове и поехал в Париж.
Латимер до такой степени оторопел, что с трудом выговорил:
— Да я, право, не знаю…
И тут в комнату вошла экономка.
— Обед готов! — радостно воскликнул Гродек. — Идёмте к столу.
У Латимера была возможность спросить Гродека, почему он дал ему этот «дружеский совет», но он узнал столько интересного, что совершенно забыл об этом.
Белград, 1926
Люди по опыту знают, что не следует доверять своему воображению. Но — удивительное дело — иногда вымысел находит себе фактическое подтверждение. Для Латимера те несколько часов, что он провёл с Владиславом Гродеком, были самыми странными в его жизни. Свои впечатления от этого разговора он выразил в большом письме к Марукакису, начатом в тот же день вечером, когда каждое слово было ещё свежо в памяти.
Дорогой Марукакис!
Я обещал написать вам, если мне повезёт и я узнаю что-нибудь новое о Димитриосе. Наверное, вы удивитесь — да я и сам удивляюсь этому, — но я действительно узнал кое-что интересное. Впрочем, я все равно написал бы вам, чтобы ещё раз поблагодарить за ту помощь, которую получил от вас в Софии.
Вы, вероятно, помните, что, простившись с вами, я собирался поехать в Белград. И вот пишу это письмо из Женевы. Почему, быть может, спросите вы?
Дорогой мой, мне хотелось бы знать это самому. Но пока я не нашёл ответа. Дело в том, что здесь, в Женеве, живёт человек, на которого Димитриос работал во время своего пребывания в Белграде в 1926 году. У этого человека, бывшего профессионального разведчика, я был сегодня и разговаривал с ним о Димитриосе.
Вы когда-нибудь верили в существование так называемого «супершпиона»? С полной уверенностью могу заявить, что я в это не верил. Но после сегодняшней встречи я знаю, что такие люди есть. Всю вторую половину дня я провёл с одним из них. Поскольку я не могу сказать, кто он, буду в лучших традициях шпионской литературы называть его просто Г.
Слово «супершпион» я употребляю по отношению к Г. (он, кстати, сейчас уже ушёл от дел) в том смысле, в каком мой издатель говорит об одном печатнике «спец». Г. руководил большой сетью агентов, и его деятельность (разумеется, не всегда) была в основном организаторской и направляющей.
Теперь мне ясно, какую чепуху говорят и пишут люди о шпионах и шпионаже. Но, мне кажется, лучше всего, если я начну свой рассказ так, как это сделал Г., когда беседовал со мной.
Он напомнил мне слова Наполеона о том, что во всякой войне главным является фактор внезапности. Надо сказать, Г. любит цитировать Наполеона. Несомненно, об этом знали и другие завоеватели: Александр Македонский, Гай Юлий Цезарь, Чингис-хан или Фридрих Прусский. Додумался до этого, кстати, и Фош.
Война 1914-1918 годов, говорит Г., показала, что в будущих сражениях (не правда ли, звучит очень обнадёживающе?) в результате всевозрастающей ударной силы и мобильности армии, авиации и флота главную роль будет играть, безусловно, фактор внезапности. По-видимому, войну выиграет тот, кто нападёт на противника неожиданно. Следовательно, первейшая необходимость — найти средства защиты против внезапного нападения.
В Европе двадцать семь независимых государств. Каждое из них имеет армию, авиацию и — за исключением некоторых стран — флот. Безопасность любого государства требует сведений о том, как развиваются вооружённые силы в этих двадцати семи странах, какова их ударная мощь, эффективность, ведётся ли там тайная подготовка к нападению. Ну, а это означает, что нужна разведка, нужна целая армия специально подготовленных людей.
Признаюсь, сначала все это показалось мне довольно глупым и вряд ли соответствующим действительности. Неужели взрослые люди, управляющие государством, ведут себя, как мальчишки, играющие в индейцев? Оказалось, что дело обстоит именно так. Влюблённый в свою профессию, Г. рассказывал о ней с велеречивым энтузиазмом молодого коммивояжёра, случайно оказавшегося в деревенской таверне. Мои скептические замечания задели его, и он, как мне кажется, привёл очень убедительное доказательство своей правоты. Он напомнил, что в большинстве европейских стран за шпионаж, равно как и за преднамеренное убийство или государственную измену, полагается смертная казнь и что шпионаж, таким образом, рассматривается как одно из самых тяжких преступлений.
Очевидно, продолжал он, учитывая приведённые выше факты, минимальное число разведчиков, находящихся на службе у какого-либо европейского правительства, должно составлять примерно семьдесят человек — по три человека на страну и по два на те страны, у которых нет флота. Значит, минимальное число занимающихся разведкой людей составит в одной только Европе что-то около двух тысяч.
За последние годы цели и методы разведывательной деятельности сильно изменились. До первой мировой войны шпиону было достаточно похитить формулу отравляющего газа или чертежи нового пулемёта, чтобы обеспечить себя на всю жизнь. Сейчас разведчики — это люди, получившие хорошую подготовку или, что бывает реже, люди (женщины, естественно, не исключаются) с выдающимися личными качествами.
Но какое отношение все это имеет к Димитриосу? Ведь у Димитриоса не было учёной степени. Он, как мы знаем, был убийцей, сутенёром, шантажистом и, кроме того, тайным агентом Евразийского кредитного треста в Болгарии и Турции. Каким же образом Г. удалось завербовать его и для каких целей?
Весной 1926 года Г. поселился в Белграде. Отношения между Италией и Югославией в то время стали особенно напряжёнными в результате захвата Италией Фиуме и последовавшей затем бомбардировки Корфу. Ходили слухи (как вскоре подтвердилось, вполне обоснованные), что Муссолини готовится оккупировать Албанию. Разумеется, Югославия готовилась дать отпор. Итальянцам через своих агентов стало известно, что югославы собрались минировать побережье, чтобы помешать высадке десанта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21