Мёртвые планеты, пустые, полуразрушенные города – трудно передать, до чего ужасно это зрелище. Я не буду вам показывать этих картин. Но хочу ещё и ещё раз напомнить: гуолла – это самое страшное из всего, что может случиться с разумом. ГУОЛЛА! Запомните это слово, друзья мои…
ИСПЫТАНИЕ
Когда голос Миэль умолк, в комнате наступила звенящая тишина. Плавунов и Юра продолжали сидеть неподвижно, не отрывая глаз от бездонной, как небо, голубой стены. Но вот Николай Фёдорович провёл рукой по лицу, погладил борозду и тихо сказал:
– И кто бы подумал, что где-то люди уже достигли такого! До чего же странно устроен мир…
– Ничего, Николай Фёдорович, ничего! – с жаром ответил Юра. – Не огорчайтесь. Мы ещё покажем себя!. Мы ещё не такое соорудим! Дайте только срок. – Он приглушил голос и подался ближе к Плавунову. – А теперь Николаи Федорович, знаете, что не помешало бы?
– Что? – удивлённо спросил Плавунов.
– Теперь не мешало бы подкрепиться. Вроде мы в гостях, а угощенья никакого.
– Тише, Юра, стыдно!
– Да я только вам… Есть хочется, и во рту пересохло. Хоть бы кружку воды дала.
– Потерпи, Юра. Миэль, я думаю, уже всё нам сказала и теперь отпустит нас домой…
– Вы не угадали, друг мой! – прозвучал неподалёку голос Миэль.
Плавунов и Юра вздрогнули и разом обернулись. К ним подходила неизвестно откуда появившаяся Миэль. Впереди неё скользил по зеркальному полу странный овальный предмет ярко-оранжевого цвета. По размерам он был не больше стола, да и с виду был похож на стол, только верх у него был не гладкий, а в виде полусферы. Предмет остановился перед Плавуновым и Юрой.
– Вы не угадали, друг мой! – повторил мелодичный голос из прибора груди у Миэль, в то время как она с улыбкой смотрела на Плавунова. – Я задержу вас ещё часа на три. А чтобы вы не утратили бодрости, я предлагаю вам поесть.
Она провела рукой по поверхности полусферы, и та, расколовшись пополам, бесшумно исчезла в боковых стенках “предмета”. Теперь это был настоящий стол, а на столе привычная для геологов, приготовленная на костре и пропахшая дымом пища в привычной жестяной посуде.
Плавунов и Юра переглянулись понимающе, с подчёркнутой горячностью произнесли слова благодарности и дружно принялись за еду. Пока они ели, Миэль продолжала говорить:
– Теперь вы знаете, кто я, откуда и зачем к вам прибыла. Надеюсь, вы поможете мне выполнить мою миссию. Это будет нетрудно. Один из вас должен рассказать о прошлом цивилизации Земли, другой о настоящем и о перспективах на будущее. Без подробностей, коротко.
В глазах Плавунова мелькнула настороженность.
– Вы хотите узнать, Миэль, не больно ли наше человечество гуоллой?
– Да, я обязана это узнать.
– Ясно. В таком случае, если вы не возражаете, о прошлом расскажу я. Мой друг моложе меня, ему больше пристало говорить о будущем.
–Я согласна с вами.
Миэль коснулась рукой “стола”, и полусфера сомкнулась и тут же раздвинулась вновь. Посуда исчезла. Теперь на столе стоял сверкающий гранями бокал, наполненный тёмнобордовой жидкостью.
– Возьмите, друг мой, – обратилась Миэль к Плавунову, – и выпейте без страха. Это только успокоит вас и освободит поток вашей памяти.
Чуть-чуть поколебавшись, но тут же устыдясь своих колебаний, Плавунов взял в руку бокал и даже вздрогнул от неожиданности. Опытный геолог, он сразу, на ощупь, определил, что бокал выточен из цельного куска алмаза.
– Пейте, пейте! – мягко поощрила его Миэль, заметив, с каким удивлением он рассматривает бокал.
Плавунов выпил.
Нет, это было не вино. Скорее, сок каких-то неведомых плодов.
“Стол”, накрыв пустой алмазный бокал створками, тихо отодвинулся в сторону. Миэль попросила гостей снова сесть в кресла. На голову Плавунова она надела блестящий металлический обруч из какого-то лёгкого, почти невесомого сплава.
“Как нимб у святого”, – усмехнулся Юра. наблюдавший за этой процедурой.
Неотрывно глядя в глаза Плавунову, Миэль произнесла своим мелодичным голосом:
– Закройте глаза, сосредоточьтесь и мысленно вспоминайте обо всем, что вам известно из прошлого вашего человечества.
Плавунов закрыл глаза и тут же почувствовал, как проваливается в какую-то чёрную бездну. Он не потерял сознания, не утратил ощущения себя, но вместе с тем полностью лишился собственной воли. Перед его внутренним взором стремительно пронеслись вдруг картины из далёкого исторического прошлого, и он не смог бы остановить этот поток образов, даже если бы захотел; Он никогда не видел этих картин, но понимал, что они идут из него, что он не придумывает их, а просто помимо своей воли освобождает из каких-то скрытых тайников памяти.

Голубой экран перед Юрой вспыхнул, углубился и показал первые картины из истории человечества. Они настолько разом захватили Юру, что он не заметил, как Миэль снова куда-то исчезла.
На экране шла постройка пирамиды. Под палящими лучами южного солнца двигались тысячные толпы полуобнажённых темнокожих рабов. Они вручную тащили гигантские каменные блоки вверх по склону пирамиды. Каждую “упряжку” рабов подгоняли бичами надсмотрщики в коротких юбочках…
“Древний Египет… – понял Юра и поморщился от досады. – Зря Николай Фёдорович такое показывает. Зря!”
Он не знал, что Николай Фёдорович не властен управлять потоком своей памяти, в которой рухнули вес преграды, открыв выход даже таким “воспоминаниям”, которые самому ему казались невозможными.
Вскоре, однако, яркие, объёмные, совсем как живые изображения настолько увлекли Юру, что он забыл, где находится и для кого, собственно, демонстрируется этот необыкновенный “фильм”.
Перед глазами Юры прошли десятки коротких эпизодов из истории человечества. Иные из них развёртывались на несколько минут, но большинство появлялось лишь на минуту, так что Юра не успевал порой сообразить, к какой эпохе относить тот или иной отрывок. Так он увидел походы Рамсеса II осаду Трои, бесчисленные полчища персов, двинувшихся на завоевание маленькой мужественной Эллады, боевые колесницы Александра Македонского, грозных слонов Ганнибала, легионы Юлия Цезаря в крылатых шлемах. Неисчислимые орды воинственных гуннов с их косматыми низкорослыми коньками, закованных в латы крестоносцев, костры святейшей инквизиции, опустошительные нашествия конкистадоров на мирные и беззащитные города инков, ацтеков и народов майя и многое-многое другое. И все картины были – войны, набеги, пожары, казни и снова войны. Лишь изредка между эпизодами кровопролитных битв мелькали осколочные фрагменты мирной жизни: праздник разлива Нила, древнегреческий театр, обсерватория Улугбека или путешествие Магеллана.
– Многие из эпизодов были Юре знакомы, о некоторых он догадывался, а иные узнавал сразу. Ближе к новому времени неведомого становилось всё меньше и меньше. После походов Наполеона и его бесславного бегства из России пошло только знакомое. Эпизоды стали длиннее, подробнее. На первой мировой войне Плавунов задержался пять минут. Он сам воевал на германском фронте. Гражданскую войну он показал во всей её жизненной силе. В ней он тоже участвовал – бил беляков и интервентов на пяти фронтах. Перекоп, разгром Врангеля… Всё. Экран погас.
Некоторое время Плавунов ещё сидел неподвижно, потом устало открыл глаза. Тут же появилась Миэль. Она осторожно сняла с головы Плавунова блестящий обруч и, отступив на несколько шагов, с тревожным удивлением стала рассматривать своих гостей, словно увидела их впервые.
– Ну как, Миэль? Плохо, да? – криво усмехнувшись, каким-то странным чужим голосом спросил Плавунов.
Миэль не ответила. Она смотрела на землян широко раскрытыми глазами, и в этих глазах были и боль и жалость, и глубокая скорбь. Юра не выдержал, крикнул:
– Не надо, Миэль! Не спешите с заключением! Дайте мне, я вам расскажу, чем всё это кончится!
МИЭЛЬ НЕ ПОНЯЛА
Печальные глаза остановились на Юре, всмотрелись в его взволнованное лицо. Тонкая рука требовательные жестом протянулась к “столу”. Тот послушно заскользил по полу и замер перед своей повелительницей., Лёгкое прикосновение пальцев – и створки полусферы распахнулись, исчезли. На столе снова сверкал алмазный бокал, наполненный тёмно-бордовой жидкостью. Не отводя от Юры пристального взгляда, Миэль молча указала ему на бокал.
Пружинистым рывком Юра поднялся с кресла и подошёл к столу. Глаза его горели такой решимостью, что Миэль опустила ресницы и чуть-чуть отступила.
– Не надо мне вашего напитка,– твердо сказал Юра. – И обруча вашего не надо. Я вам так обо всём расскажу. Без картинок. Вы согласны, Миэль?
– Это ваше право, друг мой. Садитесь и рассказывайте.
Юра вернулся в кресло. Миэль осталась возле овального стола, который по её велению снова закрылся.
Плавунов посмотрел на Юру с тревогой и удивлением:
– Что ты задумал, Карцев?
– Не беспокойтесь, Николай Фёдорович. Я расскажу то, что надо.
– Смотри, от этого теперь зависит всё…
– Знаю.
Юра глубоко перевёл дыхание и, крепко вцепившись руками в подлокотники кресла, заговорил медленно, тяжело, словно выковыривал слова из густого вара:
– Вас поразило, Миэль, что всё у нас война да война. Вы готовы наклеить на нас свои ярлык с надписью “гуолла”. Это понятно. У вас Великий Координатор, который даёт безошибочные советы. Но наш случай особый, Я уверен, что ваш Великий Координатор его не предвидел, да и не мог предвидеть. Я не буду вам рассказывать обо всём, к чему мы стремимся, как хотим переделать наш мир. Это долго. И расскажу вам про своего отца, про большевика Дмитрия Карцева. Я расскажу вам, как он погиб шесть лет назад. Слушайте, Миэль, внимательно.

Юра облизнул пересохшие губы, еще крепче вцепился в подлокотники, так что побелели суставы пальцев, и продолжал;– Войны тогда уже не было. Но врагов у нас было ещё много. Они и теперь есть. Мой отец был сельским учителем. Но он воевал и в германскую. и в гражданскую. Семь раз он был ранен, чудом выжил. Когда мы разбили и беляков, и интервентов, отец вернулся в родное село. Он был настоящим большевиком и поэтому сразу начал строить новую жизнь.
Школу он не бросил, продолжал учить детей, потому что, кроме него, некому было Но при этом он создал первую коммуну из бедняков. Сельские богатеи люто ненавидели отца. А бедняки уважали его и любили, потому что в коммуне они стали хозяевами земли, стали работать на себя, а не на кулаков. Беднота шла за отцом, и коммуна хорошо поднималась. Тогда враги решили расправиться с отцом. Считали: уберут вожака, и коммуна сама развалится. Однажды весной, под вечер, созвал отец в школу старших учеников. Хотел разучить с ними новые песни для Первого мая. Есть у нас такой праздник. Мне тогда было четырнадцать лет, и я тоже пришёл. Мы, ребятня, сидели в классе тесным полукругом на сдвинутых лавках, а отец стоял перед нами. У него было худощавое лицо с длинным шрамом от сабельного удара и густые чёрные волосы. А глаза у него были голубые. Он был в поношенной военной гимнастёрке и в длинной шинели, наброшенной на плечи. В школе было не топлено, потому что дрова берегли для занятий. Голос у отца был хрипловатый, но пел он всё равно хорошо. Он стоял спиной к окну и пел нам песню “Наш паровоз, вперёд лети…” А за окном уже совсем стемнело. И вдруг раздался звон, посыпалось стекло. В ту же секунду к ногам отца упала самодельная бомба. Она шипела и сыпала искры. Ребята остолбенели, никто даже не крикнул. Отец мой не колебался ни секунды, потому что мгновенно понял: если бомба вот так взорвётся, то может убить или покалечить кого-нибудь из ребят. Он упал на бомбу и накрыл её своим телом. И тут же она рванула…
Юра умолк, сглотнул спазму, перехватившую горло, и закончил рассказ глухим, дрожащим от волнения голосом:
– Отец погиб на моих глазах. Из нас, ребят, никто не пострадал. Весь удар учитель-большевик Дмитрии Николаевич Карцев принял на себя.
.Юра опять помолчал, словно готовясь к последнему броску, и заключительные слова произнёс с особой силой:
– Вот какие люди, Миэль, взялись за перестройку нашего мира! Это не простые люди, Миэль, это титаны! Они не щадят себя ради жизни и счастья других. Они беспощадны к врагам, но ещё более беспощадны к себе самим. Они готовы на всё, чтобы сделать человечество счастливым, навсегда избавить его от войн и угнетения. Таким людям не страшна гуолла, Миэль. Они сокрушат гуоллу и сделают наш мир таким прекрасным, что даже ваш Союз Тысячи Планет перед ним померкнет. Клянусь, что так и будет!
Когда Юра кончил, в комнате стало тихо-тихо. Миэль смотрела на Юру, словно ждала, что он будет продолжать. В её взгляде светилось восхищенное изумление, смешанное с недовернем.
Тогда Юра повернулся к Плавунову и спросил:
– Ну как, Николай Фёдорович, правильно я сказал?
– Правильно, Юра! Лучше не скажешь! – взволнованно ответит Плавунов. Потом посмотрел на Миэль, громко прокашлялся и добавил: Впрочем, судить не мне. Послушаем, что скажет наш непрошеный инспектор из космоса.
Миэль перевела взгляд на Плавунова и заговорила так:
– Рассказ о человеке, который не колеблясь пожертвовал собой ради спасения других, глубоко поразил меня В этом рассказе больше информации о вашей цивилизации, чем в тысячах научных трактатов. Если в вашем государстве все люди такие, каким был учитель, погибший за своих учеников, вам не страшна никакая гуолла. Но все ли такие? Я сомневаюсь не в искренности и чистоте ваших побуждений, а всего лишь точности информации. Вы не спрашивали меня до сих пор, почему “Дрион” приземлился в таком пустынном месте А ведь это не случайно. В программу “Дриона” входит избегать многолюдных центров цивилизации. Общение с правительствами, учёными, деятелями культуры неизбежно заставит меня посвящать каждой планете много времени. А я спешу. Я должна искать планеты, поражённые гуоллой, и спасать их. На планете, где всё благополучно, я остаюсь не более двух суток. А там, где есть гуолла, приходится задерживаться. Больные гуоллой ни за что не признают себя больными. Хотите, я расскажу вам об одной из таких планет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21