Ну и так далее. Ученье — свет, а Волга впадает в Каспийское море.— Они мне говорят: в десятом классе уже нужно знать, какую профессию выбрать! — говорит она возмущенно и дует на свою кружку, пытаясь хоть немного остудить край. — А я вот ни малейшего понятия не имею, правда я еще не в десятом… Это еще посмотрим, переведут ли меня, — добавляет она.— Переведут, никуда не денутся. Чего им с тобой еще год возжаться, шутка ли. А за професие ты не переживай, професие в наше время приобресть всякий может В инженера пойдешь, нынче что ни девка, то инженер Конечно, заработок не тот, зато работа чистая, легкая. А еще, глядишь, и за границу куда пошлют, полушалок мне привезешь мохеровый. Вон, у Петуниных Зинка с делегацией ездила, так там…— Инженер вряд ли из меня получится, — говорит Ника с сомнением. — По математике-то сплошные тройки. Да и неинтересно мне это…— Ленивая ты, Верунька, ох ленивая.— Не знаю, баба Катя, — Ника, подумав, пожимает плечами — Иногда мне кажется, что я могла бы сделать что угодно, если только почувствовать, что это действительно нужно, а не просто «так принято»…Забыв о своем чае, она задумчиво смотрит в подслеповатое окошко. На дворе уже по-летнему солнечно. В дальнем углу Савельев-старший возится со своей вишневой «Явой», наверное готовится к техосмотру; по расчерченному «классами» асфальту суетливо ковыляют раскормленные, сизые с отливом замоскворецкие голуби. Да, скоро каникулы. А потом десятый класс. А потом? Она пытается представить себе это «потом» — безуспешно, жизнь ведь такая странная штука: в чем-то у всех одинакова, а в чем-то совершенно, абсолютно индивидуальна и неповторима, и именно вот это твое, неповторимое, предназначенное только тебе одной, — этого-то и нельзя ни предвидеть, ни представить, ни угадать; можно лишь предчувствовать, и это предчувствие вдруг — на одну лишь секунду — наполняет ее ощущением огромного, невыразимого, беспредельного счастья. Оно взрывается, как вспышка, короткая и ослепительная, и тут же наступает отрезвление — вспоминается утонувший портфель, предстоящий разговор с мамой и все прочее. Да, попробуй еще доживи до этого блистательного «потом»…— Я пойду, наверное, — грустно говорит Ника. — Спасибо за обед, баба Катя, — добавляет она совсем уже унылым тоном. ГЛАВА 2 Елена Львовна Ратманова всегда умела находить оптимальные решения проблем, которые другим оказывались не под силу. Работники, обладающие таким умением, Обычно считаются незаменимыми, и Елена Львовна давно уже приобрела репутацию незаменимого работника, хотя специального образования не имела и занимала в редакции ведомственной газеты довольно скромную должность заведующей секретариатом. Кроме того, ее уже на второй срок избирали председателем месткома. Здесь она действительно была на своем месте — именно на таком посту от человека требуется терпение, такт, хорошее знание людей и, главное, умение сглаживать острые углы и примирять противоречия.С тем же терпением и тактом она решала свои семейные проблемы. В частности — и этим, пожалуй, Елена Львовна гордилась больше всего, — ей удалось найти и устойчиво сохранять равновесие между двумя полюсами притяжения, которые больше всего влияют на жизнь современной женщины: семьей и работой. Как бы ни поглощали ее редакционные дела, она никогда не забывала о своем долге матери и хозяйки дома. По мере сил способствовала она и успешной карьере мужа: не то чтобы «проталкивала» его, как это делают иные жены, — у Ивана Афанасьевича у самого хватало деловых качеств, — но… Тут ведь очень большую роль играют всякого рода побочные, казалось бы и незначительные на первый взгляд обстоятельства, а именно по части использования обстоятельств Елена Львовна всегда была великая мастерица.Со старшей дочерью, которая жила в новосибирском Академгородке, у нее были, в общем, прекрасные отношения, хотя и чуточку холодноватые, без тепла и настоящей близости. Возможно, в этом виноват был характер самой Светы, суховатый и слишком рассудочный, — не случайно ее потянуло на физмат, — а может быть, вина была и ее собственная. Света росла в трудные военные и послевоенные годы, когда жизнь была совсем другой, и, может быть, в чем-то она не проявила достаточной заботы, — думая об этом, Елена Львовна испытывала иногда неясное чувство вины. Впрочем, в том, что старшая дочь выросла рационалисткой, она большой беды не видела.Куда больше тревог и забот уже сейчас доставляла Вероника. В отличие от старшей сестры, которая с первого класса шла на одних пятерках и в университет попала вне конкурса, девочка училась неважно. Очень неважно. И у нее бывали причуды: она вдруг задумывалась, становилась беспричинно раздражительной, грубила. Правда, уходить без разрешения из дому она еще не осмеливалась, но могла запереться у себя в комнате и целый вечер слушать песни Высоцкого — про тау-китян, про нечисть, про то, как опальный стрелок торговался с королем насчет платы за избавление от чуда-юда. В таких случаях Елена Львовна предпочитала не идти на открытый конфликт и делала вид, что ничего особенного не происходит.Она утешала себя тем, что пройдет время и дочь перебесится. Такой уж возраст, и у разных натур этот перелом проходит по-разному. Так что, строго говоря, и на это жаловаться не приходилось.В общем, Елена Львовна могла считать себя счастливым человеком. У нее была прочная семья, положение в обществе, интересная работа, материальная обеспеченность. В пятьдесят лет она выглядела не старше сорока пяти, подтянутая, моложавая, всегда безупречно одетая в точном соответствии с возрастом, Елена Львовна еще пользовалась успехом и знала это. Тем приятнее было ей показываться на людях вместе со своей младшей и уже почти взрослой дочерью.В этот день, незадолго до конца уроков, «почти взрослая» дочь позвонила ей и каким-то особенно несчастным голосом потребовала немедленного свидания.— Я звоню из автомата, — сказала она, — тут, на углу, рядом с тобой.— Почему ты не в школе?— Ну… вот так получилось. Я поднимусь сейчас и все тебе объясню. Ладно, мама?— Хорошо, приходи, — сказала обеспокоенная Елена Львовна. Положив трубку, она привела в порядок бумаги на своем столе и встала.— Наташа, голубчик, мне нужно пообщаться с ребенком, у нее очередное чепе. Если будет что-нибудь срочное, позвоните в буфет, я буду там…В редакционном буфете в этот час было людно. Елена Львовна не сразу нашла свободный столик в углу и тут же, оглянувшись, увидела дочь и помахала рукой.Она смотрела, как Ника идет к ней через зал — как всегда, с немного отрешенным видом, чуточку не от мира сего, словно только что проснувшаяся, двигаясь с какой-то неуклюжей грацией, — и ей опять подумалось, что в чем-то она все же совершенно не знает дочери. В частности, для нее загадка: отдает ли девочка себе отчет в своей стремительно расцветающей женственности? Боже мой, еще год назад это был такой гадкий утенок…— Здравствуй, мамуль. Ты не угостишь меня черным кофе? — непринужденно спросила Ника, опускаясь в изогнутое пластикатовое креслице.— Потом. Почему ты не в школе, Вероника?— Понимаешь, я сегодня решила не идти в школу, а просто походить и подумать о своем будущем…— О чем?— Ну, о будущем, должна же я что-то для себя решить! Знаешь, мама, я вообще не уверена, что мне стоит доучиваться в десятом классе.— Великолепная мысль. Чем же ты думаешь заняться?— Какое-то время я хотела бы пожить просто так. Ну, созерцательной жизнью, понимаешь?— Милая моя, в наше время созерцательная жизнь называется тунеядством.— Вовсе я не собираюсь быть тунеядкой, — возразила Ника. — Я бы пошла работать.Елена Львовна вздохнула и покачала головой.— Куда? — спросила она. — Кем? Кто тебя возьмет, кому ты нужна? Ты не умеешь печатать на машинке, не знаешь основ делопроизводства…— Господи, при чем тут делопроизводство или машинка?! Я что, собираюсь работать секретаршей? Мне нужна такая работа, чтобы были заняты только руки и можно было бы работать и думать…— Час от часу не легче. Ты, значит, собралась на завод?— Лучше на какую-нибудь фабрику — текстильную, кондитерскую, что-нибудь в этом роде. «Рот-Фронт», например, — это совсем недалеко от школы, и туда можно устроиться заворачивать конфеты. В конце концов…— В конце концов, — перебила ее Елена Львовна, — я не желаю больше обсуждать подобную дичь. Когда ты начнешь умнеть?— Но я уже начала, неужели не заметно? Ведь еще год назад я просто не задумывалась над некоторыми вещами, а теперь задумываюсь. Когда человек над чем-то задумывается, это уже хорошо само по себе, разве нет?— Вероника, — терпеливо сказала Елена Львовна, — задумываться можно над чем угодно, но у человека есть в мозгу какой-то фильтр, который задерживает ненужные мысли. У нормального человека, я хочу сказать.— А что такое нормальный человек? И что такое ненужные мысли? Кто может определить, нужны они или не нужны?Елена Львовна опешила.— То есть как это — кто? — спросила она после паузы. — Уж не ты ли сама собираешься это решать? Я не понимаю, откуда у тебя этот… цинизм, это полнейшее нежелание признавать авторитет старших!— Ну мама, — с упреком сказала Ника. — С чего ты взяла, что я не признаю твой авторитет? Я просто…— Довольно, — отрезала Елена Львовна. — Повторяю, я не хочу больше выслушивать эти глупости. В шестнадцать лет люди не философствуют, а учатся. А ты учиться не хочешь, ты просто начинаешь опускаться. Посмотри на себя!Ника, поняв последние слова буквально, посмотрелась в оконное стекло: рама, открытая внутрь, отразила ее как в зеркале.— Да, знаешь, что мне сегодня пришло в голову. — Она отвела назад рассыпанные по плечам волосы и собрала их на затылке. — Может быть, лучше как-то так?— Нет, нет, тебе идут длинные. И не перебивай меня, пожалуйста! Я говорю, посмотри на себя со стороны: взрослая девушка, через год получает аттестат, а ведет себя хуже всякой первоклассницы! Вместо того чтобы идти в школу, таскается по улицам, думает черт знает о чем, — я просто слов не нахожу! Ну хорошо, ты пропустила первый урок. А потом?— О, я и забыла тебе сказать, — небрежным тоном объявила Ника. — Я ведь потеряла портфель. Так что идти в школу потом было уже просто не с чем. Только ты, пожалуйста, не смотри на меня такими глазами, — портфель упал в воду, я вовсе не виновата. Упал, и все. И поплыл! Не прыгать же было за ним в Москву-реку, согласись сама…— Вероника, ты просто издеваешься надо мной, — сказала Елена Львовна ледяным голосом. — Ты что, действительно потеряла портфель?— Да, и ключ тоже.— Какой ключ?— От квартиры, он был в портфеле. Я для этого и пришла, чтобы взять твой.— И тоже потерять?— Ну, уж теперь-то нет! Если у тебя найдется веревочка, я могу повесить его на шею.— Вот-вот, — Елена Львовна горько усмехнулась — Я говорю, ты даже не первоклассница. Ты где-то на уровне детского сада, Вероника, это в детском саду малыши ходят с ключами на шее.— Я спрячу его под платье, и все будет прилично. Ты хотела угостить меня кофе?— Хорошо, поди принеси, — Елена Львовна протянула дочери кошелек. — Мне двойной с лимоном, без сахара.— Как ты можешь такую гадость, бр-р-р. А себе я возьму эклер, хорошо?— Какой еще эклер? Не хватает только, чтобы ты за свое прекрасное поведение получала пирожные!Ника удалилась с обиженным и меланхоличным видом, надрывая материнское сердце «Может быть, зря я не позволила ей скушать этот несчастный эклер? — подумала Елена Львовна. — Да нет, нужно же как-то воспитывать…»— Не думай, кстати, что твое наказание ограничится лишением пирожного, — сказала она, когда дочь вернулась, неся две чашечки «эспрессо».— Дома ты поставишь меня в угол?— Нет, милая моя, в угол не поставлю. Но если у тебя были запланированы какие-то мероприятия, то теперь можешь их аннулировать. Потому что до конца мая ты из дому не выйдешь. То есть в школу, разумеется, ходить будешь. Но и только!Она потыкала ложечкой ломтик лимона, поднесла чашку к губам и только после этого посмотрела на дочь. Та сидела с совершенно несчастным видом.— Мама, послушай…— Да?— Мама, ну ты же помнишь… у Андрея два билета в «Современник», на двадцать шестое. Он пригласил меня еще когда, ты же помнишь…— Я помню, помню. Но я хочу, чтобы и ты помнила, что тебе уже шестнадцать и что в таком возрасте люди должны отвечать за свои поступки А Андрею ты скажешь, что плохо себя вела и тебя наказали.Большие темно-серые глаза дочери начали быстро наполняться слезами.— Только, пожалуйста, без этого, — непреклонно сказала Елена Львовна.Тут она действительно была непреклонна, хотя минуту назад испытывала раскаяние, не разрешив дочери полакомиться пирожным. Для того чтобы наложить на девочку еще одно, и гораздо более суровое, взыскание, были особые причины. Дружба Вероники с этим Андреем Болховитиновым нравилась Елене Львовне все меньше и меньше, и, хотя ничего серьезного, судя по всему, между ними не намечалось, лучше было заранее принять меры. Будучи матерью передовой и современной, она не собиралась протестовать против того, чтобы дочь бывала в обществе знакомых мальчиков. Но мальчики вообще — это одно, а один определенный, конкретный мальчик — это уже нечто совсем другое, И об этом «другом» Веронике думать пока рано. Слишком рано.Она допила кофе, порылась в сумке, достала ключ, деньги, книжечку троллейбусных талонов, уложила все это в портмоне и протянула дочери.— Бери и поезжай домой. Посмотри, есть ли хлеб, — если нет, сходишь в булочную. Да, и возьми еще молока и две бутылки кефира.— Хорошо, — отозвалась Ника подчеркнуто покорным голосом. — Ничего больше не нужно?— Ничего Если вспомню что-нибудь, куплю сама на обратном пути. И чтобы никуда не заходила, слышишь?— Да, но в школу-то мне зайти придется, то есть не в школу уже, а просто повидать кого-нибудь…— Для чего?— Ну… узнать, что задали, и вообще! Понимаешь, по телефону это бесполезно, все равно перепутают, — убеждающе сказала Ника.— Зайди, только ненадолго, и сразу домой.— Хорошо, мама…К школе Ника подъехала с таким расчетом, чтобы уже не нарваться ни на кого из преподавателей, но еще застать тех, кого ей нужно было увидеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9