Шумят, гудят, а попробуй подключись! Чужие. На комбинате электрические лампочки на улицах светят, даже в кладовках горят, а у нас коптилки мигают. Люди на свет пойдут, понял?
Позже, когда графин был опорожнён, вплотную подвинулся председатель к Номоконову и заговорил:
— Меня снимут скоро, знаю… Да и не по душе мне это председательское место. Тебе вот что советую, слушай. Сколько у тебя ранений? Детишкам учиться надо, из-за этой работы и школу побросали. Потом не уйдёшь из села, поздно будет. А сейчас никто не задержит, валяй.
— Куда?
— К старателям подавайся, на комбинат. Свою лошадь имеешь — с большим добром будешь. Кто уехал — все хорошо устроились. Ты заслужил. Осмотрись завтра, прикинь и решай.
— Ладно, все прикину, председатель.
На рассвете проснулась Марфа Васильевна и вздрогнула: все события вчерашнего дня показались ей сном. Крепко спали сыновья, а Семена не было дома. Накинула она на плечи солдатский бушлат мужа и вышла на улицу. Двуколка стояла на месте. На снежной пороше, выпавшей за ночь, виднелись свежие следы.
— Куда это он?
Поздно вечером, когда ушёл председатель, долго держал Семён Данилович на коленях своих маленьких сынишек, трогал их за худенькие подбородки, ощупывал слабые руки, хитро подмигивал. Медвежьего сала надо парнишкам, сочной сохатины, изюбриных почек, облитых жиром. «Потерпите, — сказал, — ещё несколько часов, зверя завалю». Мало спал в ту ночь старшина, поднял голову, осторожно отодвинулся от жены, оделся, взял винтовку. К рассвету он был далеко от дома.
Повинуясь седоку, Шустрый рысью переходил через пади и лесные поляны, взбирался на пригорки. Вон там, за увалом, заветное место. Не только детям — всем надо мяса. Не может быть, чтобы не разрешили создать охотничью бригаду! Сам командир дивизии приказал выдать винтовку — понимает человек, для чего она нужна в таёжном колхозе. Чувствует Номоконов: напрасно начальники, приезжавшие в село до войны, распустили охотничью бригаду, отобрали берданки. Только совсем глупый человек обратит оружие против своего же кровного дела!
Рассветало, а Номоконов не видел звериных следов. Пожар случился, пал прошёл по урочищу? Раньше охотники никогда не приходили отсюда пустыми.
Номоконов взбирался на скалистые вершины, осматривал лес, прислушивался. В чащобы заходил следопыт, к ключам и самородным солонцам проникал, снова садился на коня, переезжал в другие пади. Ни одного следа сохатого, ни цепочки соболиного нарыска! Табунок рябчиков пролетел, белка прыгнула с дерева на дерево, косули наследили… Все не то, не то…
К вечеру, исходив и изъездив десятки километров, выстрелил Номоконов: сбил большого козла-рогача, вышедшего на утёс. Забрался охотник на гору, тронул ногой добычу и, усталый, присел на валежину.
На западе горело зарево заката. Светились старые камни, кусты багульника, стволы деревьев. В небе плыли большие косматые облака, а горизонт был чистым, предвещавшим назавтра добрый день. Матово белели остатки первой пороши, порывистый ветер приносил из низины свежие запахи поздней осени. Шумели, чуть раскачиваясь, деревья. На фоне вечерней зари оголённые, тоненькие веточки лиственниц были похожи на снайперскую сетку-вуаль.
Долго сидел Номоконов, погруженный в тревожные думы.
Далеко вокруг простиралась величественная кормилица-тайга. Близилась ночь, серый сумрак становился все гуще. На небе, как огни в деревеньке, загорались первые звезды, но охотник не торопился уходить. Шелестящее — поющие звуки надоедливо лезли в его уши. Встряхивал головой Номоконов, хмурился. Такой звук он слышал вчера, когда подъезжал к дому, так звенело над головой рано утром. Разговаривали провода, висевшие над тайгой. Опять вторглись они во владения охотников, снова близко подошли, зазвенели. Так было и раньше, когда строилась железная дорога. В непроходимые дебри убегал зверь от страшных звуков железа. Снимались с мест и уходили все дальше в тайгу охотники-тунгусы.
Эхо сильного взрыва прокатилось по таёжным распадкам. Второй, третий, четвёртый… Где-то позади, наверное на комбинате, рвали землю.
«Откуда тут быть большому зверю? — грустно подумал охотник. — Надо уходить отсюда, все бросить, перекочевать. В северные колхозы податься. Лошадь есть, три сотни патронов выдали… А может, правда, в старательскую артель записаться? Не себе ведь берут, а стране отдают люди намытое золото? Работают сообща и живут, сказывают, лучше.
А что говорит партия? Что сказал маршал? Какие слова говорил на прощанье командир дивизии?
— Надо засучить рукава и восстанавливать хозяйство.
Но что делать в колхозе? Опять гнуть полозья для саней, телеги ладить? Нет навыков к хлебопашеству, нет грамоты. А может, сторожем устроиться? Все-таки девять ран, четыре на руках… Ночью караулить колхозное добро, а днём на своём коне сенцо да дровишки возить? За деньги, которые все будут давать. Даже бедные вдовы. И охотиться на коз можно. Для себя хватит, сытыми будут дети».
Вздрогнул Номоконов от этих мыслей, поёжился, а потом освежевал гурана, взвалил на застоявшуюся лошадь, поехал домой.
«РАЗНОРАБОЧИЙ»
Утром следующего дня Номоконов был в правлении колхоза. Когда разошлись люди, получившие наряды на работу, он заглянул к председателю.
— А мне сказали, что ты на охоту уехал, — протянул тот руку. —Ну, снайпер, посмотрел нашу жизнь?
— Все прикинул, все глядел, — сказал Номоконов. — Вчера разведку делал. Это верно, мало стало зверя, не прокормиться колхозу. Однако, никуда не поеду. Так думаю, что здесь надо работать, в селе.
— Дело твоё, — сказал председатель. — Только вот ничего не выходит. Я-то знаю цену нашему хлебу… Машин нет. Да и народ износился, устал.
— Совсем ты испугался, паря, — вежливо сказал Номоконов. —Видно, не жил плохо. Ещё приходи: про отца своего расскажу, про старые годы. Это когда в чумах и юртах жили… И за границей насмотрелся. Вроде все блестит на улице, богато, а зайдёшь в дом —большую нужду увидишь, в семьях простых людей соль да картошку на столе. Ребятишек видел оборванных, никому не нужных. И заграничные люди хлеба у меня просили. Самое тяжёлое время выдержал народ, а теперь чего страшиться? Трудно будет, это так. А вот не должны все время плохо жить! Богатые здесь места, знаю. А паника — самое пропащее дело. У нас в полку тоже случалась. Погоди, председатель, послушай. Около Ловати дело было, немец обходил. Так вот… Митинг, помню, собрали. Один командир, с виду большой, сильный… Сказал, чтобы по одному выходили люди к свежим частям. Словом, чтобы каждый спасал свою шкуру кто как может. А потом другой выступил, такой же по званию, капитан. Надо, сказал, в кулак собраться, оружие приготовить, заграждения ставить, окопы рыть! Я тоже копал… Маленькой казалась траншея, ненужной. А капитан пулемёт ставил и говорил, что вспомним про этот день, когда в Германию с победой явимся! Так и получилось. Сперва зацепились, огонь открыли, на землю положили фашиста. А потом погнали, стало быть. Под конец войны быстро побежал фашист… В нашем хозяйстве зацепку надо найти. А потом наладимся.
— Ну хорошо, — нахмурился председатель. — Раз решил остаться — пожалуйста. Правильное дело. Я ведь от души, семью твою жалел… Только куда тебя приспособить? — забарабанил он пальцами по столу. — Бригадиры имеются… В столярке старичок трудится, тоже гнать нельзя. Вот так, товарищ снайпер, рабочие руки нам нужны.
— Думал, за большой должностью явился? — усмехнулся Номоконов. — Бери мои руки, давай задание!
— Вот это другое дело, — оживился председатель. — Сам понимаешь, как нужны люди. Пока на разных работах побудь, а там посмотрим. Дел много, успевай поворачиваться. Из детдома недавно приходили, просили дров подвезти. Кони заняты, может, на своём съездишь?
— Давай поеду, — сказал Номоконов.
Отборных дров привёз Семён Данилович детям, родители которых погибли в боях, помог распилить, наколоть. А вечером отвёл Шустрого в полупустую колхозную конюшню, ласково потрепал его по гриве, прошептал:
— Общим будешь, для всех.
Так после войны начал Номоконов счёт своих трудовых дел. По-прежнему курил он трубку, полированную, купленную в Маньчжурии у китайского лавочника. Можно было лишь представить, как сверкнула на ней, засияла первая послевоенная отметка «честной работы» — и такая песня есть у тунгусов из рода хамнеганов.
В первую послевоенную зиму «на разных работах» был Семён Данилович. Дров заготовил в тайге, навозил их целые горы — к правлению, к детдому, к избам стариков и слабых людей, искалеченных войной. Тепло стало людям. Не было навыков к хлебопашеству, но когда ему поручили возить на поля удобрения, горячо принялся за это дело. Заметили, что «справные» лошади у человека, ухаживающего за ними, и сбруя починена — подогнана, и телеги не скрипят, не разваливаются — назначили в колхозную мастерскую. Табуретки делал, телеги, рамы для парников. Начался сев — опять перевели на другое место. Зерно возил на пашни, воду, прицепщиком работал, сеяльщиком. Летом косил сено, ремонтировал дороги. Два года пас скот, потом две зимы проработал конюхом.
Давно уехал из села председатель колхоза, заходивший «на огонёк» к демобилизованному старшине. Теперь он работал на комбинате, и Номоконов не раз видел его, когда бывал там. Человек с красным лицом, одетый в добротный кожаный реглан, критически осматривал залатанную козью дошку конюха, протягивал руку и неизменно спрашивал:
— Ну, нашёл зацепку?
Отмалчивался Номоконов, отходил в сторону, а однажды не протянул руки: бывший председатель колхоза, жалкий, растерянный, подошёл к нему в чайной.
— Богатым стал, в костюм оделся! Может, вместе выпьем, снайпер?
— Пропащий ты человек, — покачал головой Номоконов. — Кругом лишний.
Постепенно крепло хозяйство таёжного колхоза. Сперва свежие доски появились на прохудившихся крышах, молодые тополя зазеленели в палисадниках. А потом все чаще стали наведываться в село новенькие тракторы из МТС, автомашины и комбайны. За околицей выросли постройки животноводческой фермы. В селе открылись почтовое отделение и начальная школа. Неплохие урожаи зерна стала давать удобренная земля. Пришло время, когда на трудодни было выдано хлеба столько, что хватило на весь год.
Не стали сниться Номоконову тяжёлые сны — уже мало что напоминало о войне. Как-то приехал научный работник из Ленинграда, попросил передать для музея трубку с отметками об охоте за фашистским зверьём, «Памятку снайпера», спросил, кому Семён Данилович сдал свою винтовку № 2753, облегчившую, как он сказал, участь не одного ленинградца. Все, как было, рассказал Номоконов: не лежать его винтовке в музее, не смотреть на неё народу. Среди Валдайских высот, на краю заболоченной долины, в блиндаже, где жили снайперы, разобрал Номоконов винтовку, попавшую ему в руки в Старорусских лесах. Ложе выбросил, а железные части густо смазал, завернул в холстину и зарыл поддеревом. Очень хотелось Номоконову вернуться после войны к месту, откуда начался его боевой путь, разыскать свою любимую винтовку и увёзти на родину. Пригодилась бы в тайге, на охоте. Только не пришлось вернуться к Валдаю. Там, возле блиндажа, под корнями дерева пусть ищут, если надо. Не заржавеет… Сдал Номоконов на списание ещё две винтовки. Одну на Карельском перешейке, другую — за Кенигсбергом. Тоже были ладной работы.
И трубку слоновой кости с крестиками и точками на остове не удалось сохранить. В последние дни боев на Земландском полуострове потерял её снайпер. В кармане гимнастёрки была, упала на немецкую землю. Горячий был момент, и только после боя стал искать Номоконов дорогой мундштук с золотыми колечками. Не нашёл, наверное, землёй завалило или испепелило разрывом. И следа не осталось.
Забывалась война, увлекал труд. Было много забот о семействе. В 1947 году колхозники поздравили Семена Даниловича с пятым сыном — Василием. Потом новая радость — опять родился сын, Ванюшей назвали. Вскоре опять большая прибавка в семье случилась: дочери Люба и Зоя родились! А потом опять сын появился — Юрка! Пришлось делать большую пристройку к дому.
Принял на себя Семён Данилович ещё одну обязанность.
Недобрым был день, когда, возвращаясь с фронта, завернул демобилизованный снайпер в село, где жили Санжиевы. Некому было отдать немецкую пулю, сразившую Тагона.
Сообщили односельчане, что война нанесла старинному охотничьему роду Санжиевых большой и непоправимый урон. Вскоре после гибели Тагона, в зимнюю вьюжную ночь, спасая колхозный скот, трагически погибла его жена, член партии Бальжит Санжиева. На разных фронтах смертью храбрых пали братья Тагона: Дутар, Митуп и Болот — также снайперы, сверхметкие стрелки. Не вынес горя отец, которого звали в народе богатырским охотником — он трудился в колхозе до 80 лет, и, получив вести о гибели всех своих сыновей, скончался. За месяц до Дня Победы умерла старушка-мать…
А сынишка Тагона остался в живых. Только неизвестно, где ходит круглый сирота. Куда-то убежал после смерти бабушки, исчез…
Побыв с недельку дома, отправился искать парнишку Семён
Номоконов: новый огромный крюк сделал по агинской степи —вёрст на шестьсот. Шёл по следу маленького Жамсо. От улуса к улусу, от юрты к юрте. Все же разыскал сиротку, обласкал его, обогрел, привёз в свой дом, отправил в школу. Дал себе слово: вырастить достойного продолжателя геройского рода.
Позже показал Номоконов сыну Тагона тяжёлую немецкую пулю, когда подрос парнишка, стал пионером. Тогда и фронтовую книжку прочёл Жамсо; новый батька достал её из полевой сумки.
…Всегда готов любой ценою
Помочь товарищу в беде…
Они сдружились на охоте
В орлином снайперском гнезде.
В дождливом месяце — апреле,
Когда холодным был привал,
Полою собственной шинели
Тунгус бурята укрывал.
Понял Номоконов: мысленно поклялся в этот час мальчишка, что будет эта дружба вечной, бессмертной.
Старший сын Семена Даниловича, Владимир, вылечился после тяжёлого ранения, демобилизовался из армии, вернулся в село.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29