Мы найдем его. Я вспомню его адрес. Мы пойдем к нему, если он ускользнет. Никаких разговоров. Я поеду с тобой!
Аркадий пытался было отговорить её, утверждая, что это опасно, но Маша даже слушать ничего не хотела.
Они сообщили Кате, что в субботу едут на дачу. И в своих проблемах и переживаниях даже не обратили внимания на то, каким огнем горели Катины глаза, какими пунцовыми были её щеки, они не поняли, что по поводу их отъезда на дачу у неё были свои соображения.
- Езжайте, - сказала Катя. - А вот мне там скучно, на этой даче. Побудьте одни, отдохнете от меня.
В пятницу вечером Коля позвонил вновь.
- Вы приедете, Аркадий Юрьевич? - спросил он.
- Конечно.
- Только один. Только один. Иначе разговора не будет. Вы узнаете очень важную для себя вещь.
- Хорошо, хорошо, - ответил Аркадий.
- А, может быть, тебе и впрямь не ехать? - спросил он Машу, положив трубку. - Ну, съезжу я, поговорю с ним. Чего такого? Мужской разговор, никакой опасности.
- А раз никакой опасности, так тем более, я должна ехать с тобой. И все. Разговор закончен. Либо вдвоем, либо никто. А субботу и воскресенье проведем на даче, отдохнем.
В субботу Аркадий и Маша встали рано. Аркадий требовал, чтобы Маша собиралась побыстрее и добродушно ворчал не нее, что она так долго возится. Катя слышала, как они собирались, ей было приятно, что родители в хорошем настроении, какими они не были давно, особенно, отец.
Перед уходом Маша заглянула в комнату к Кате, только приоткрывающей глаза от сладкого сна.
- Дочка, вставай, мы поехали. Приедем завтра или в понедельник утром. Будь умницей, - улыбалась Маша, уже одетая, в пальто и беретке.
Катя нежилась в теплой постели, ей вдруг почему-то так захотелось встать и поцеловать маму, но она поленилась или постеснялась сделать это. Послала рукой воздушный поцелуй.
- Счастливо съездить...
Аркадий завел машину, и они поехали. Было субботнее утро, машин на улицах было довольно мало, езда доставляла удовольствие... И настроение у обоих было бодрое. Даже в самых невероятных обстоятельствах человек мечтает о счастье и подсознательно в это счастье верит. Вера в счастливый конец сказки заложена у человека с детства, она одновременно и помогает, и мешает человеку жить...
Осталась позади кольцевая дорога, пропахшая бензином Москва. Стелилось перед ними шоссе, пробегали мимо деревья и кусты, почти неподвижно стояли на небе облака, сквозь которые несмело пробивались лучи холодного ноябрьского солнца. И вдруг погода начала резко портиться. Тучи мгновенно начали сгущаться, и скоро повалил тяжелыми хлопьями снег. Но это обстоятельство не сильно огорчало Корниловых. Маша своими красивыми, слегка раскосыми глазами преданно и нежно смотрела на Аркадия, уверенно державшегося за баранку "Волги". Он вел машину, снова чувствуя себя мужчиной, чувствуя человеком, испытывая удовольствие от самого процесса езды, от своего умения водить машину. Ему так надоело всего бояться, он устал от своей депрессии, от своих бесконечных раздумий и сомнений. Ему просто снова хотелось жить. И жить не той роскошной, сытой, хоть и очень напряженной жизнью, к которой он за долгие годы привык, а просто жить в значении "существовать" - не умирать и не страдать. Перед ним была длинная дорога, у него были близкие, любящие его люди, ему совсем не так уж много лет. Он больше не будет унижаться перед самим собой, оценивая каждую мелочь, продумывая каждый шаг. Он будет жить широко и открыто. И честно. Чтобы можно было посмотреть в глаза дочери, не отводя взгляда в сторону. Он будет просто ж и т ь. Он все сегодня узнает, он верит, что все сегодня окончательно выяснится, что он сегодня сбросит тяжелый груз, который несет долгие годы, и он сумеет преодолеть все препятствия, которые готовит ему судьба. Он верит Маше, надеется на нее, на её любовь и поддержку. Он чувствовал, что рождается заново, что у него открывается второе дыхание.
Те же ощущения примерно испытывала и Маша. Она давно мужественно держалась, поддерживая своим оптимизмом павшего духом мужа. Но ей это давалось очень трудно, её также очень тревожили и ночные звонки, и визиты Коли, и уж тем более - слежка за Катей. Но двоим невозможно было пасть духом. Иначе все - разложение, гибель. А когда она почувствовала, что начал оттаивать и Аркадий, ей стало намного легче. Их теперь было двое, борющихся за свое счастье, хотя бы слабыми силами, но все же двое. Они вдвоем должны были противостоять злой таинственной воле, вставшей на пути их счастья. В чем, собственно говоря, они были повинны перед Богом и людьми? В том, что Аркадий хотел поговорить с подонком, всю ночь домогавшимся её, и тот случайно упал в реку и утонул? Какая же в этом справедливость?!
У Маши раскраснелись щеки, но не от отчаяния, а от ярости на злую судьбу. Она была готова к борьбе. Она не собиралась ни на минуту не оставлять Аркадия один на один с этим злом. А вид родных с детства мест придал ей ещё больше сил и уверенности в себе.
Когда они подъехали к поселку, было около полудня. Снегопад уже прекратился, но снег успел покрыть ветви деревьев, стоящих вдоль дороги. Лес вокруг казался сказочным - ветви, покрытые тяжелым снегом, слабые лучики солнца сквозь мрачные облака, кругом какое-то свечение и мерцание, отблески и блики. Бледность, затухание природы, безлюдье, тишина - во всем этом было некое болезненное очарование... Как прекрасно все вокруг, и как в то же время грустно, что жизнь человеческая - это лишь крохотный миг счастья и боли в этом мироздании, в этой бесконечной вселенной.
- Я люблю тебя, Машенька, - прошептал вдруг Аркадий. - Как я тебя люблю, дорогая моя. Как прекрасно, что мы встретились с тобой...
- Ты чего это вдруг? - тихо переспросила Маша, ласково глядя на него. - Ты что?
- Так...
Аркадий поглядел в боковое зеркало машины. Сзади них, не приближаясь и не отставая, шел бежевый "Жигуленок". Двое людей находилось на передних сидениях машины. Аркадий сам не понял, откуда взялось это чувство тревоги, охватившее его. Он ещё раз взглянул на Машу. Ей не понравился его тревожный взгляд.
- Ты что, Аркадий? - спросила Маша.
- Ничего, ничего, скоро приедем...
А вот и мост через реку. Ноябрьский лес, пустота, угасание, тишина. Машина плавно идет по направлению к мосту. Скользкая дорога. Лед присыпан снежком. Аркадий ещё раз поглядел в зеркало - "Жигуленок" набирал скорость, шел на обгон. Прямо перед мостом. Аркадию вдруг показалось, что в машине те самые люди, которые были тогда около их подъезда с Колей-незнакомцем, то есть, те люди, которые преследовали Катю на этих самых бежевых "Жигулях". Но почему вдруг именно те? Да вряд ли, он же не помнит их лиц, он толком и лиц их не видел, тем более, что и сейчас лиц не видно.
Аркадий в последнее время стал чувствовать, что у него ухудшается зрение, то ли от переживаний, то ли просто от возраста. Но все же такое ощущение, что это
о н и. Он постоянно глядит то в боковое зеркало, то в зеркало заднего вида. Их машина набирает скорость. Нет, скорее надо проехать роковой мост. Проехать его раньше них. Они приближаются. А дорога скользкая. Надо тормозить, а он все сильнее нажимает на педаль акселератора, хочется скорее, скорее, домой...
Но вот... Уже мост... Узкая скользкая дорога... И "Жигуленок" догоняет их и подрезает их "Волгу"... Вот они рядом, слева... На правом переднем сидении человек... Аркадий повернул голову и разглядел его лицо. Он в темных очках. Но вот он их снимает, он широко улыбается Аркадию... Как ужасна его улыбка... И Аркадий узнал его! Это... это же... Господи! Быть того не может! Господи! Он сильнее нажал на педаль акселератора.
- Не гони так, Аркадий, осторожней, смотри, что они делают! - Это были последние слова Маши.
- Маша, Маша, ты что, не видишь, кто это?! Смотри!!! - крикнул ей Аркадий, отрывая правую руку от руля и указывая пальцем на сидевшего в машине и глядевшего на них с омерзительной улыбкой. Маша не понимала, что так испугало Аркадия, она лишь видела, что "Жигуленок" подрезает их машину, что Аркадий уже не может справиться с управлением. Машина не слушалась его, он яростно крутил баранку, резко тормозить было нельзя, машину бы закрутило на льду. Аркадий пытался обогнать "Жигули" и прорваться-таки через роковой мост, но... машина пробила парапет в том самом месте, где девятнадцать лет назад была дыра и полетела вниз с моста сгустком металла и живых ещё тел, предсмертного ужаса, крика и отчаяния...
А бежевый "Жигуленок", даже не дотронувшись до "Волги", поехал дальше.
- Все! Готов! - произнес водитель, встряхнув седыми кудрями.
- И все же жаль, что Маша поехала с ним, - ответил второй, плотный, лысоватый, в темно-синей спортивной куртке. - Надо было это предполагать...
КНИГА ВТОРАЯ
П Р И З Р А К И
1.
На окраине подмосковного поселка стоял маленький покривившийся домишка с осевшим фундаментом и облезшей краской. Когда-то давно домишка этот был выкрашен в голубой, почти васильковый цвет и стоял веселенький и новенький, радуя глаз прохожим. Теперь же, по прошествии многих лет, трудно было вообще понять, какого же он был цвета. Крыша прохудилась, ступеньки на крыльце почти совершенно сгнили, и хозяину, видимо, приходилось тратить немало усилий, чтобы попасть к себе домой, карабкаясь по осклизлым ступеням, рискуя сломать себе ногу, хватаясь за столь же гнилые перила. Вокруг дома росли огромные люпинусы и ещё более огромные белые зонтики, своими масштабами производившие впечатление растительности в радиоактивной зоне. Но никакой радиации вокруг не было - это было блаженное Подмосковье, рядом находились ведомственные элитные благополучные поселки, совсем близко шумела вступившая в свободный рынок Москва, вокруг кипела и бурлила жизнь. И только тут, в этом маленьком покривившемся домишке жизнь словно замерла. Однако, и это было не совсем так. Вечером каждый проходящий мог увидеть, как в облезлом домике зажигается лампочка Ильича, а днем при желании лицезреть, как из облезлой собачьей конуры высовывается унылая морда так же облезлой огромной собаки. Собака эта почти все время спала, а, просыпаясь, начинала яростно лаять на прохожих и рваться с цепи. Облаяв нескольких прохожих, собака успокаивалась и опять надолго засыпала. Но если кому-нибудь пришло бы в голову зайти в халупу, то ему бы не поздоровилось собака была посажена так, что вполне могла бы достать своими зубами и когтями незваного гостя. Правда, никому не приходило в голову наведаться с худой или с доброй целью в это убогое жилище. И поэтому собаке только и оставалось, как спать целый день и развлекать себя тем, что облаивать редких прохожих...
Домишка этот производил унылое впечатление даже в хорошую ясную погоду, контрастируя с веселенькими домиками из бруса и кирпича, выраставшими как грибы на участках удачливых сограждан, поимевших шальные деньги в эпоху всеобщего разворовывания разваливающейся страны. Но какое же ужасное впечатление производил он осенью, когда и добротные коттеджики не шибко-то благополучно выглядят среди унылой российской действительности, так располагающей к вселенской хандре. А этот же... просто сердце замирало от грусти и тревоги, когда некто останавливался поглядеть на это чудо природы, в котором, как ни странно, происходила какая-то непонятная никому жизнь.
Если бы кто-нибудь рискнул прорваться через персональную цепь злобной несчастной собаки, скулившей сквозь сон во дворе от голода и холода, и пролезть по гнилым ступенькам в закопченную дверь, он бы попал сначала на так называемую терраску, которая со временем стала грязным складом для хранения пустой посуды, вонючих тряпок и прочей дряни, которая по расхожему мнению должна была когда-нибудь "пригодиться", а также некоторого запаса репчатого лука, морквы и картохи. Жрать-то владелец апартаментов тоже должен был что-нибудь. Вдыхая миазмы "терраски", незваный гость прошел бы и в само бунгало, и если бы не свалился в обморок от затхлого, въевшегося в стены, запаха перегара, то, протянув руку к выключателю, зажег бы одинокую "лампочку Ильича, свисавшую как сопля, почти до самой середины комнаты. И под свет этой лампочки увидел бы безрадостную картину хаоса и запустения. Кислый запах несвежего белья смешивался с запахом сигарет "Прима" и вонючей водки, находившейся на дне заветной бутылки, стоявшей на неком подобии стола. На маленькой тумбочке, однако, стоял телевизор "Рекорд", чудо техники шестидесятых годов, времени "оттепели" и всеобщего возбуждения. И если бы вошедший повернул ручку включателя, то телевизор бы к его вящему удивлению, заработал бы и поведал о чудесах рыночной экономики, якобы внедряемой в нашу застойную жизнь. Так переплеталась связь времен в этом убогом жилище.
На грязных простынях под протухшим плюшевым одеялом спал человек, накрывшись одеялом с головой. Он проснулся и высунул из-под одеяла свою маленькую голову с редкими волосенками. Вошедший бы обнаружил на этой голове следы побоев. Под глазом красовался огромный лиловый фингал, на лбу была шишка тоже немалых размеров, а самым ужасным было то, что был выбит передний зуб. Это причиняло хозяину дома немалое неудовольствие - он не мог ни поесть, ни даже попить толком. Первое, что сделал хозяин, поднявшись на ноги, так это налил в грязный стакан остатки водки и залпом выпил, тут же закусил закуриванием бычка "Примы", лежащего в пепельнице, сделанной из пустой консервной банки. Все это делалось для того, чтобы не быть трезвым ни на секунду, ни на одно мгновение не понимать, что вокруг происходит, потому что, если бы он понял, то сначала заорал по-звериному, надрывая прокуренную глотку, а потом схватил бы со стола нож и перерезал бы себе вены, тем и закончив свою многотрудную жизнь. А водка и бычок давали простор его фантазиям, составляя его духовную жизнь.
Выйдя по нужде на двор, хозяин с унынием констатировал факт, что дров на зиму он не заготовил, что было непростительно для коренного сельского жителя. Притупил бдительность теплый октябрь, а дров хватит максимум на месяц. Господи, как он перезимует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55