— подтолкнул его к разговору Рощинский. — Или пока шел, текст забыл?— Я хочу вас, Владимир Ефимович, по-дружески предупредить: разговор будет непростой. Все, что сейчас скажу, воспринимайте спокойно, без истерик и боданья.— Интересно говоришь…Ты, случайно, не онколог, а я случайно не твой пациент, которому осталось жить две недели? — на дряблых щеках Толстяка проступила пепельная бледность. — Давай, трекай, только не ломай голову насчет того, как раковый больной твою чушь будет воспринимать. Идет?— А тут, собственно, не о чем много говорить! — Ройтс щелчком сбросил со стола засохшую хлебную крошку. — Вопрос очень простой и упирается в справедливое распределение материальных радостей. Но для начала я вам напомню кое-какие штрихи из вашей боевой биографии…— А вот это уже тянет на сенсацию! Только я не знаю, с какого конца ты начнешь…— Вы не на допросе — знаю, не знаю…Да это сейчас никакой роли не играет, — Ройтс поднялся со стула, подошел к кровати и присел на ее край, у ног лежащего. — Я могу вам напомнить, как вы в свое время прищучили некоего Бонвивана. Вспоминаете о столь незначительной детальке из своей жизни? На сколько тысяч тугриков тянула та коллекция из дуплетов?— Чего, чего? — прохрипел ошарашенный Рощинский.— Ду-пле-тов! — по слогам повторил Ройтс. — И не делайте вид, будто это слово вам не знакомо.— Почему же не знакомо…Когда-то в молодости стрелял дуплетом по уткам и в бильярд поигрывал…Ройтс поднялся с кровати и сделал несколько шагов по комнате.— Вы же прекрасно понимаете, что речь идет не об этом. Вы нас уже однажды втравили в авантюру с Симчиком, теперь еще раз, но уже с дуплетами, черт бы их побрал. — Ройтс блефовал и делал это примитивно. — Я пришел к вам, чтобы предупредить…— Перестань, парень, темнить, — Рощинский уже не улыбался. На его висках опасно взбухли вены. — Вваливаешься спозаранку в чужой дом, несешь какую-то ахинею, а я, практически находясь в гипертоническом кризе, оправдываюсь перед тобой, словно нашкодивший пацан. И мне этот расклад категорически не нравится.Ройтс снова вернулся на стул. Его подгоняло нетерпение.— Хорошо, — сказал он, — буду выражаться яснее. Тот перстень, который вы нам с Аликом дали загнать, принадлежит Бонвивану. Его замочили из-за знаменитой на весь мир коллекции дуплетов.— О, Господи, опять эти задрюченные дуплеты! — Выкрикнул взбешенный Толстяк.Но Таракан гнул свою линию.— На всякий случай объясняю для особо непонятных…Дуплеты — это склеенные камни, один из которых фальшивый. Фуфло, стекляшка по цене три копейки за тонну. И не делайте из себя дурочку из переулочка.— Да что ты говоришь! — Владимир Ефимович резко приподнялся с подушки. — Интересно, почему ты об этом знаешь, а я впервые о такой хреновине слышу?Ройтс в упор смотрел на Рощинского, и в его серых с желтыми крапинками глазах бился вопрос: «Так где же все ЭТО спрятано?»И Рощинский, словно прочитал этот немудреный вопрос. Темные силы шевельнулись в его груди. Лицо как будто опало, вытянулось, как это обычно бывает у тяжело больных людей. Однако вопрос его был спокойным, даже с оттенком благодушия.— Так ты, сукин сын, пришел ко мне за своей долей?— Да, за ней, — как ни в чем не бывало молвил Ройтс.— И в чем же она выражается?Ответ последовал без запинки:— Сто штук наличными или два кило желтого металла и соответствующей бижутерии. Я думаю, это не разорит вас…Рощинский усмехнулся.— Надо полагать, всю эту малость ты хочешь получить взамен на твое молчание?— И за это тоже, — Ройтс сунул руку в карман куртки и извлек на свет такое, отчего у Рощинского затряслась нижняя губа. Но не от страха, а от вероломности раннего визитера.Ройтс, остановившись в метре от кровати, продемонстрировал свое превосходство: на указательном пальце вытянутой руки болталась ручная граната Ф-1. Затем он перехватил ее второй рукой и резко выдернул стопорное кольцо.— Так я жду ответа, — напуская на хозяина страху, крикнул Ройтс. — Лично я обвиняю вас в еще одном преступлении — в преднамеренном покушении на мою жену гражданскую Елену Волкогонову.У Рощинского мелькнула мысль, что он случайно забрел в палату для умалишенных. Но что-то до него стало доходить. Он сопоставил цифры, которые только что озвучил Ройтс, с теми, которые он услышал от телефонного вымогателя. Они почти совпадали. И тут же в памяти прошли кадры: продавщица с семечками, красивая молодая женщина, которая подходила к лотку и на которой были черные лодочки на высоком каблуке…— Так это ты, дундук, на днях повесил мне на окно эту хреновину? — спросил Владимир Ефимович, глядя на зажатую в пальцах Ройтса гранату.— Допустим, но не с целью тебя угробить, — Ройтс перешел на «ты», — а с целью твоего скорейшего вразумления. Но все дело в том, что я тебя пугал. Брал, так сказать, на понт, а ты эту милую вещицу снарядил, чтобы пустить меня в расход.— Перестань трепаться! Ты что — оставил мне свою визитную карточку? А у меня правило — зуб за зуб. Других законов я не знаю.— Но ты, казанок, жестоко просчитался, — Ройтс вдруг разжал пальцы и бросил гранату на кровать.Рощинский устало закрыл глаза и рефлекторно напрягся. Однако взрыва не последовало.— Значит, ты так развлекаешься? — Владимир Ефимович находящейся под одеялом рукой обхватил цевье обреза. Остался пустяк — чуть приподнять стволы и нажать на курок.Ройтс уселся на стул и стал закуривать.— Когда я гранату на тебя настораживал, я знал, что она учебная, но ты-то, старина, этого не знал. Передавая пакет с гранатой, ты был уверен — убийство произойдет.— И очень сожалею, что этого не случилось. Таких, как ты, гондольеров, надо пропалывать без всякого сожаления.— Заткнись! Мне терять нечего. На мне висит Симчик, будет висеть и Рощинский. Перековыряю всю избу, но то, что греет, найду.— А ты уверен, что здесь есть ТО, на что ты так широко раззявил свою хлеборезку?— На тысячу процентов! Я долго за вами наблюдал и, будьте уверены, раскусил, — Ройтс снова перешел на «вы». — Найти в доме металл — дело техники. Для этого у меня есть все необходимое…— Ты, конечно, явился сюда со своим рентгеновским аппаратом, — в голосе Толстяка слышалась откровенная издевка.— Хватит, каплун, трепаться! — Ройтс озверело рванулся к Рощинскому. — Никогда не поверю, чтобы Ваня Ножичек хлопотал по пустому…Так что, чем быстрее разродишься, тем быстрее оставлю тебя наедине с твоей вонючей требухой.Рощинский до боли в пальцах сжал обрез и уже готов был откинуть одеяло, чтобы взять «франкот» наизготовку…Ройтс приближался и, когда до кровати осталось не более метра, со стороны двери послышался странный звук. Похожий на дыхание запыхавшегося человека.Ройтс суетливым движением, бросив руку к карману, вытащил нож в кожаных ножнах, которые он тут же снял и засунул в карман. В тусклом свете единственной лампочки, которая светила вместо люстры, блеснуло длинное узкое жало финки. Он развернулся на звук и, видимо, вовремя: из приоткрывшейся двери, хищно скаля зубы, с прижатыми к голове ушами, в комнату влетел Форд. Без звука он пружиной обвился вокруг утреннего гостя и мгновенно сомкнул челюсти на его шее. Человек и собака рухнули на пол, но через мгновение Форд оказался сверху и мощно принялся терзать Ройтса. Тот выворачивался и все время делал попытки сделать ножом замах, однако ему мешала ножка стола, возле которой происходила борьба.Рощинский, чтобы не взбурлить еще больше ток крови, стал медленно слезать с кровати. Когда он откинул одеяло, на свет появился «франкот».Толстяк подошел к Ройтсу, которого все еще терзала собака, и несколько раз ударил пяткой по откинутой руке налетчика. С крехом нагнулся и вырвал из руки нож. Снова отошел к кровати и оттуда скомандовал: «Форд, фу! Сидеть!»Овчарка, рыча, нехотя разжала зубы. Но она все еще порывалась снова вцепиться в горло пришельца. Высунув язык, Форд часто дышал., и с его обнаженных молодых клыков стекала струйка слюны и крови.Ройтс лежал в скомканной позе, вряд ли до конца осознавая, что битва за Эльдорадо безвозвратно им проиграна. На его попытку высвободить руку собака хищно отвечала злобным рычанием.— За свои шестьдесят с лишним лет, — начал обвинительную речь Рощинский, — я перевидал столько разного человеческого хлама, что не могу тебе передать словами. Но я тебе могу сказать одну откровенную вещь: не будь придурком и не лезь туда, куда тебя не приглашали. И особенно не суйся к людям, которые угробили всю свою жизнь на приобретение желтого металла…— Не учи жить, паскуда, — вдруг огрызнулся Ройтс, но Форд был начеку.Рощинский, проигнорировав эту реплику, продолжал говорить.— Да, парень, я за свою жизнь кое-что сшиб, и есть на что ночью полюбоваться. Но запомни: все, что у меня есть, — мое! Мое! И если тебе того же охота, иди и заработай, а не открывай свою грязную шумовку на чужое.— Отгони скотину, — не очень твердо попросил Ройтс.— Это еще надо посмотреть, кто здесь скотина. Я думаю, мой Форд, по сравнению с такими как ты засранцами, благородный рыцарь. Форд, ко мне! — отдал команду хозяин.Ройтс стал подниматься с пола и дважды поскальзывался на том, что скапало из пасти собаки. Встав на ноги, Таракан пришибленно поплелся на выход. Однако на пороге он притормозил и вполоборота бросил: «Люди уходят и возвращаются, запомни это динозавр».— Поторопись, маргофон, а не то мы с Фордом можем передумать, — он взял в руки обрез.Скрипнула, затем хлопнула дверь. Рощинский уже с кухни видел, как Ройтс пересек двор и вышел через калитку. За ним вился белесый дымок сигареты.— Чертовы иждивенцы! — пробормотал Рощинский и принялся готовить Форду завтрак. За хорошую службу он дал ему порядочный кусок любительской колбасы.Когда собака, уже накормленная, вновь отправилась в кладовку, Рощинский подошел к телефону.— Иждивенцы! — выругался он. — Работать не хотят, а красиво жить любят. Сами вы динозавры и век ваш недолог…И Толстяк начал крутить диск аппарата… Глава четырнадцатая Они встретились в кегельбане. Это был элитарный уголок джентльменов удачи. Здесь, не спеша, переговаривались, всласть затягивались дорогими сигаретами, смаковали напитки высокой пробы и уверенно, хотя несколько картинно, бросали шары.Сначала ни у Пуглова, ни у Ройтса игра не клеилась. Отчасти это объяснялось их поздним открытием кегельбана, когда большинство модных мальчиков с красивыми девочками уже как следует поднаторели в игре. Но в бар заходили и члены конкурирующих криминальных кланов. Они много пили, громко разговаривали, чем в значительной степени нарушали тонкую видимость благопристойности.Особенно в игре выделялся Мишка Родимчик, с большим родимым пятном на кадыке. Высокий, одетый в черный, из тонкой лайки, костюм, неулыбающийся и никогда не смотрящий в глаза собеседнику. У него узкая, но очень цепкая кисть, серый меткий глаз. Его игра нравилась Пуглову и он невольно ему подражал. Альфонс был свидетелем, когда в руки Мишки перекочевала крупная сумма денег. Пуглов тоже поставил на кон сто пятьдесят долларов, но тут же их проиграл. Однако, обладая отменными физическими данными, он довольно скоро освоил игру и часто стал побеждать.У Ройтса шея была заклеена пластырем.— Никак следы жаркой любви? — весело полюбопытствовал Пуглов.Игорь смутился.— Ерунда, неосторожно побрился. Я думаю, это не смертельно.— Я тоже так думаю…Сыграем?На входе в игровой зал появилась группа молодых парней, затянутых в темные плащи. В одном из пришедших они узнали Юрку Королева. При виде его у Ройтса напряглись плечи и челюсти, помимо воли, сомкнулись в смертельной сцепке.— Шушваль, — процедил сквозь зубы Ройтс, — сам пикадор лезет на рожон.— Не греби, Таракаша, на волну, с ним Каратист, — предупредил Альфонс.Каратистом звали Олега Ефимова. Бывший самбист, не раз выступавший на международных соревнованиях. Он одним из первых в городе освоил каратэ.Третьим в компании был Артист — Аркадий Звень. Человек не без способностей, но которого за пьянку выдворили из дворца Мельпомены. Двух других, с короткой стрижкой, Пуглов видел впервые.Компания каратиста подошла к игровым дорожкам. По разгоряченным лицам Пуглов понял — братва гуляет от вольного. Артист с купюрами в руках отправился в бар отовариваться. Каратист, подхватив лежащий на подставке шар, запустил его в створ кегельбана. Мишка, наблюдавший за такой самодеятельностью, подошел к каратисту.— Что все это значит? — спросил Мишка. — Кто из нас играет — я или ты?— Пока тебя не шворят, не подмахивай, — осадил Мишку стоящий рядом Король. — Сейчас все равно играть будем мы.Ройтс, наблюдавший эту сцену, почувствовал как в кулаках начинает чесаться темная жажда мщения. Рука Игоря, помимо воли, коснулась рта, где недоставало одного зуба.— Вы будете играть тогда, когда подойдет ваша очередь, — спокойно заявил Мишка и пошел на позицию.Он уже изготовился бросать шар, когда вышедший вперед Король выставил на дорожку ногу. И в этот момент произошло такое, чего Пуглов с Ройтсом давно не видели: с виду субтильный Мишка, которого, казалось, можно перешибить бумажной скрепкой, сделал шаг в сторону Короля и левой отвесил тяжелый апперкот. Король с миной удивления на лице попятился, оступился и рухнул на пол. Хотел тут же вскочить, но его новые на коже полуботинки все время скользили по надраенному паркеты. И Король, словно бычок на льду, был смешон и беспомощен. Однако, преодолев земное притяжение, он бульдозером попер на своего обидчика. Но когда разгоряченное тупое тело Короля поравнялось с Ройтсом, тот, не совладав с собой, выставил вперед ногу, и разъяренный Король вынужден был еще раз поцеловать паркет.В несколько мгновений все у дорожек смешалось, и, вышедший из бара Артист, в руках которого висела гроздь бутылок, с немым изумлением взирал на коллективную потасовку.Прибежавший откуда-то швейцар дядя Коля своим слабым прокуренным голосом закричал: «Ах ты, буфетная интеллигенция, что ты, курва, со мной вытворяешь?! — И, обращаясь в сторону бармена, истуканисто застывшего за стойкой, приказал: — Альфред, мать твою, звони Бурину — кодла взбесилась».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25