Он боялся переспросить, опасаясь, что услышать это во второй раз будет выше его сил. И все-таки он решился:
— Что я тебе сделал? Почему ты так скверно поступил со мной?
— Может, не так уж и скверно, папочка?
— Я не могу в это поверить!
— Тебе придется-таки поверить. Я больше не буду убивать.
— О-о-о... — застонал Чиун, как от непереносимой зубной боли. — Я могу вытерпеть все, любую боль, — молвил он наконец. — Но знать, что я изменил делу предков, отдав то бесценное, что уже никогда не вернется в Дом Синанджу... нет, с этим жить нельзя.
— Я не чувствую себя виноватым, — сказал Римо. — Я появился на свет не для убийств, а для жизни. Я не родился ассасином.
— Теперь не имеет смысла говорить об этом, — возразил Чиун. Внезапно его мрачное лицо просветлело. — Ты ведь сейчас убиваешь, Римо! Своим поступком ты убиваешь Дом Синанджу, вот что ты делаешь! Ты убиваешь наши традиции! Кто теперь подхватит бесценный сгусток солнечной энергии древнего боевого искусства и передаст свой опыт другим, чтобы можно было его сохранить? Кто, ели не ты?
— Это сделаешь ты. Ты нашел меня, найдешь кого-нибудь еще.
— Таких больше не существует!
— А как насчет блистательных корейцев, которых ты так любишь превозносить? Ты говорил, что среди них есть много достойных Синанджу и только в минуту слабости ты предпочел белого человека.
— Я уже слишком стар.
— Тебе не больше восьмидесяти пяти.
— Я отдал так много... У меня ничего не осталось.
Римо заглянул в стоявшую на плите кастрюлю. После ленча он уедет, чтобы начать новую работу на новом месте. Рис уже разварился, скоро будет готова и утка.
Он заказал билеты на рейс компании «Дельта» из Уэст Палм-Бич до Нью-Йорка. Однако до поры до времени умолчал о том, что билетов заказано два.
— Женьшень в рис добавить? — спросил Римо.
— Оставь женьшень до лучших времен! — воскликнул старец. — Женьшень — для того, чье сердце не разбито и кто не был предан своим учеником.
— Так не класть? — уточнил Римо.
— Если только самую малость, — сказал Чиун. — Лишь для того, чтобы напомнить мне о счастливых днях, которые уже не возвратятся.
Он скосил глаза на кастрюлю, чтобы видеть, достаточно ли Римо положит ароматных корешков женьшеня в кипящий рис.
Заметив его заинтересованный взгляд, Римо добавил еще. Чиун отвел глаза.
— Но теперь это меня уже не радует, — сокрушенно добавил он.
Во время ленча Чиун сокрушенно твердил, как его абсолютно ничто не радует. Хотя, он признавал, бывает в жизни и не такое. Бывает гораздо хуже...
— Что именно? — спросил Римо, разжевывая рис до жидкого состояния.
Процесс приема пищи теперь уже не был для него актом удовольствия. Он ел так, будто выполнял дыхательные упражнения. Правильно есть — означает потреблять необходимые организму питательные вещества. Наслаждаться пищей было бы неверно, так это может привести к перееданию, что чревато неприятностями, особенно для американцев, сплошь и рядом злоупотребляющих избыточной пищей.
— Ты занят мыслями о пище больше, чем я — мыслями об осквернении Синанджу, — сказал Чиун.
— Так оно и есть, — согласился Римо.
— Это предательство, — сказал Чиун. — Низкое предательство. Я теперь желаю одного: не допустить, чтобы искусство Синанджу растрачивалось не на те цели, для которых оно предназначено.
— Прекрасно, — сказал Римо.
— Я даже не спрашиваю тебя, чем ты собираешься заниматься.
— И правильно делаешь. Так будет лучше для тебя.
— Не все, как тебе известно, могут оценить по достоинству ассасинов, даже самых великих.
— Я это знаю. — В тоне Римо не было и тени насмешки.
— Они называют нас палачами.
— В известной степени это так.
— Они не понимают того, что мы делаем.
— Да уж где им понять.
Римо решал, есть ему утку или нет. Молодому человеку его возраста достаточно того количества жиров, которое содержится в растительной пище. На белой коже сваренной утки блеснула желтая крупинка жира, и Римо решил, что ограничится рисом.
— В твоей стране дето обстоит гораздо хуже: здесь повсюду работают непрофессиональные убийцы. Каждый, у кого есть оружие, считает себя вправе убивать.
— Я это знаю, — сказал Римо.
— А истинного наемного убийцу ассасина уважают даже его жертвы, потому что умирать от его руки легко. Разве сравнить с такой смертью страдания престарелого человека, мучимого столькими болезнями, пока он доберется до могилы? Его тело иссыхает, члены слабеют, зрение притупляется, дышать становится трудно. Когда же человек уходит из жизни с помощью настоящего наемного убийцы, он не испытывает боли — все происходит мгновенно. Я предпочел бы умереть именно так, это лучше, чем погибнуть в дорожной катастрофе, — рассуждал Чиун.
Римо встал.
— Мне пора, папочка. Ты едешь со мной?
— Нет, — сказал Чиун. — Это не для меня. Я слишком стар и беден. Давай прощаться. Возможно, ты и прав, настало время покинуть меня.
— Не так уж ты и беден, — возразил Римо. — У тебя полно золота. Да и когда это было, чтобы наемный убийца не мог найти работу?
Все свое имущество Римо уложил в голубую холщовую сумку: пару запасных твидовых брюк, три пары носков, четыре черных футболки, зубную щетку.
Он думал, что Чиун его остановит, но этого не произошло. Римо застегнув молнию на сумке. Чиун трудился над своей порцией утки, отщипывая от нее маленькие кусочки своими длинными ногтями и разжевывая мясо в жидкую кашицу.
— Ну, я пошел, — сказал Римо.
— Вижу, — отозвался Чиун.
Римо знал, что Чиун никогда не путешествует без своих необъятных дорожных сундуков, которые нужно сдавать в багаж заранее, чтобы их могли перевозить морем. На этот раз он не поручил Римо это сделать.
— Я ухожу, — повторил Римо.
— Понятно, — сказал Чиун.
Римо пожал плечами и испустил глубокий вздох. Он проработал больше десяти лет и не сумел нажить ничего ценного. Впрочем, он к этому и не стремился. Теперь он уходит в новую жизнь, уходит туда, где у него будут дом, жена, ребенок. Возможно, даже не один.
Когда-то давно Чиун сказал, что дети как цветы. Ими любуются тогда, когда труд растить их берет на себя кто-то другой. Они с Римо часто спорили на эту тему.
Римо и сам не знал, собирается ли он создать семью и дом. Желает ли он этого по-настоящему? Но он точно знал, что хочет уйти от прошлого. Он знал абсолютно точно, что не хочет больше убивать и, возможно, не захочет никогда. Эти настроения не были новыми для него, они завладели им не сразу. Они росли в нем медленно и долго, и вот теперь решение созрело окончательно.
Чиун остался сидеть.
— Я думаю, что сказать просто «спасибо» было бы не достаточно, — обратился Римо к человеку, давшему ему новую жизнь.
— В тебе никогда не было развито чувство благодарности, — ответил Чиун.
— Я был прилежным учеником, — сказал Римо.
— Ступай, — произнес Чиун. — Мастер Синанджу может многое, но он не может творить чудеса. Ты позволил себе встать на путь бесчестия и подлости. Солнце может способствовать росту и развитию, но может вызывать и разложение. Каждому свое.
— До свидания, папочка, — сказал Римо. — Ты не хочешь благословить меня?
Ответом ему было молчание, столь глубокое и холодное, что Римо пронзила дрожь.
— Ну что ж, прощай, папочка, — сказал Римо.
Глаза его были сухими. Не то чтобы он осуждал тех, кто плачет при расставании. Просто он был другим.
Спускаясь по трапу на берег, Римо обернулся, чтобы кинуть прощальный взгляд на человека, подарившего ему Синанджу, сделавшего из того, кто был когда-то полицейским в Ньюарке, городе, расположенном на востоке страны, совсем другого человека — после того как Римо обманным путем завербовала КЮРЕ, поручившая его обучение Чиуну.
Он хотел еще раз взглянуть на наставника, но того уже не было на палубе. Все было кончено.
Римо направился к пристани. Яркий солнечный денек показался ему теперь излишне жарким и душным. Его приветствовал один богач из Дэлрея, в широкой белой куртке и фуражке яхтсмена. Все знали, что у него было судно, стоившее, по его словам, не меньше миллиона, однако времени плавать на нем не было. Он улыбнулся Римо широкой улыбкой, которая не сходила с его лица.
— Ну что, парень? Жарковато сегодня? — крикнул он с палубы своей яхты.
Римо наклонил голову, чтобы скрыть непрошеную слезу.
Все с той же сумкой на плече он зашел в офис, чтобы заказать такси до аэропорта. Секретарша использовала телефон для беседы с подругой, которой она увлеченно живописала свои похождения в предыдущую ночь.
— Я сказала, чтобы он убирался, знаешь куда?..
В следующий момент разбитый аппарат уже лежал у нее на коленях. Она с ужасом глядела на груду черных осколков, еще минуту назад бывшую телефоном, по которому она говорила с подругой. Молодой человек раздавил аппарат, как будто он был сделан из картона.
Девушка потеряла дар речи. Человек, ожидавший такси, тоже молчал. Наконец она решилась спросить, можно ли ей стряхнуть осколки и провода с колен.
— Что? — не понял тот.
— Ничего, — поспешила ответить девушка и осталась сидеть чинно и благородно с обломками телефона на коленях.
Потом она посмотрела в окно — на толпу, собравшуюся возле яхты вокруг состоятельного господина, державшегося за щеку и энергично жестикулирующего. А рядом можно было наблюдать еще более любопытное зрелище: казалось, что через пристань плывет развевающийся лоскут голубой ткани, закрепленный на хилой фигурке старика с едва обозначенной седой бородкой. Девушка не могла взять в толк, каким образом он сумел обойти толпу, собравшуюся вокруг пострадавшего и заполнившую теперь всю пристань — из конца в конец.
Но маленький тщедушный азиат в прозрачных голубых одеждах и не думал ее обходить. Секретарша, не спускающая глаз со стоящего рядом маньяка, все время улыбалась широкой, напряженной улыбкой: она не хоти, чтобы на нее обрушилась еще и груда обломков ее стального стола. Краем глаза она видела, что старик в голубых одеждах прошел сквозь толпу странной, вихляющей походкой, как если бы здесь вовсе никого не было. Это не причинило ему ни малейшего вреда, тогда как портовый комендант упал на доски причала, схватившись за низ живота.
И тут перепуганную секретаршу будто громом поразило: этот старик направляется к ней в офис! У него забронировано место рядом с этим сумасшедшим, который разбивает телефонные аппараты. И как знать, может, старик, беспрепятственно проходящий через плотную толпу людей, окажется еще страшнее...
Девушка попыталась улыбнуться еще шире. Когда она попробовала растянуть губы на два размера шире, чем им положено, то поняла: это конец — и потеряла сознание.
Увидев идущего к нему учителя, Римо почувствовал, что изводившая его глубокая черная печаль вмиг рассеялась, сменившись ярким солнечным светом.
— Папочка, — сказал Римо, — ты едешь со мной! Это самый счастливый день моей жизни!
— А для меня это самый печальный день, — сказал Чиун. — Я не могу допустить, чтобы ты осквернял без свидетелей все, что получил от меня и от многих поколений Мастеров Синанджу. Я должен испить эту горькую чашу до дна.
Чиун спрятал свои длинные ногти в развевающиеся рукава кимоно.
— Твои сундуки мы переправим позже, — сказал Римо.
— Можешь не беспокоиться! В них мои единственные, мои самые дорогие сокровища, — сказал Чиун. — Почему я должен лишать себя даже такой невинной радости? Я впустил в Дом Синанджу белого человека и теперь расплачиваюсь за это...
— Я перевезу их сейчас, — предложил Римо.
— Не стоит, — сказал Чиун, — Зачем тебе, эгоисту, утруждать себя?
— Но я так хочу.
— Тебя ждет такси, — сказал Чиун.
— Подождет. Я перенесу их на себе.
— Скорее я пожертвую ими, чем соглашусь обременять такого себялюбца, как ты. Не в твоих правилах делать что-то для других, даже для тех, кто отдал тебе так много.
— Позволь мне, папочка, — упрашивал его Римо. — Я с радостью сделаю это для тебя.
— Еще бы! Я в этом не сомневаюсь. По вашей арифметике, арифметике белых людей, погрузка сундука равнозначна тысячелетиям власти над Вселенной. Я дарю тебе драгоценный камень, ты подносишь мне сумку — и мы квиты. За кого ты меня принимаешь? За олуха из рыбачьей деревушки на берегу Западно-Корейского залива? Ты ошибаешься, меня нельзя провести таким примитивным образом. Идем, нам пора!
Римо ничего не понимал.
— Но твои сундуки?..
— Они давно отправлены морем к месту назначения. Но важно не это. Важно то, что ты сравниваешь несравнимое: отправку сундуков и то, что ты получил в дар от меня. Вот в чем суть. Ты думаешь, зачем я здесь? Я должен видеть собственными глазами всю глубину падения того, кого я приобщил к источнику света, обучив искусству без применения оружия. Мне приходится молчать, потому как я сам породил это зло. А ты говоришь — сундуки!
Чиун не только не признался в том, что заранее планировал уехать с Римо, но лишний раз продемонстрировал, какой черной неблагодарностью отплатили ему за его необыкновенную доброту и снисходительность.
Новое занятие, в котором Римо предполагал использовать свои таланты, было связано с рекламой. Они с Чиуном обсуждали эту тему в самолете.
Чиун знал, что такое реклама. До того как «мыльные оперы» деградировали из-за включения в них сцен, отражающих неприглядные стороны жизни, Чиун смотрел их все до единой. Попутно он имел возможность наблюдать, как продаются с помощью американского телевидения предметы домашнего потребления. Он не сомневался, что все, произведенное в Америке, вредно для здоровья. Или почти все.
— Тебе не придется иметь дело с мылом? — спросил Чиун, ужасаясь при одной мысли о том, какое действие произведет кислота и жир на кожу его ученика.
Римо был таким бледненьким, когда Чиун много лет назад взял его к себе. Теперь его кожа имела здоровый цвет, и Чиун не хотел, чтобы американская отрава изменила ее к худшему.
— Нет. Я буду демонстрировать одно изделие.
— Я надеюсь, тебе не придется наносить вред своему организму?
— Нет.
— Слава Богу! — сказал Чиун с явным облегчением. — И как это могло прийти мне в голову. Я знаю, ты не захочешь осквернять плоды моего труда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18