впереди с воем неслась длинная легковая машина, за ней мотоциклы с полицейскими в снежно-белых мундирах, дальше — наш автобус, а замыкал кавалькаду еще один автомобиль. Сирены на машинах взвывали в тот миг, когда автобус трогался, и замолкали при остановках. Прохожие провожали изумленными взглядами эту процессию.Сами же участники процессии, всемирно известные звезды мирового футбола, вступив в раздевалку, уже ничем не отличались от сотен своих тоже известных и не известных вовсе коллег-футболистов — молодых, здоровых, не знающих, куда девать брызжущую энергию парней. Сразу начинались те же шутки, что и во всех футбольных раздевалках мира — незлобивые, изобретенные нашими футбольными дедушками, не блещущие оригинальностью и, тем не менее, вызывающие громовые раскаты хохота. Кто-то тщетно старался распутать двойной узел на шнурке, кто-то носился по комнате, разыскивая исчезнувшую бутсу, кто-то обнаружил в душевой гетры...Тренировочное поле знаменитого стадиона «Уэмбли» было усеяно фоторепортерами, которые, как и их пишущие собратья, приехали на этот матч из многих стран мира, даже из тех, чьи игроки не были приглашены в сборную ФИФА. Не менее двухсот газет, журналов и агентств, не считая английских, командировали своих корреспондентов в Лондон. У меня сохранились фотографии, подаренные мне тогда югославскими и болгарскими репортерами. К сожалению, наших там не было. В огромном пресс-корпусе, аккредитованном на лондонском матче, был единственный наш соотечественник — Николай Озеров, да и тот прибыл за несколько минут до начала игры.Такое стечение людей, стремящихся зафиксировать каждое твое движение, несколько смутило меня. Сейчас мои ворота будут обстреливать самые меткие из футбольных снайперов. Не оконфузиться бы, не ударить бы лицом в грязь. А то скажут или напишут что-нибудь вроде: «Зачем его пригласили? Неужели получше вратаря найти не могли?» — и иди потом доказывай, что ты тоже кое-что умеешь. Я уже испытал на себе, что значит опровергать мнение, созданное прессой.Но все обошлось благополучно. Били форварды действительно хорошо, и это лишь дало мне возможность потренироваться, как следует. Когда раз за разом готовишься поймать мяч, напрягаешь мышцы и нервы и все попусту — мяч летит мимо, — только растрачиваешь зря нервные клетки, и усталость от такой тренировки не сопровождается чувством удовлетворенности. Так уходил я довольно часто с тренировок дома. А тут что ни удар, то — в ворота. Сразу входишь в рабочий ритм, а, поймав несколько мячей, за которыми пришлось попрыгать в углы, обретаешь уверенность в себе и хорошее настроение.На следующий день Риера собрал команду на обязательную перед каждым матчем установку. Я прослушал в своей жизни бессчетное число таких установок, но более короткой и приятной мне слышать не приходилось.— Все вы — большие мастера, и ваша главная задача продемонстрировать это во время игры. Именно это от вас требуется, именно этого ждет публика. Но не рассчитывайте на легкую игру. Английская сборная сильна и в день юбилея своего футбола мечтает о победе. Церемониться со звездами она не станет.Затем он назвал стартовый состав и предупредил о заменах.— Замены неизбежны, — заключил он. — На матч приехало восемнадцать игроков, и выступить должны, естественно, все до единого.Поток машин, едущих в сторону «Уэмбли», был так велик, что даже наша кавалькада, сопровождаемая воем сирен, пробиралась с трудом, временами застревая в автомобильных пробках. Когда-то я читал, что все места на «Уэмбли» не были проданы ни разу в истории стадиона. Уверен, что на «матче века» с этой традицией, которой, как и всеми прочими, англичане, вероятно, гордились, было покончено. Стадион, один из самых гигантских в мире, был переполнен.После многочисленных торжественных процедур, после того, как спустившийся из королевской ложи герцог Эдинбургский — муж английской королевы — пожал руки игрокам обеих команд, началась игра.Вратарю виднее, как лучше передвигаться игрокам обороны, чтобы перекрывать опасные пути к воротам. И я привык во время матча покрикивать своим защитникам: «Вова, назад!», «Толя, сместись влево!» «Петя, возьми своего!». Как же, думал я, быть здесь, где все мы говорили на разных языках? В игре к услугам переводчика ведь не прибегнешь. Со Шнеллингером мы, правда, договорились заранее кое о чем. Я знал, что означает по-немецки «цурюк», а ему растолковал, что такое «вправо» и «влево», но с остальными-то не договоришься...Оказалось, не о чем было и договариваться. Футбольным языком — одним для всех — эти удивительные мастера владеют в совершенстве. И понимают друг друга, не произнося при этом вслух ни единого слова.Никогда — ни до, ни после того матча — я, участвуя в игре, не испытывал подобного чувства полной удовлетворенности, и — если бы не боялся выглядеть излишне восторженным и сентиментальным, сказал бы — блаженства. Когда наша команда переходила в наступление, я превращался в зрителя, следил за полетом мяча и мысленно решал за своих партнеров их задачи. «Вот бы, — думал я, — сейчас левому краю выйти туда-то, а центральному дать ему мяч чуть вперед, на выход». И почти всегда и крайний и центральный словно читали мои мысли и, разумеется, мысли друг друга. Ну, а если случалось, и не слушались моих безгласных советов, а поступали иначе, то я тут же убеждался: нашли более интересное решение, чем-то, какое предлагал мысленно я.До чего же бережно обращались с мячом и мои партнеры, и мои соперники! Всякая комбинация, даже начавшаяся у собственных ворот, обязательно заканчивалась у ворот противника. И ни одного опрометчивого шага, ни одного ненужного хода, ни одной безадресной передачи. И — полное взаимопонимание и взаимодоверие.Был в матче такой эпизод. Ди Стефано прибежал на помощь защитникам к нашим воротам и оказался с мячом в штрафной площади в окружении английских игроков. Казалось, единственное спасение — выбить мяч куда-нибудь за пределы поля, иными словами, сделать то, что не в правилах такого мастера, как он. Нет, Ди Стефано не изменил себе и на сей раз. Не глядя в мою сторону, он хладнокровно отбил мяч к воротам, прямо мне в руки. А вдруг меня бы не было в той точке, вдруг я не ожидал бы паса, вдруг я бы немного сместился вправо или влево? Тогда — гол? Но нет, мой партнер не рисковал. Он оценил позицию и понял, что я обязан, если я, верно, понимаю футбол, стоять и ждать мяч именно в той точке, куда он, Ди Стефано, его направил. Он пробил без колебаний и даже не обернулся поглядеть, в моих ли руках мяч. Пробил и пошел к центру, уверенный, что все в порядке.Выбрасывая мяч в поле, я не отыскивал взглядом, кому бы его отдать — два-три партнера уже занимали исходные позиции. И никому не требовалась ничья подсказка — каждый знал свое место. И мяч все передавали друг другу так, что принимать его было одно удовольствие — ни тянуться за ним, ни менять ритм бега принимающему не приходилось, мяч сам удобно ложился ему на ногу.Перекликались мы только со Шнеллингером. Да и то не по необходимости, а просто так, чтобы подбодрить друг друга. Я кричал: «Шнеллингер, цурюк!», — а он оборачивал ко мне свою рыжеволосую голову, изображал строгую мину и бросал в ответ: «Яшин, арбайтен, арбайтен!»Как и условлено было заранее, после первого тайма я уступил пост в воротах моему сменщику и соседу по номеру в отеле югославу Шошкичу. Честно признаться, уступил не без огорчения: очень уж хотелось поиграть еще. Кажется, только вошел во вкус — и, пожалуйста, снимай перчатки. Но, ничего не попишешь, пришлось снимать: другому тоже ведь хочется.В перерыве я наскоро переоделся и досматривал игру уже со скамейки запасных. А она до самого последнего момента была такой же красивой, элегантной, умной.Забив во втором тайме два мяча, англичане победили — 2:1. И это тоже было хорошо. Они обыграли составленную из лучших игроков мира команду в день своего национального праздника, на глазах ста с лишним тысяч верных болельщиков, и оттого считали праздник удавшимся на все сто процентов. Англичане изобрели эту прекрасную игру, и они заслужили, чтобы торжество по случаю юбилея их любимого детища не было омрачено ничем.Когда я, переодевшись, выходил из раздевалки, несколько английских репортеров уже поджидали меня у двери,— Что вы испытывали в те два мгновения, когда вам удалось спасти ворота от верных голов?— Ничего особенного. Я и поставлен был в ворота для этого. Если бы пропустил, вот тогда бы наверняка чувствовал себя плохо.Приехав в гостиницу после игры, я увидел в нашем номере вконец расстроенного Шошкича. Он мучился воспоминаниями о пропущенных мячах.— Вот ты — «сухой», а я... Из-за меня проиграли!..— Напрасно ты терзаешься, — пытался я успокоить своего напарника. — Во-первых, мячи были трудные, их любой бы пропустил. А, главное, праздник у англичан, и пусть они сегодня радуются...Сам утешал, а сам думал: молодец Шошкич! Какой же это вратарь, если не терзает себя за пропущенный гол? Обязан терзать. Если спокоен — значит, конец: какое бы ни было у него прошлое, будущего у него нет. Уверен, что и нападающий, не забивший гол, тоже должен судить себя строго. Только, к сожалению, нападающие обычно куда снисходительней к себе, чем мы, вратари.Еще в раздевалке нас опять взяли в оборот журналисты, создавшие невообразимую тесноту и суету в просторном зале, облепившие со всех сторон и засыпавшие градом вопросов каждого из игроков.Спасаясь от репортеров, футболисты быстро раздевались и убегали в душевую, а там их ждал вместительный бассейн, и скоро его голубая вода запенилась от груды белых, черных, коричневых тел.Опять заставил всех хохотать неугомонный Шнеллингер. Белотелый настолько, насколько могут быть лишь рыжие, веснушчатые люди, он проводил своей большой пятерней по черному телу Джалмы Сантоса, а затем пристально, с деланным изумлением разглядывал руку: не почернела ли? А в душевой схватил мочалку, намылил ее и стал растирать стонущего от смеха Сантоса: может, побелеет?Опять было все как всегда и всюду в футбольных раздевалках. Намыленные кидались на только что вышедших из душа и заключали их в свои пенные объятия. Растеревшись досуха полотенцем и сев в кресло, ты вдруг ощущал над собой холодную мокрую губку, чей-то галстук висел под потолком, и никто не понимал, как мог он туда попасть и как его оттуда достать. И все мы чувствовали себя так, словно знакомы тыщу лет и играем вместе давным-давно.В отеле нас ждал торжественный банкет, быть приглашенным на который считалось за честь не только для известных в футболе людей, но и для видных деятелей в областях, не связанных со спортом. Все на банкете было обставлено пышно и в соответствии с самыми высокими требованиями этики. Достаточно сказать, что появление каждого из нас громогласно возвещалось человеком, одетым в костюм мажордома прошлого века. Впрочем, ни эта, ни прочие церемонии не мешали футболистам чувствовать себя на приеме вполне непринужденно. Я же имел случай убедиться, что мои партнеры по «сборной мира», отличавшиеся до матча спартанским режимом еды и питья, после матча ведут себя в этом отношении куда свободнее.Следующее утро было утром прощания и разъезда. Для многих из участников того лондонского матча он был последним в их долгой и славной карьере, во всяком случае, — последним на международной арене. Большой футбольный мир в последний раз увидел на поле аргентинца Ди Стефано, француза Копа, испанца Хенто.Думал ли я, их сверстник, что близится и мой час? Не думал и не хотел думать. И сам этот матч, и общение с превосходными спортсменами, перед чьим мастерством, кажется, склонило голову само время, помогли мне почувствовать себя молодым и полным сил. Уезжая из Англии, я верил: мне еще играть и играть. И я не ошибся. Прежде чем подарить свои перчатки моему молодому сменщику, уступив ему вместе с ними и место в воротах «Динамо», я еще сыграю сотни матчей — и на первенствах мира, и таких же вот, юбилейных, как этот, в том числе матч, который будет посвящен прощанию с футболом вратаря Льва Яшина. Но это случится еще нескоро... Время новых надежд Немного, совсем чуть-чуть, не удалось дотянуть мне до четвертьвекового юбилея — всего двух лет не хватило. Что и говорить, по меркам спортивным стаж не просто большой — огромный. А ведь и начал я не рано: в команде мастеров появился в 20 лет. Из известных мне футболистов дольше задержался на поле, пожалуй, лишь англичанин Стэнли Мэттьюз.Четверть века в футболе — это несколько поколений. Моими партнерами и в сборной и в московском «Динамо» были не отцы и дети, а дедушки и внуки. Когда правый крайний знаменитого послевоенного «Динамо» Василий Трофимов, будучи в расцвете славы, забивал мне на тренировках голы, другой крайний, впоследствии игравший со мной в «Динамо» и в сборной, — Геннадий Еврюжихин только-только учился ходить.Мое поколение вышло на поле в те годы, когда советский футбол только начинал вставать на ноги после неудачи на Олимпиаде 1952 года. Мне посчастливилось совершить круг почета на парижском стадионе «Парк де Пренс», когда команда СССР выиграла Кубок Европы 1960 года. Шесть лет спустя, тоже в составе сборной, но уже почти полностью сменившей состав, я получал бронзовую медаль на первенстве мира 1966 года. Застал я и более печальные времена, времена отступления, когда в течение нескольких сезонов подряд не удавалось нам закрепляться на первых местах ни в европейских первенствах, ни в мировых и олимпийских чемпионатах, ни в клубных континентальных турнирах.Как изменился рисунок игры за десять лет! Ворота, которые я защищал в пятидесятые годы, атаковали, пять форвардов, а подступы к ним обороняли три защитника. Затем и тех и других стало по четыре. Потом число нападающих уменьшилось до трех, а в некоторых командах — и отнюдь не слабых — до двух. При мне исчезли инсайды и появились «правый» и «левый» центральные защитники. На моих глазах один из крайних форвардов уступил место на поле «опорному» полузащитнику. На моих глазах вместе с тактикой менялась техническая оснастка игры и принципы физической подготовки игроков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11