Леонидов.

Когда-то эта комната, наверно, была залом для танцев. Теперь МЧК использовал ее как КПЗ.
На полу, по стенкам сидели арестованные игроки.
– Представьте себе, господа, в тот вечер у меня была необыкновенная пруха, – горестно сообщил человек в пальто с бархатным воротником.
– И сколько угадал?
– Пять лимонов.
Вот на них и погуляют пролетарии всех стран.
– Это точно.
Рядом с Леонидовым сидел писатель Арнаутов.
Он поднял воротник потертого пальто, руки засунул в рукава.
– Павел Степанович, – спросил Леонидов, – ну, я по репортерской надобности, а вас, как сюда занесло?
– Ветром… ветром… мой друг. Ветром нищеты.
– Но вас вся страна знает. В Европе ваши книги печатают…
– Печатали, Олег Алексеевич, печатали. А сейчас – жалкий паек. А у меня жена… Вы ее знаете. Актриса. На театре копейки получает. Правда, иногда продукты на концертах дают. Вот я продал половину библиотеки…плакал, с книгами расставаясь… Пошел на рынок, за две с половиной тысячи купил фунт сливочного масла, за полторы – три фунта перловки, табака на тысячу… а на остальные решил рискнуть.
– Ну и как?
– Семь миллионов взял, а тут ЧК. Плакали мои деньги. Да разве в них дело… Жизнь пошла под откос.
– Полноте, Павел Степанович, вашими книгами зачитываются и по сей день.
– Бежать отсюда надо, Олег Алексеевич, бежать.
– Куда?
– В Гельсинфорс… Ревель… Ригу… куда быстрее.
Со скрипом отворялась дверь и чекист в коже вызывал задержанных.
Арнаутов заснул, странно завалившись боком.
Леонидов прислонился к стене, вытянул ноги.
– Хорошие у вас ботиночки, господин репортер, – раздался голос из темного угла, – Английские на двойной спиртовой подошве. Не уступите?
– нет.
– Я могу дать хорошую цену.
– Ты сначала выйди отсюда, – засмеялся банкомет, – отсюда вполне можно в гараж попасть, а там обувка ни к чему.
– И то верно, – прокашлял кто-то.
– Вы считаете, что нас могут расстрелять? – раздался в темноте дрожащий голос.
– Натурально.
– Но это же произвол!
– О чем вы говорите, батенька, – человек в офицерском кителе встал, потянулся хрустко, – нынче жизнь человеческая – миф, химера, одним словом.
– Запомните, – Арнаутов проснулся, – поэт сказал: мы дети страшных дней России…
– Господин сочинитель, кажется? – человек в офицерском кителе подошел к Арнаутову, – смотрел, смотрел я ваши пьески. Как сейчас помню в летнем театре Царского села ставили «Алмазные окна», проблемы пола, декаданс. Как же. Что же теперь вы не пишите для театра? Ваша пьеса «Узник совести» весьма потрафила либеральной публике.
Вот вы и получили свой социализм. Ночь в танцевальном зале…
Со скрипом отворилась дверь и чекист в коже крикнул:
– Нелюбов!
– Я, – по-строевому четко ответил офицер.
Он застегнул крючки кителя, поднял с пола шинель, надел, надвинул чуть набекрень выцветшую полевую фуражку.
– Честь имею, господа. А вы, дорогой сочинитель, напишите новую пьесу «Ночь в ЧК».
И опять потянулось время.
– Господа, спросил кто-то из темноты, – ни у кого случайно не осталось часов?
– Товарищи все, как есть, изъяли…
– Так который же час?
– Вот как лампу в коридоре погасят, считай утро.
– Утро стрелецкой казни, – пробурчал Арнаутов, – вы, Леонидов, необычайно спокойны. Как это понимать?
– А так и понимайте, я в Гуля-поле у махновцев неделю расстрела ждал, да мало ли куда еще я попадал. Работа у меня такая.
– Какая же? – ехидно спросил Арнаутов.
– видеть все собственными глазами. А теперь, простите, я попробую заснуть.
Леонидов закрыл глаза.
…И словно исчез бывший танцевальный зал. Загорелись фонарики в листве, их словно раскачивала мелодия вальса.
Ах, сад «Эрмитаж».
Полуосвещенные аллеи. Женский смех, волнующий и нежный.
И себя он увидел в форме «Союза Городов», с новенькой шашкой и звонкими шпорами на сапогах.
Военный корреспондент Леонидов спешит с букетом цветов к Летнему театру на свидание.
А над парком горит электрическая надпись «1915».
– Леонидов! Кто здесь Леонидов?
Арнаутов толкнул его в плечо:
– Вставайте, ангел смерти за вами.
– Я Леонидов.
Олег встал, потянулся.
– Ты что, заснул, давай на выход.

МЧК

Коридор длинный, покрашенный нелепой розовой краской.
Он шел по этому коридору, а за ним чекист с рукой на кобуре.
– Стой! К стене.
Он повернулся и увидел написанные, полустертые стишки:
«Как хорошо в краю родном…
Чекист открыл дверь.
– Арестованный доставлен.
– Заводи.
– Пошел в комнату.
В комнате было светло.
Леонидов даже зажмурился на мгновение.
Первый, кого он увидел, был чиновник сыскной полиции Николаев.
– Александр Иванович, – Леонидов протянул руку, – гора с горой. Так, что ли?
– Душевно рад вас видеть, Олег Алексеевич, душевно рад.
– А меня вы не узнаете?
Из-за стола поднялся красивый молодой человек. Черноволосый, с веселыми светлыми глазами.
– Как же, как же, – Леонидов поклонился, – начальник уголовной секции МЧК товарищ Мартынов. Здравствуйте.
– Приветствую короля сенсаций в нашем скромном учреждении.
Мартынов протянул руку.
– Вот и встретились, – продолжал он, – ваша статья в питерской «Красной газете» очень в прошлом году помогла нам. Своевременная статья, даже очень. К столу присаживайтесь.
Леонидов сел.
На столе были аккуратно разложены: толстая пачка денег, наручные часы, с решеткой, закрывающей стекло циферблата, серебряный портсигар, на крышке которого лошадиная голова и стек, записная книжка в потертом кожаном переплете, карандаш в серебряном футляре, удостоверение «Рабочей газеты», щеголеватый бумажник из крокодиловой кожи, зажигалка из ружейной гильзы, кастет.
– Ваши вещи? – спросил Мартынов.
– именно так.
– И деньги ваши?
– Естественно.
– Сколько?
– Что-то три миллиона с мелочью. Точнее сказать не смогу, очень клюковка и колбаса понравились.
– Как же так. Денежки счет любят.
– Это милейший Федор Яковлевич, у купцов так, они счет любят. А наш брат любит тратить не считая.
Николаев рассмеялся.
– Истинная правда. Наслышан о ваших загулах в «Эрмитаже» и «Метрополе».
– Все было, нынче это как сон…
– А теперь вы решили на подпольных мельницах счастье словить? – поинтересовался Мартынов.
– Дорогой Федор Яковлевич, меня взяли не за столом, а у буфетной стойки, я там пытал счастья. А постановления об азартных играх не нарушал.
– Что правда, то правда, – вмешался Николаев, – я первый вошел, а он бутерброд доедал.
– И зачем же вас на мельницу потянуло? – не унимался Мартынов.
– Когда-то я написал книгу «Петербургские хулиганы», потом Александр Иванович помог мне книжку сделать о кобурщиках.
– О ком? – удивился Мартынов.
– Это такие варшавские жиганы, которые стены хранилищ кобуром пробивали.
– Вспомнил, спасибо. Так причем здесь «мельница»?
– Хочу написать о подпольных игорных домах, кстати здесь мой портсигар, хочу взять папиросу.
– Да забирайте все, только скажите, вы хозяина мельницы давно знаете?
– Сергея Петровича? – Леонидов закурил со вкусом, – Метельникова?
– Именно, – прищурился Мартынов.
– Вижу второй раз. Только когда я писал о банде Корейца, кажется мне, что я его дагерротип видел.
– Профессиональную память не пропьешь, даже клюковкой, – обрадовался Мартынов. – Кстати, Олег Александрович, зачем вам кастет? Помню вы английским боксом увлекались.
– Был чемпионом Петербурга, – вмешался Николаев, – в Москве в шестнадцатом году в Сокольниках первенство России выиграл.
– Вот для этого и ношу кастет, чтобы раз садануть и готов.
– А приходилось?
– Пока Бог миловал.
– Я хочу совет дать, если позволите.
– Конечно.
– Пусть Олег Александрович для сотрудников лекцию прочтет о старых делах. Он много знает.
В это время вошел человек среднего роста.
Мартынов и Николаев встали.
– Я-Манцев, начальник МЧК.
Леонидов сказал:
– Насчет лекций надо поторговаться.
– Что? – удивился Манцев.
Я вам лекцию, а вы мне материал, которого ни у кого нет.
– Ладно. Вы видели, какое безобразие происходит с трамваями?
– Сам вчера не доехал до места.
– Вы думаете это диверсии, саботаж? Нет, на электроподстанции, обеспечивающей током трамвайные пути, группа жуликов требовала от трамвайщиков мзду за электричество. Требовали спирт, табак.
– Вы дадите мне этот материал?
– Конечно, – Манцев достал из кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги, – Здесь фамилии и должности.
– А я могу их увидеть прямо сейчас, чтобы успеть дать статью в номер.
– Да.

Олег Леонидов.

Часовой открыл дверь.
Ее давно не смазывали, и она противно скрипела.
– Проходи, – сказал он.
Леонидов вышел на Большую Лубянку. Постоял. Глубоко вздохнул по-осеннему сыроватый воздух свободы.
Достал портсигар, закурил.
Ему повезло, мимо ехал извозчик в помятой пролетке.
– Стой, борода.
Леонидов запрыгнул в пролетку.
– Куда, барин?
– Дом печати знаешь?
– А как же, бывший особняк Ларионова.
– Давай туда.
– Двести рубликов, барин, без запросу.
– Давай, грабь меня, пролетарий.
Лошадка у извозчика было кормленая. Бежала весело.
Проплывала мимо Москва.
Убогая. Неприбранная.
Только осень красила ее. Багряно-желтым был город.
Но уже появились еще не яркие, но весьма завлекательные вывески: «парикмахерская. Варшавский шик», «Галантерейные товары. Мануфактура и одежда Киреянова», столовая «Встреча друзей», «Ювелирные изделия».
Начинал жить город.
У входа в редакцию Леонидов, рассчитавшись, спрыгнул из пролетки.

Олег Леонидов. Редакция «Рабочей газеты»

Коридор редакции словно плавал в тумане.
Дым от печек-буржуек просачивался из кабинетов.
– Олег, здорово, тебя главный редактор спрашивал, – бросил на ходу пробегавший сотрудник.
Одна из дверей отворилась.
– Олег Александрович, – выглянула в корид.ор хорошенькая дама в тулупчике, наброшенном на плечи. – Жалование получите.
Леонидов вошел в большую нелепую комнату бухгалтерии.
– Вот ведомость, – дама с обожанием смотрела на него, – сто десять рублей вычли за паек, со скидкой.
– А како-то паек, прелестная Анна Самойловна?
– Хороший, даже очень: три с половиной фунта сахара, пять коробок спичек, два фунта соли, полфунта табака, полфунта мыла, полфунта кофе и четырнадцать фунтов ржаной муки. Правда, кофе третьего сорта. Но, Олег Александрович, по ценам сухаревского рынка около пятнадцати тысяч. Я все ваше запаковала в две сумки.
– Как здоровье вашей матушки, Анна Самойловна?
– По всякому, часто вспоминает всех вас.
– В газете у Благова она была нашим добрым гением. Вы, пожалуйста, возьмите мой кофе для нее. Она по-прежнему любит его?
– К сожалению, врачи не рекомендуют, считают, что именно от этого умирают. Мне так неловко…
– Да перестаньте…
Леонидов не договорил, в комнату вошел главный редактор.
Огромный, громогласный человек в военном кителе, кавалерийских галифе и желтых шевровых сапогах с ремешками.
– Так, товарищ Леонидов, найти вас можно только у кассы.
– Закон репортера – поближе к кассе, подальше от начальства.
– Что это с вами Леонидов?. Мятый, небритый, не узнаю вас.
– Я ночь провел в ЧК.
– Где? – ахнул главный.
– В ЧК. И принес сенсационный материал. Сейчас мне в кабинете принесут чай и что-нибудь пожевать и мы откроем номер сенсацией. Вставим фитиль «Правде», «Известиям», «Бедноте». Всем! Всем! Всем!
– Сколько вам нужно места? – занервничал редактор.
– Нижний фельетон на первой полосе.

МЧК.

Николаев ушел, Мартынов и Манцев остались вдвоем.
– Что скажешь, Федор, о ночной операции?
– Все срослось, взяли двух вреднейших бандитов и так, по мелочи.
– Я слышал вы взяли писателя Арнаутова?
– Сидит милок.
– Что он там делал?
– А что делают в игорном доме? Картинки бросал.
– Удачно?
– Судя по изъятым у него деньгам, весьма.
А может это были его деньги?
Откуда? Семь лимонов. Нет, ему карта привезла.
– Но он же мог проиграться, – Манцев взял пачку денег, провел по ней большим пальцем.
– Верно. А Николаев мне шепнул, что Арнаутов еще студентом зарабатывал деньги игрой, ездил даже на нижегородскую ярмарку, чесал купцов на волжских пароходах. Вот теперь за старое взялся от бедности.
– Арнаутов написал прошение, просит отпустить его в Ригу, там в русском издательстве готовят его собрание сочинений, – задумчиво сказал Манцев, – большой писатель, а мы пока не можем привлечь литераторов к подлинно революционной работе. Я поручил Рослевлевой заняться им.
– Василий Николаевич, он же не враг. Он уехал из Пятигорска после того, как туда вошли добровольцы. С сытого юга три месяца пробирался в голодную Москву.
– Ты читал его последний роман?
– Время мало для чтения, но «Столп огненный» осилил.
– Как он тебе?
– Мне понравился.
Дверь отворилась без стука.
Вошла начальник отдела МЧК Рослевлева.
– Здравствуйте, товарищи.
– И тебе не болеть, товарищ Рослевлева, – с нескрываемой неприязнью ответил Мартынов.
– Товарищ Мартынов, мне стало известно, что вы сегодня отпустили царского офицера.
– Вот это номер, – удивился Мартынов, – кого же это?
Рослевлева положила на стол фотографию.
Мартынов взглянул, рассмеялся.
– Это же Леонидов. Журналист. Видишь, погончики у него узкие, серебряные, просвет зигзагом. Звездочка. Это форма Союза Городов, организации гражданской, ее носили все военные корреспонденты.
– Не знаю, кем был на фронте Леонидов, но погоны он носил не солдатские.
– Такие же были у товарища Фрунзе…
– Товарищ Рослевлева, – сказал Манцев, – Леонидов действительно носил погоны.
1 2 3 4 5 6