., В общем, начинается!.. Делать здесь абсолютно нечего, значит, всё закончится пьянкой…
Черноголовка (воскресенье). 10.10.1976 г.
Тучи за окном какие-то не очерченные… в конце концов они превратились в сплошную серость, из которой посыпался снег. Это первый снег, который летает, сухой снег, пушистый… За дверью голос директора: «Доброе утро, Анна Филипповна! Со снегом вас!» Уж ему-то радоваться надо меньше всего…
Звонил в Москву. Сашка говорит: «Всё нормально!» У него всегда нормально, а потом обнаруживаешь в дневнике пять-шесть двоек. Восьмой класс – выпускной! Что будет?!
Приехала наконец-то игровая машина. «Шевроле» шестьдесят шестого года выпуска. Очень ухоженная. Хозяин очень маленького роста. Иван Алексеевич. Рыжий. Машина огромная. Черная.
11.10.1976 г. (понедельник)
Митька однажды завелся, по делу, в книжном магазине. Где, кричал, книги?! Где русские писатели? В России могло не быть селедки, мяса, чего угодно, но писателей всегда хватало!.. А правда, под огромной надписью «Отдел художественной литературы» стояли книги с речами Брежнева, «Комсомольский характер» (кто написал это и не запомнишь сроду), еще какой-то Сюнь-Юнь… А где же Пушкин, Гоголь, Вересаев, Лесков, Чехов, да мало ли?! Смех один!.. Баба какая-то подошла, говорит: «Если бы что хорошее было, я бы тоже купила!»
Вот об этом полвечера проговорили с ним…
Ялта. Ливадийская больница. 29.12.1976 г.
…Случай, случай, случай…
А если бы я не попросился в поликлинику проверить легкие?..
А если бы я настоял и уехал с Митькой на машине?..
А если бы…
Очень смешно! Это, вероятно, чувство стеснения и сопротивления. Какие каталки?..
Ольга Семеновна – зав. отделением…
Цветы на окне… Как они называются?..
Врач из реанимации. Лицо у него болезненное какое-то…
Опять каталка, и на нее меня переносят на руках…
– Головной конец сюда, – говорит кто-то.
Вывезли головой вперед.
П. Н. Р. или П. Р. Н, – буквы на халате врача из реанимации.
30.12.1976 г.
П. Р. Н. – это Песоченский Рудольф Николаевич.
Реанимация – это значит возвращение к жизни.
30.12.1976 г.
…Новый год!..
Я больше люблю по старому календарю Новый год!..
Владислав Александрович – зав. реанимацией. Он очень долго пролежал на этой же кровати с инсультом: «Я когда лежал здесь, всё на эти деревья смотрел. Чего я только в этих сучьях не видел!.. А сейчас ничего – деревья и деревья!»
Смешной! Как же можно не видеть?!
8 января 1977 г.
Просился, просился я обратно. Мне уж и советы всякие подавали: к начмеду обратиться, а вот сегодня пришел Плотников – это один из врачей реанимации – раз-два на каталку и вниз в родную реанимацию, в ЦеКовку опять. Опять я важное лицо и как будто дома. А правда, такая маленькая зеленая комнатка, а уже ДОМ. И мне рады вроде!..
Интересная вещь: пока я лежал в этой комнатке «для важных лиц», всё, что происходило, воспринималось на слух. И величина его, и все события, а реанимация – это события всё время: то отравленную привезут, то перепившего до комы, то ребеночка с остановкой дыхания, в общем, хватало потерпевших… Так вот всё это воспринималось только на слух. Слышал слова, возгласы, работу разных аппаратов, бряканье инструмента, крики или матерщину… И может быть, от количества всего этого или спресованности количества в одном органе осязания (куда денешься: лежишь на спине и только слушаешь) мне казалось, что реанимационный «зал» – это очень маленькая, тесно заставленная всякими приборами для оживления человека комната, в которой между этими приборами в неудобных позами (и почему-то даже, мне казалось, стоя) расположены больные…
12 января 1977 года
…Инфаркт мы не лечим, мы просто можем попытаться предотвратить осложнения…
Все поразъехались… Это – к лучшему. Что они могут сделать? Чем помочь? Мать совсем измоталась – пытается готовить на плитке в гостинице…
13.1.1977 г.
Сегодня старый Новый год!
Он для меня почему-то милее, уютнее. На подоконнике у меня цветы. Новый год, а вместо елки – цветы. …Ель моя, ель – уходящий олень…
14.1.1977 г.
Пришла срочная телеграмма из Петропавловска-на-Камчатке: любим, целуем…
А Новый год начинается с пятницы…
15.1.1977 г.
…Разрешили в кровати лежать как угодно! Сестры заулыбались. Но само разрешение официальное – это уже значит, что всё сдвинулось! Сорок пять минус восемнадцать равно двадцати семи. Осталось двадцать семь дней! До двадцать шестого я должен хорошо научиться сидеть на стуле (долго).
16.1.1977 г. Осталось двадцать шесть дней.
Дежурит Рудольф Николаевич – это ясно по громкому голосу. С ним Таня – «Большая». Рудольф заходит ко мне и выслушивает сердце, он всегда очень внимательно это делает. – Вы могли бы поговорить с начмедом и начать реабилитацию, хоть две недельки, а?
…Никогда не понять ему, что мне нужно, мне необходимо вырваться отсюда ровно через сорок пять дней, я себя уже запрограммировал на это и считаю даже не дни, а…
17.1.1977 г.
Трое мальчишек заглядывают через занавеску окна:
– Это он!..
– Нуда?!
– Ой, точно он!..
18.1.1977 г.
Говорят, в американской армии проводились опыты: брали абсолютно здоровых солдат, укладывали их на три недели в постель, и они после этого не могли ходить. Они просто забывали, как это делается, вернее, не забывали, но мозг подавал команды, а ноги забывали, как их, эти команды, выполнять!..
Действительно, смешно: лежишь, чувствуешь себя абсолютно здоровым человеком, то есть человеком, способным на все действия, которые выполнял до того, как лег, начинаешь вставать и понимаешь, что все не так просто, как кажется!.. Голова ходуном, колени дрожат, пот выступает…
Всё надо учиться делать заново!.. А самое главное ощущение – это сердце: его всё время чувствуешь, знаешь, что оно есть. Мало того, кажется, что оно из тонкого-тонкого стекла!.. А раньше вообще не обращал на него внимания, так… есть и есть!..
20.1.1977 г.
Что-то врачи засуетились!..
Вот смех-то! Мою последнюю кардиограмму стали – по ошибке – сравнивать с кардиограммой только что поступившей семидесятилетней бабушки!..
…Дошел до окна… За окном всё не так, как представлял! Всё не так!
Пришло письмо с Камчатки. Фотография Лидки ее камчатского периода. Огромная она стала.
22.1.1977 г.
Дошел до ординаторской – это уже очень много. Должны звонить из Москвы. Пригодилось мое умение вязать. Девочки-сестры улыбаются причудам… Ну и хорошо, что улыбаются, я люблю, когда улыбаются…
Когда входит врач и говорит, что меня там спрашивает какой-то Адамянц, я начинаю нашаривать нитроглицерин. Вот Мишка!
Приехал-таки Мишка!.. Он смотрит на меня, иногда гладит, как маленького, сует какие-то яблоки… Мишка приехал – это радость!..
23.1.1977. г.
…Там, в «зале», кто-то «уходит», по-нашему значит – умирает!.. Постников дежурит – ему не везет, у него подряд «уходит» уже третий…
Он не на меня сердится, когда входит и ругает за то, что я смотрю телевизор, и когда говорит, что «мы тут слабинку дали», – это я понимаю потом, а сейчас… я болезненно не люблю, когда так со мной говорят!..
24.1.1977 г.
Рука разболелась, говорят, флебит. Ходить из-за этого сегодня не разрешают. Симптомов флебита нет, может, нерв?..
25.1.1977 г.
…Значит, осталось семнадцать дней!..
…Ничего это не значит, ничего!
Аневризм – это когда вместо рубца образуется такой серый сморщенный мешок, который надувается и опадает, надувается и опадает, надувается и… Почему серый? Противно…
26.1.1977 г.
Рудольф предложил проходить реабилитацию в Симферополе. Хорошенькое дело! Еще месяц! Не знаю!
Составили с ним график движения: когда садиться, когда ложиться, пульс и пр. Результат будет: 30 метров в день!
Рука болит. Нашел точку, на которую если нажать, перестает болеть.
Вчера приехал Андрей. Хочет, чтобы я после выписки поехал к ним отдыхать…
А я как эти сестры: в Москву, в Москву!.. Зачем?..
30.1.1977 г.
Завтра Андрюшка уедет. Хожу потихоньку. Сердце ношу, а не хожу! Может, завтра пойду на улицу… Осталось двенадцать дней!..
Переделкино. 20.2.1977 г.
…На столе стоит пишущая машинка «Колибри» в чехле…
От одного взгляда на нее что-то такое происходит внутри, сердце начинает биться слишком часто, что при его нынешнем положении противопоказано, и хочется не думать о ней и не можешь…
Это как при втором или третьем свидании с любимой, когда уже знаешь, что будешь ей говорить, какие ласковые слова и как нежно притрагиваться… Всё ведь надо заново пережить, отстучать сердцем, отболеть им так же, как тогда…
…Я подхожу к ней и осторожно кладу руку, тихо-тихо, хоронюсь сердца, приучаю его, рука начинает медленно скользить вбок, вот и первая кнопочка… Осторожнее, чтобы не спугнуть… Едва уловимый щелк грохочет, и вот сердце уже у горла!.. Мне уже всё равно, сердцу не хватает места… Вторая кнопка… Я начинаю срывать с нее остатки грубой для ее тела одежды… Вот ОНА! Вот она, готовая принять меня, мое, сделать это нашим!.. Нельзя мне, у меня с вашей сестрой должна быть мир-дружба… Но как справиться с этим невозможным желанием?.. Я касаюсь первой клавиши, и сердце начинает грохотать в унисон с ее мелодичным постукиванием, какое счастье, что я не умею быстро печатать, иначе бы оно – это мешающее мне обладать ею сердце – лопнуло бы окончательно!..
20.2.1977 г.
…Часто, слушая вокал, свободный от жеманства, искусственности и напряжения, мы говорим, что такой-то или такая-то поет природой, естеством… С тем же успехом мы можем утверждать, что какой-нибудь умопомрачительный прыжок через препятствие, совершенный чистокровным скакуном в состязаниях на Кубок нации, – есть заслуга одной лишь всесильной и неотесанной природы, или же доказывать, что маститый чемпион велогонок взбирается на кручи альпийских перевалов быстрее всех лишь благодаря природе своих мускулов и особому строению сухожилий. Не требуется, мол, занятий, не требуется репетиций, упражнений, диеты, не нужно метода, стиля, работоспособности, дара самокритики, умения распределять силы. Всё это излишне как для вокалиста, так и для скакуна и велосипедиста. Обо всем позаботятся природа, удача, счастливый случай. Всё можно свести к статистической вероятности, к физическим условиям. Роль интеллекта, упорных занятий, воображения, мужества, умения собраться оказывается по такой логике равной нулю. Каких только глупостей не повторяют насчет роли природы и везения, забывая, что еще Данте предостерег:
…на перине лежа!
Ни славы не добыть, ни одеяла!

25.2.1977 г.
…отчего же так болит голова?! Уже третий день! Митьку задержала ГАИ на Минском шоссе, а он ездит на моей машине (всё еще вздрагиваю от «моей») и с моими документами. Смотрит милиционер на права, на фотографию, потом на него и говорит:
– А вы не… Я вас где-то видел?! Митька решается на дальнейшую ложь.
– В кино могли меня видеть.
– А, да, да! Конечно, в кино! – И опять смотрит на фотографию и на Митьку. А Митька, чтобы больше быть на меня похожим, таращит глаза изо всех сил. – А знаете, я бы вас никогда не узнал, если бы не фамилия ваша…
Митьке повезло, что в машине лежал буклет мой, он схватил его и сунул милиции на память, пока они рассматривали фотографии, Митька уехал. Надо возить всё время с собой буклет – помогает.
Мы гуляли ночью с Гитаной, и я стал рисовать на снегу сердце, чтобы показать Митьке, что такое аневризм…
– Ты голову покажи, голову нарисуй, где она?
Гитана думала, что мы затеяли с ней новую игру, а я рисовал то, от чего могу умереть.
«Мы больше страшимся хороших поступков по отношению к нам, чем плохих…»
Может быть, потому, что не можем позволить себе таких же, вернее, не способны на такие же. В результате остаемся в долгу, в долгу вечном, в долгу, который никогда не сможешь отдать сполна. Это нас тяготит и неволит, мы перестаем принадлежать себе самим – мы начинаем принадлежать долгу…
Часы – это страшно, особенно страшно становится, когда обратишь на них внимание. Так, обычно их не замечаешь, есть они и есть, но стоит задуматься о времени как о чем-то вещественном, имеющем для тебя лично предел, и часы становятся носителем такого, от чего хочется выть, кричать, кусаться… Только все это безрезультатно, как во сне: ты что-то предпринимаешь, куда-то бежишь… Так и в этом случае: можно разбить ЧАСЫ, но ВРЕМЯ все равно будет отсчитываться, так, как ты это уже видел, ты уже это знаешь, наблюдал вспыхивающие беззвучно точки – секунды, появляющиеся ниоткуда цифры минут…
И в такт этим вспыхивающим точкам в мозгу звучат слова: меньше, меньше, меньше…
Меньше становится не времени, а тебя самого…
3.3.1977 г.
Вчера у нас был «санаторный» день. Договорились с Митькой, что никуда не пойдем и будем проводить время, как в санатории: бездумно и беззаботно. Целый день играли в карты, ели, смотрели телевизор… Мне постоянно шла карта, и я выигрывал (кому в карты не везет, того вряд ли кто полюбит). Все было очень тихо-мирно, без всплесков, а сердце почему-то разболелось, даже страшно стало.
Сегодня поликлиника, ЖСК со справками – опять ехать в Москву.
Часы, вероятно, придумал добрый человек, желавший людям помочь что-то успеть, что-то не потерять, а превратились они в крохотные гильотинки, на глазах отрубающие секунды человеческого существования, и это завораживает, как всякая казнь.
«Маятник, как медная секира, срубает головы минут…»
5.8.1977 г.
…За окном дождь. А может, это не дождь, а так с деревьев капает, потому что ветер вдруг налетает?.. Нет, дождь… Уже поздно, а Лидка всё еще не спит – завтра ее не добудишься. Да и незачем будить. Она уже прибегала интересоваться, еду ли я куда-нибудь с утра и можно ли ей будет «отоспаться» наконец. Спит она в сторожке, говорит, что там воздух свежий, а по-моему, там сыро, а Лидка и так кашляет…
Лидка помылась, пошла в сторожку, нет, чего-то забыла, бежит обратно.
– Папа, папа, скорей пойдем, скорее!
– Лида, отстань, тебе давно уже пора спать, иди.
– Ну, папа, скорее! Посмотри!
– Что там еще?
– Смотри, пап, ежик на крыльце!..
– Не трогай его, что я, ежа не видал, что ли? Отпусти его, у него свои дела. Иди уже спать в конце концов…
Мать гремит на кухне чем-то… У отца третьего дня был день рождения…
6.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45