И всегда мне говорил: «Риченька, записывай, тебе пригодится». Я улыбалась, отмалчивалась, мне казалось, что время просто идет своим чередом, мы вместе и так будет всегда. А оказывается, что совершала действительно большую глупость, не записывая за ним. Иначе рассказ был бы много интереснее. Он любил писать письма, слава Богу, их осталось очень много. Однажды я отдыхала в Рузе, в доме творчества актеров под Москвой, одна: сын был в пионерском лагере, а Вацлав Янович – на гастролях. Вдруг в столовую приносят телеграмму. И тот, кто принес, так загадочно улыбается и говорит:
«Не волнуйтесь, в этой телеграмме ничего страшного нет, и вообще я хотел бы ее огласить». Я пожала плечами: «Ну, пожалуйста».
Дед без бабы очень слабый,
Не годится никуда.
Но и баба не смогла бы
Жить без деда никогда.
Это смешно, конечно, но так оно в общем-то и было. Потому что жизнь наша совместная была непростая и, естественно, в ней было всё, но, как говорил мой любимый писатель А. П. Чехов: «Хорошего в ней было значительно больше».
А началось всё это 49 лет назад.
В 1950 году, закончив режиссерский факультет Государственного института театрального искусства им. А. В. Луначарского (ГИТИС), я получила назначение в Омск. За год до этого я провела замечательные месяцы моей жизни в Тбилиси, где в русском ТЮЗе ставила дипломный спектакль. Приехала в Москву, защитилась… и надо было выбирать место работы. Похвастаюсь тем, что кончила институт с отличием и мне делали предложения пойти ассистентом режиссера в какой-нибудь московский театр. В частности, Юрий Александрович Завадский, у которого я еще до ГИТИСа училась в актерской студии при театре им. Моссовета, хорошо меня знал и предлагал свою помощь. Но, будучи человеком одержимым творческой перспективой, я не представляла себе, что моя жизнь в театре в качестве режиссера может начаться не самостоятельной работой, а в помощниках кому-то. «Нет», – сказала я, наверное, нахально и самоуверенно, так как считала, что, получив такую уникальную для женщины профессию, надо начинать самостоятельно. В группе по классу Николая Васильевича Петрова, народного артиста, замечательного человека и прекрасного мастера, было всего две девушки и десять парней. То ли по этой причине, то ли по какой еще мы должны были получать распределение в Министерстве культуры Российской Федерации, куда обычно поступали заявки. А чаще это были «живые заявки»: приезжали директора, главные режиссеры театров, знакомились с выпускниками и выбирали себе по вкусу.
Несмотря на то что это был пятидесятый год – разгар борьбы с «безродными космополитами», заявок на меня было достаточное количество. Среди претендентов оказался директор Омского театра драмы Петр Тихонович Черемных, который, познакомившись, просто не оставлял меня ни на минуту. Наши переговоры длились дня три-четыре, и каждый раз, встречая меня на пороге министерства, он говорил: «Ну что, ты уже решила?» И рассказывал про Омск и про Омский театр так, как будто это лучшее место на земном шаре. Убеждал в том, что, во-первых, очень хорошая труппа, во-вторых, очень интересный, интеллигентный и образованный главный режиссер и, в-третьих, город сам по себе перспективный: большой промышленный центр, огромная река – красивый замечательный Иртыш. В общем, всё, что можно было рассказать соблазнительного, с его точки зрения, он повторял каждый день.
Я думала, думала… «Какие мои годы, еще успею вернуться в Москву, а то, что рассказывает Петр Тихонович, очень интересно». И дала согласие. Надо сказать, тогда было правило, что молодой специалист должен был три года отработать по распределению, а после этого имел право уволиться и уехать. Дома, конечно, все охали и ахали, но сладить со мной в этом смысле было невозможно – умела проявить волю. В начале сентября мы договорились, что, получив документы, я жду телеграмму-приглашение в театр. Так оно всё и получилось. Села в поезд и поехала.
Тогда в Омск надо было ехать около трех суток. Дорога дальняя, дома меня все путали морозами, друзья говорили: «Ты сумасшедшая, зачем тебе это надо, в Москве останешься – всё будет прекрасно». Нет, решила и поехала. Приезжаю в Омск, помню, что была суббота, меня встречает у вагона Петр Тихонович. «Ой, как замечательно!» Чуть ли не в объятия меня хватает. Мы садимся в машину, отъезжаем от вокзала буквально метров десять – пятнадцать, а навстречу – огромное стадо баранов. «Петр Тихонович, это промышленный центр?» – «Да, Ривочка Яковлевна, это промышленный центр». Бараны шли просто недуром, притом пыльные, серые, потому что было сухо. Омск стоит на семи ветрах, климат резко-континентальный, а был сентябрь – значит, еще дуют суховеи. Думаю: «Ничего себе, начинается…» Проехав мимо театра, спустились в Газетный переулок, где находилось театральное общежитие. Петр Тихонович привел в предназначенную мне комнату – двенадцатиметровый пенал, в котором стояли стол, шкаф, несколько стульев и какая-то очень небольшая кушеточка. После войны и эвакуации всё это воспринималось спокойно: своя комната, порядок. Меня сразу познакомили с комендантом. Как потом выяснилось, это была замечательная семья. Комендант – прекрасный человек, виолончелист, работавший в оркестре театра музыкальной комедии, жена – прелестная женщина, трое детишек. Их комната стала «клубом» общежития.
На следующий день, в воскресенье, утром я отправилась в театр на спектакль и знакомиться с главным режиссером Александром Васильевичем Шубиным. Он произвел на меня очень приятное впечатление. Человек умный, интересный, высокообразованный, интеллигентный, настоящий петербуржец. Познакомились, поговорили о каких-то общих вопросах, и я пошла в зрительный зал.
Шел спектакль «Ромео и Джульетта». Спектакль уже с возрастом, очевидно, шел много лет. Было скучно. Потом, смотрю, Бенволио и Меркуцио, играют два красивых мужика. Один высокий, другой немножко пониже, коренастый, и сцену всю ведут в стихах, ничего общего не имеющих с Шекспиром. Содержание сцены сохраняют, но «собственный перевод», лупят просто в полное свое удовольствие. Вы можете себе представить мое состояние? После институтских семинаров по Шекспиру, которые вел Михаил Михайлович Морозов, слышу такое!..
Все-таки досидела до конца, хотя многое меня огорчило. Ромео был уже немолоденький, и Джульетта тоже не очень юна. И вообще всё выглядело серым и обветшалым. Но в полном раже я была именно от этой сцены.
Вхожу в кабинет главного режиссера, а он человек ироничный: девчонка стоит перед ним, интересны ее впечатления. А у меня всё кипит внутри: «Ну что ж, спектакль, я понимаю, не новый, ряд моих претензий разобьётся об этот главный постулат. Но такое безобразие! Два артиста, причем хороших, – говорю я вся «на ноздрях», – сплошная отсебятина. Такое позволить себе!..»
А он спокойно отвечает: «Не волнуйтесь, вы ведь в театр приехали. И не такое увидите».
Мы еще поговорили, решили, что будем выбирать пьесу для первого спектакля.
Тут надо сделать маленькое отступление про одежду. Когда я собиралась выезжать из Москвы, пальто у меня было. Его привез дядя, он в Западной Белоруссии всю войну партизанил. Такое черненькое пальтишко, с воротничком, которое я носила уже пять лет. Но надо же шляпку! Как же режиссер поедет без шляпки?! И мы с сестрой пошли в шляпный магазин на улице Горького, неподалеку от телеграфа, и выбрали очень симпатичную полуамазоночку-полуцилиндрик, голубого цвета, с маленькой черной вуалеткой.
После разговора в кабинете главный режиссер подал мне пальто, я надела свою шляпку и в полной форме спускаюсь по лестнице. Внизу на площадке стоят эти два мужика, Бенволио с Меркуцио, и явно ждут. Я понимаю, чего они ждут. Иду по лестнице, а они так демонстративно с головы до ног оглядывают меня и тут же обсуждают. Вы можете себе представить, как я возмутилась! Пулей пронеслась мимо. Это были Вацлав Дворжецкий и Геннадий Нежнов, хороший артист, который стал позже профессором Вильнюсского университета.
Прошло несколько дней, и мы определили пьесу, которую я должна ставить, – «Кандидат партии» А. Крона. Начала готовиться к постановке. Смотрю спектакли, понимаю, какие артисты, кто чего стоит, как надо распределять роли. Александр Васильевич был очень внимателен, помогал во всем. Познакомилась с еще одним замечательным режиссером Омского театра, приглашенным после разгрома его творчества «за формализм» из Куйбышева. Это был Мейер Абрамович Гершт, который впоследствии стал главным режиссером Горьковского театра драмы. Так что мне было у кого поучиться в то «прекрасное время».
Постепенно стала знакомиться с актерами. Познакомилась я, конечно, и с артистом Дворжецким, отметила: элегантен, красив, аристократичен, прекрасные голубые глаза. Довольно скоро он стал проявлять ко мне внимание. А я долго не могла простить его дерзкого поведения при нашей первой встрече. К тому же я жила в общежитии, и можете себе представить, какой поток информации в адрес каждого артиста на меня обрушился. Мало этого, в том же коридоре, наискосок была комната, где жила бывшая жена Вацлава Яновича, Таисия Владимировна Рэй, со своей мамой и одиннадцатилетним сыном Владиком. Сам Вацлав Янович жил на частной квартире.
Владик буквально через несколько дней после того, как я въехала, пришел ко мне, постучался и спросил: «Можно?»
Мы с ним очень быстро подружились. Он стал ко мне часто приходить. И у нас завязались очень близкие и хорошие отношения. Он потом говорил: «Раньше мы с тобой подружились, а потом и папу прихватили». И с мамой его мы быстро познакомились, всегда были в прекрасных отношениях, я не явилась разрушительницей семьи, они с Вацлавом Яновичем уже давно не были вместе.
Надо сказать что я не могла жаловаться на отсутствие внимания со стороны сильного пола. Но всегда иронично относилась к мужчинам, которые были намного старше и притом проявляли ко мне интерес. Мне было интересно с ровесниками или с теми, кто чуть старше или чуть младше. Но знакомство с Вацлавом Яновичем становилось все увлекательнее и неожиданнее.
Мне посчастливилось: я любила театр еще со школьных лет и видела лучшие спектакли московских театров. У меня была школьная подруга, которая хорошо знала и любила музыку. Я больше тяготела к драматическому искусству, и мы очень помогали друг другу. Смотрели лучших актеров Москвы и гастролеров. Прибегала домой, кидала маме дневник: «Это тебе, а я пошла». Училась я в студии, когда рядом были такие величайшие мастера, как Мордвинов, Марецкая, Оленин, Плятт. С этими актерами посчастливилось близко общаться, так что критерии сложились высокие. А. Д. Попов тогда был художественным руководителем института. На защите диплома председателем ГЭК был И. Н. Берсенев, а членами комиссии – Ю. М. Завадский, Н. М. Горчаков, А. Н. Лобанов, Н. В. Петров. Мы, студенты, видели работы этих мастеров и общались с ними. Так что мне было с чем и с кем сравнивать.
Поэтому я сразу поняла, что Вацлав Янович – актер очень интересный, один из лучших в театре, хотя вся труппа была сильная. Вообще ему в этом смысле везло и в Омске, и в Саратове, и в Горьком – всегда вокруг были интересные люди, замечательные актеры. Нельзя не вспомнить наших омских друзей, замечательных актеров, таких, как Марина Владимировна Щуко, Михаил Павлович Малинин. Он был просто уникальной личностью: художник, режиссер, прекрасный актер и совершенно удивительный человек. Хороших актеров было много, не буду перечислять всех. Кстати, Омск и до сегодняшнего дня сохраняет эту славу театра замечательных артистов и интересных режиссеров.
Это было время очень напряженной, серьезной и интересной творческой работы. Вацлаву Яновичу было тогда сорок лет. Когда теперь я говорю «сорок лет», а нашему сыну Жене сейчас уже тридцать восемь, то я не в состоянии это соотнести. Мне кажется, что это какие-то странные возрастные соединения.
Через месяц после приезда начались репетиции моего первого спектакля «Кандидат партии», где Вацлав Янович тоже был занят. Вел он себя на репетициях очень скромно, сдержанно, корректно.
Вообще актеры приняли меня доброжелательно. Но прошло несколько репетиций, я им что-то говорю и вижу, что ничего с места не двигается. Начинаю заниматься самоедством, понимаю, что ничего не могу сделать. Кончается одна из репетиций, я, еле сдерживаясь, вся в напряжении, наэлектризованная, вылетаю из зала и попадаю в объятия к Гершту. Когда Гершт обнял меня за плечи, я не удержалась и слезы полились градом. «Что случилось, объясни, в чем дело?» – «Я твержу им по пять-шесть раз одно и то же, никто ничего не делает: я ничего не понимаю, ничего не умею». А он был человек очень эмоциональный, говорит: «Дура! Как тебе не стыдно! Надо миллион раз сказать».
В общем, он меня встряхнул как следует, и я поняла, что надо действительно много сил, труда и терпения, пока добьешься желаемого.
Чтобы лучше узнать театр и актеров, я продолжала ходить на спектакли. Внимание Вацлава Яновича ко мне начало проявляться довольно скоро, весьма активно и изобретательно. Как-то я пришла на спектакль «Коварство и любовь», где он играл Вурма – мерзкого, хитрого и коварного. Когда он ко мне подошел, я испугалась. Грим был совершенно невероятный. И с тех пор, как только я появлялась на этом спектакле, он каждый раз гримировался по-разному. Для того чтобы я его не узнавала, путал. Разнообразный мир героев Дворжецкого меня удивлял и завораживал. После спектаклей мы много гуляли, разговаривали обо всем на свете. Потом меня со всех сторон стали окружать его отношения с миром. Началось с того, что он мне рассказал про голубей. Я, как городской житель, ничего о них не знала. Оказалось, что он увлекался голубями, у него их было очень много. Специально ездил по городам и весям и покупал голубей разных пород. Потом показывал мне, как их гоняют, как он свистит. Вацлав Янович жил на квартире, и там была голубятня. Я узнала, что еще он занимается спортом, яхтсмен. Сам построил яхту, которая называлась «Марс», и пригласил меня на нее в качестве матроса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45