Весной 1936 года лицо театра уже не было героическим, состав труппы изменился. Монахов еще оставался в театре. Юбилей его только что пышно отпраздновали, но на сборе труппы Георгий Павлович Менглет его не помнит. Монахов тяжело заболел и, возможно, отсутствовал.
Все остальные явились и вполне достойно выслушали речь Дикого. Алексей Денисович похвалил состав труппы и заверил, что в содружестве с такими прекрасными артистами он приложит все усилия, чтобы БДТ стал лучшим театром страны (понимай: СССР). Затем он представил собравшимся прибывшую с ним молодежь и сказал, что его ученики, постепенно входя в репертуар, в работе с мастерами учиться у них — и таким образом станут им достойной сменой. Это не слишком понравилось «мастерам»: при БДТ была школа, где и готовилась смена, еще одна смена — это уже перебор!
Но в целом и речь понравилась, и Дикий. Его талант знали и ценили актеры, а при личном общении с ним властному обаянию Алексея Денисовича нельзя было не покориться.
Банда Дикого среди актеров БДТ выглядела инородным телом. Как кусок масла в холодной воде, диковцы не растворялись в труппе, а еще плотнее сжимались.
Менглету Ленинград был не по душе. Город казался ему холодным, музейным. И труппа, хотя в ней были красивые молодые актрисы, тоже была вроде бы экспонатом прошлого. После взрыхленной Метростроем Москвы с ее напряженным ритмом, кривыми улочками, с домами, которые то надстраивают, то сносят, Ленинград казался слишком степенным (даже после ждановской «метлы»), уравновешенным, а ритм жизни замедленным.
В бывшем Елисеевском колбасу резали медленно (в 1936-м Жорик не только облизывался на колбасу, но и кушал ее). В трамваях пассажиры не толкались так энергично, как в Москве. Все это Жорику не нравилось! Но влюбленный в Дикого, он ходил по Ленинграду как лунатик! Да, Растрелли, Воронихин — музейны! Лепнина, позолота, бархат, хрустальные люстры БДТ — из другого века. Но Дикий-то — сегодняшний и даже завтрашний, он первооткрыватель в искусстве, и он, конечно, выведет БДТ на центральную магистраль, и его театр станет лучшим театром страны, а Менглет будет в нем если не первым, то одним из первых актеров.
Дикий возобновил «Матросов из Катарро». Жорик получил рольку… мичмана Сезана. Не блеснул, но ансамбля не испортил. Дикий ввел Менглета в спектакль БДТ «Аристократы» Н. Погодина на роль вредителя зека Боткина. Менглет запудрил виски (для возраста) и стал играть в очередь с кем-то зека-вредителя (он, кажется, потом перековался в честного человека). Боткин в памяти остался — он был первым вредителем из вредителей (и шпионов), сыгранных Менглетом в предвоенные годы.
На одном из спектаклей «Аристократов» Менглет получил большое удовольствие. Известно, какое удовольствие и даже наслаждение испытывают актеры от преступного, недозволенного, неуместного смеха на сцене (не по поводу действия).
Такое удовольствие Жорику доставил Вася Бабин. Он явился на «Аристократов» немного не в себе: Васю шатало, как при сильном ветре, — чубчик развевался, Вася смеялся. В начале акта, при поднятии занавеса, Вася должен был стоять на крутом склоне котлована с лопатой в руках. Но лопату Вася держать в руках не мог. И стоять без чьей-нибудь поддержки тоже не мог.
Васю водрузили на верх котлована, согнули в пояснице и подперли его тощий живот рукоятью лопаты, саму лопату (совок) утвердив на краю, так сказать, пропасти.
Вася молча, но вроде бы прочно завис. Занавес раскрылся. Давясь от преступного (счастливого) смеха, герои чекисты, воры, «аристократы» и вредитель Жорик ждали, что будет дальше — упадет Вася или проговорит нужный текст? Вася не упал. Он выпрямился, оперся на рукоять лопаты и послал всех… куда подальше. Акустика — великолепная, партер заржал от радости, а ярусы чуть не обвалились… Чекисты и «аристократы», в их числе вредитель Менглет, утирали слезы. Дали занавес, потом опять открыли. Спектакль продолжили без Васи, роль его (тоже ввод) была невелика. Васино выступление от Дикого скрыли (его не было на спектакле), и это сокрытие характеризует в общем-то лояльное отношение артистов БДТ к непутевым диковцам.
Алексей Денисович между тем полновластно распоряжался в БДТ. Он стер своей лапищей старый пушкинский спектакль и вместо него поставил к годовщине гибели Пушкина свой: «Моцарт и Сальери», «Русалка», «Сцены из рыцарских времен».
В «Русалке» Менглет (в очередь) получил роль князя! Счастье? Да! Удача? Несомненно. Репетировал Менглет с Ольгой Казико и с Любовью Горячих (двумя «русалками», очень не похожими одна на другую).
Казико (любимица Ленинграда) была старше Менглета лет на десять. И Жорику рядом с ней требовалось быть не двадцатичетырехлетним парнем, а зрелым мужем. Это ему никак не удавалось. Ассистенты Дикого Самуил Марголин и Яков Штейн помочь Менглету не могли. Дикий приходил на репетицию «Русалки» не часто (он был захвачен, поглощен «Большим днем» В. Киршона). Приходил, смотрел на исполнителей и досадливо морщился:
— Не то!
Но вот однажды Дикий сказал Менглету:
— Как ты не понимаешь? Князь уже отлюбил мельничиху. Ты суетишься, нервничаешь, а князь спокоен.
Алексей Денисович усадил Казико на пень, Менглету велел встать сзади и на словах: «Мой милый друг…» высоко поднять правую руку… Может быть, он ударит оставленную любовницу, может быть, приласкает?… Нет! Князь медленно, очень медленно опускает руку на ее плечо — в раздумье, вроде бы ища сочувствия «друга», произносит:
…Ты знаешь, нет на свете
Блаженства прочного: ни знатный род,
Ни красота, ни сила, ни богатство,
Ничто беды не может миновать.
Менглет почти механически проделал требуемое и с удивлением заметил, что он повзрослел! Простейшие «физические действия» (Дикий этого термина не употреблял) дали нужный результат: «отлюбивший» князь стал старше неразумной девчонки, верящей в вечную любовь.
Репетиции с Казико продолжались. Партнерша была Менглетом довольна, и Дикий уже не морщился. Но, к сожалению, вскоре Жорик навлек на себя ужасный гнев актрисы.
Началось с… борща!
Королева, занятая лишь в массовых сценах, с увлечением занималась хозяйством, в частности кулинарией. И вот Валя приготовила волшебный (мясной!) борщ и накрошила в него изрядное количество чеснока. Жорик борща откушал, поблагодарил хозяйку и на другой день отправился на репетицию. На трамвайной площадке Жорик заметил, что от него все пассажиры как-то странно шарахаются. Вскоре он остался на площадке один, но значения этому не придал. Началась репетиция с Казико и Диким! Жорик поднял руку, но опустить не успел. Разъяренная Казико вскочила с пня и закричала:
— Я не могу репетировать с Менглетом! От него так воняет чесноком, что меня тошнит!
Великий гнев охватил и Дикого. Он негодовал, кричал, распекал Менглета! «Я пропал», — подумал Жорик. «Я не могу без Дикого», подумал Жорик. «Меня выгонят», — подумал Жорик. А Дикий продолжал неистово клеймить Менглета, обвинять его во всех смертных грехах. И вдруг Жорик заметил в прищуренных глазах Алексея Денисовича легкую смешинку. Да ведь это он не совсем серьезно?! Конечно, Дикий возмущен — он сердит на чесночного Менглета… Но — он увеличивает свой гнев для Казико?! «Ой, Господи!… Может быть, все-таки не выгонят?» — подумал Жорик. А Дикий, отбушевав, сказал:
— Завтра с этого же места! А сейчас все свободны!
Нельзя сказать, чтобы после несчастного случая с чесноком Менглет перестал употреблять его в пищу. Употреблял, но редко, ибо занят он был почти каждый день, а запах чеснока выветривался (как выяснилось) лишь на третьи сутки. Думается, тут Жорик вспомнил и заветы Петровского о личной гигиене актера. «Если хочешь, чтобы от тебя несло, как от старой пепельницы, — кури!» — сердито выговаривал Андрей Павлович курящим девушкам. Менглет, к сожалению, покуривал, но тщательно надраивал по утрам зубы, полоскал рот. Петровский был чистюлей! И Жорик всегда, при самых неудобных житейских условиях, оставался чистюлей. Всегда чисто выбрит, гладко причесан. Замасленный воротник, несвежие носки — такого у него не бывало. В юности — все штопаное, но все стерильно чистое.
В связи с «Русалкой», кроме конфуза с чесноком, следует упомянуть и другой эпизод, тоже не украшающий биографию Менглета.
Кроме театра, Жорик не мог дышать и без футбола! Мальчишкой в Воронеже он гонял кожаный мяч со школьной и дворовой командой и довольно часто с разбитым носом приходил к себе домой. Но не в драке (как у Есенина) бывал у него нос разбит. Миролюбивый Жорик в драки не ввязывался, однако, если тебе засветят по морде тяжелым мячом, да еще в песке, как носу остаться целым? Жорик был «левый инсайд» «нападающий», яростный и безжалостный к себе. Только бы гол забить, только бы удачно дать пасовку — все остальное за аутом!
В годы войны переходила из уст в уста байка. В одном из оккупированных городов должен был состояться матч немецкой (гитлеровской) команды с русскими футболистами. Перед матчем русским парням немецкое начальство сказало: «Проиграете — будете жить! Выиграете — всем смерть!» Русские — выиграли.
Менглет знал эту байку и, бледнея от волнения, в послевоенные годы часто вспоминал о «выигравших».
Актер Менглет не гонял сам мяча. Он стал болельщиком и, сказать по-современному, «фанатом». Пропустить интересный матч — особенно если одна из сторон армейцы — для него было трагедией. И вот такой трагический момент для «фаната» наступил! Сражались армейцы с ленинградским «Динамо». Начало матча в 14.00 (то есть в два). А репетиция «Русалки» — до трех! Что делать «фанату»?
Репетиция с Горячих и Диким — в кабинете Дикого: сразу, как войдешь со двора, — направо в служебный вход. Но направо или налево — а что делать? Попросить Алексея Денисовича отпустить до окончания репетиции? А какая причина? На футбол опаздываю! Высмеет! Дикий любил футбол, но в меру… Сказать у Вали температура сорок! Соврать? Менглет не любил врать. А пропустить матч просто немыслимо, невозможно! Попросить Люсю Горячих, чтобы она попросила Дикого отпустить Менглета, — глупо! Необходима причина! Елки-палки! Жорик знал, конечно (как и все), о приязни Алексея Денисовича к Люсе. Горячих такая же «русалка», как Дикий водяная лилия, но спятил старик, дал ей «русалку» в очередь с Казико?! И ввел в «Аристократов» на роль Соньки, чем вызвал смех всей труппы. Сонька — не «михрютка», а роковая дама, хотя и проститутка, но героиня, «вамп», по старой актерской терминологии. Но это не его, Жорика, дело… Ему нужно на матч успеть. А до начала уже только час остался! Жорик в перерыве обратился к Люсе, объяснил ситуацию и взмолился: «Сделай что-нибудь, чтобы он меня отпустил!» «Ну, знаешь-понимаешь! — Люся заиграла глазками. — Что же это я могу сделать?» — «Ты все можешь!» шепотнул проникновенно Жорик. «Ладно!» — сказала польщенная Горячих.
В кабинете, на счастье Жорика, было всего трое: Люся, он и Дикий.
Дикий сел на свое место за стол. А Люся вдруг начала потягиваться, поглаживая себя ладонями от груди к низу живота, была у нее такая манера.
Дикий взглянул на Люсю, проследил за движением ее ладоней… крякнул… сощурился и, постучав по столу карандашом, сказал:
— Менглет, ты свободен… — Он вновь стукнул карандашом об стол. — А вы, Горячих, останьтесь!
Менглет на матч успел.
Пушкинский спектакль Дикого не прибавил ему славы. Наверное, он был интереснее и ярче спектакля Владимира Люце, ученика Мейерхольда, но безоговорочно хвалили в постановке Дикого одну Зинаиду Карпову (Клотильда в «Сценах из рыцарских времен»). Студийная «Манон», Зина прижилась в БДТ. Она окончательно порвала с Кашутиным, и Алексей Денисович (не порывая с Горячих) обратил свое мужское внимание на Зиночку.
Всемирно известный «Чапаев» — Борис Бабочкин тоже отмечал Зину своим вниманием, но без успеха (сердце женское — загадка?). Виталий Полицеймако, не всемирно известный, но артист — первый сорт, преуспел у Зины более других… Она с ним часто покуривала в сторонке… и Менглет проследил (совершенно случайно), как Полицеймако «с гитарой под полою» (он был гитарист и певец) прошмыгнул в подъезд Зиночкиного дома.
Не глубокая страсть и, пожалуй, не страсть, а лишь длительное влечение Жорика к Зине — в БДТ не ослабевало.
Как— то раз он проводил ее до дому и у дверей (чем же он хуже других!) схватил и поцеловал. Зина вырвалась и влепила ему такую оплеуху, что сама пошатнулась от удара -так пошатнулась, что у нее с головы слетела шапка. Потеряв шапку, она вбежала в подъезд. Жорик поднял шапку, спрятал на груди и поплелся домой, посмеиваясь. Щека горела, а он не был ни обижен, ни огорчен (сердце мужское — загадка?). Валя шапку не увидела, он ее куда-то спрятал, а потом отнес в театр и, встретив Карпову, окликнул ее:
— Зина!
— Чего тебе?! — грубо, неласково отозвалась она.
— Шапка! — сказал Жорик и отдал ей меховой головной убор.
На этом можно было бы уйти от Зины, но мне хочется рассказать еще один анекдот о ней, памятный Менглету.
Шла репетиция на сцене (наверное, «Сцен из рыцарских времен»). Зина сидела в партере, где-то в задних рядах. С кем-то!
Дикий (со сцены) строго позвал ее:
— Карпова! Идите сюда!
Зина поднялась и, не выходя из рядов к проходу, встала на кресло и… зашагала прямо по рядам, через спинки кресел, вздымая на своем победном ходу юбку. Дикий, сощурившись, усмехнулся: «Какова!» — но ничего не сказал. Артисты тоже посмеивались, но молчали.
Возмущалась и кипела одна Горячих, но ее в театре не любили. А Зина что же? Конечно, она не образец добродетели, но не интриганка, не разлучница, не корыстная женщина. И к тому же чудесная лирическая актриса — чистая молодая героиня (по старой актерской терминологии).
Премьера пушкинского спектакля состоялась в конце марта 1937 года, решался он как «спектакль-концерт» (художник А. Осьмеркин). На все представление одна установка — ампирная колоннада с аркой и в глубине ее для каждого сюжета менялся задник: интерьер дома Сальери, мельница, что-то готическое для «Сцен из рыцарских времен».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39