Когда он попал в Венсенскую тюрьму, начальником ее был г. де Ружемон, который сменил г. Гюйоне и заставил пожалеть о последнем.
"Отверстый ад, — писал Латион в своих «Воспоминаниях», — послал нам на место г. Гюйоне г. Ружемона, сплошь сотканного из пороков и действительно достойного быть слугой наших палачей».
Г. де Ружемон был сыном маркиза д'Уаза, отца герцога де Бранка, и г-жи Гатт. Решением суда он был объявлен незаконным сыном.
Это не испортило ему карьеры.
Он, как уверяет Мирабо, дорого заплатил за свое место начальника Венсенского замка Сабаттини, любовнице де ла Врильер, и, понятно, старался, как расчетливый человек, наверстать свои убытки, экономя на расходах заключенных.
Венсен сделался вследствие этого самым неприятным местом заключения.
Доставление в тюрьму обыкновенно совершалось по ночам, чтобы не возбудить внимания. Водворенный в камеру заключенный находил кровать, два соломенных или деревянных стула, кружку, почти всегда сломанную, засаленный, грязный стол.
Перед помещением в камеру заключенного обыскивали. У него отбирали все, что было драгоценного: деньги, золотые вещи и т, п., и все, что могло служить для самоубийства. Не позволялось производить ни малейшего шума. «Это дом тишины», — говорил комендант.
В первые дни заключения, «пробные дни», решался режим, которому должен быть подчинен узник.
Одним, осужденным более строго, отказывали в бумаге и книгах.
Тем, кому они были разрешены, выдавалось по шести листов, помеченных начальником; книги выдавались по одной, и каждая тщательно перелистывалась и осматривалась предварительно.
Более других протежируемые узники могли прогуливаться час в день в маленьком садике под наблюдением помощника тюремщика, которому было приказано не говорить с ними ни слова.
Раз в месяц начальник посещал некоторых заключенных. Он терпеливо выслушивал их заявления и почти всегда оставлял без внимания.
В Венсене, как и в Бастилии, продовольствие заключенных давало простор для всякого рода злоупотреблений.
На каждом узнике г. Ружемон наживал столько, сколько было возможно. Ни один трактирщик Парижа не получал без всякого риска столько барышей.
Говорили, что он кормил заключенных только потому, что смерть их ему невыгодна; кислое вино, тухлая говядина, гнилые овощи и по четвергам пироги, почти всегда недопеченные.
Так как наказание карцером сопровождалось лишением порции, начальник, из экономии, при малейшем поводе отправлял заключенных в карцер.
Маркиз де Сад не обладал ни хорошим характером, ни философским складом ума де Фрерона, который, посаженный в Венсен 23 января 1746 года, пил каждое утро за завтраком бутылку хорошего вина, доставляемого из соседнего кабачка, и это-то вино, по его уверению, позволяло ему незаметно заканчивать день.
Как только он сделался «пансионером» г. де Ружемона, он начал жаловаться…
Жена постоянно его ободряла, быть может, с целью придать себе самой больше бодрости. Она думала только о нем. Ее письма были переполнены изъявлениями преданности и любви.
Чтобы иметь возможность переписываться более свободно, они в своих письмах, которые тщательно пересматривались комендантом замка, между строк писали другие строки лимонным соком.
Строки эти были невидимы до тех нор, пока бумагу не подогревали.
В этих письмах она сообщала ему все его интересующее и, столько же хорошая хозяйка, как и нежная мать, заботилась о его белье и платье.
То и дело посылалось этому требовательному узнику, всем недовольному, платье, белье, ликеры, варенья, которые, как кажется, он очень любил.
Он отвечал жене еще грубее прежнего. Он не любил ее, и все, что бы ни делала эта терпеливо любящая женщина с целью понравиться ему, казалось ему отвратительным. Выходило всегда так, что как бы ни поступила маркиза де Сад, все оказывалось и неловким, и излишним. С трогательным постоянством ее сердце, полное любви, принадлежало человеку, разбитому жизнью, развратнику, который не мог оценить этого сердца.
Привязать к себе маркиза де Сада, пожалуй, могла бы любовница, умная, ловкая, потворствующая его порокам, сдерживающая их в известной мере, но не его жена — женщина слишком простая, послушная, нежная, созданная для законного брака. Разве только страсть могла, казалось, привести его к ней.
Президентша де Монтрель удивлялась дочери, негодовала на нее, не понимала ее чувств.
Маркиз, зная, что имеет в теще врага, то и дело осуждал свою жену за излишнее послушание матери и за следование ее советам.
На эти упреки г-жа де Сад отвечает ему в письме от 11 ноября 1779 года:
"Ты воображаешь, что я хорошо отношусь к ней и следую ее советам. Ты ошибаешься, и ты увидишь тому доказательства, как только освободишься. Если я совсем не порвала с ней отношений, то исключительно для тебя, чтобы помирить тебя с ней и заставить ее убедиться, что она не права по отношению к тебе».
В этом же письме она дает своему мужу понять свои намерения.
"Я виделась с г. де Нуар и буду ему надоедать до тех пор, пока не будет исполнено все то, что ты желаешь. Относительно прогулок он сказал мне, что в настоящее время, ввиду обилия заключенных, нельзя их разрешить тебе чаще четырех раз в неделю. Перевести тебя в твою прежнюю комнату — тоже невозможно, так как она занята.
Будь покоен, мой милый, относительно моего присутствия в Париже. Я не уеду из него никуда, даже в Валери, раз это тебе неприятно. Я обещала эту экскурсию твоим детям, но отложу ее до тех пор, когда у нас будет возможность отправиться вместе с тобой».
В заключении маркиз не переставал оставаться главой семьи, недостойным, но почитаемым. Он принимал это как должное и не был за это признателен. Он постоянно жаловался и, казалось, искал случая для жалоб.
Его жена, вследствие нелепой жизни своего мужа, которую он вел почти двадцать лет, находясь то под судом, то в заключении, вследствие отсутствия надзора и хозяйского глаза над имениями, вверенными ленивым, неспособным и алчным слугам, была в очень затруднительном материальном положении. Он пользовался этим, чтобы упрекать ее в небрежности и даже в недобросовестности.
Ее горячая и преданная любовь становится ему, видимо, день ото дня все более и более ненавистной. Он делает бесстыдные отметки на ее письмах. Приведем пример, который характеризует этого человека.
«Разве ты недоволен, — спрашивала маркиза 9 сентября 1779 года, — тем, что я тебе прислала? Разве ты не желал ничего в течение этих двух недель? Твое молчание меня убивает… Всевозможные мысли лезут мне в голову…»
— «А мне в другое место…» — прибавляет он цинично.
На другом письме, где она с осторожностью и нежностью упрекает его в том, что он долго оставляет ее без известий, он, раздраженный, делает к этой просьбе приписку, которая рисует его вполне:
"Вот наглая ложь! Надо быть явным чудовищем, бессовестной потаскушкой, чтобы придумать такую бесстыдную клевету».
Некоторое время спустя она ему сообщает, что очень полнеет и до смерти боится уподобиться «толстой свинье». Бедная женщина думала, что эта шутка его рассмешит. Она вызвала только грубую отметку: «Трудно будет ее поворачивать моему заместителю». «Толстой…
— что она хочет сказать этими словами, не то ли, что она беременна?» — отмечает он в другом письме.
Преданность маркизы мужу, однако, не уменьшалась. Она ведет его почти безнадежное дело. Она заботится, чтобы дети не забыли его. Она убедила их, что его надо тем более любить, что он несчастен.
И действительно, они его любят и уважают. Ежегодно они шлют ему свои почтительные поздравления и пожелания.
Все окружавшие маркизу (кроме отца и матери) старались всячески усладить неволю «пансионера» г. Ружемона или считали долгом напомнить о себе своему господину.
Писем он получал множество, и нежных и шутливых, но, несмотря на все то, чем долее продолжалось его заключение, тем его характер делался раздражительнее и беспокойнее.
Г. де Ружемон — это подтверждают единогласно все — положительно мучил узников Венсена, и эти мучения были тем невыносимее, что слагались из незначительных мелочей, образуя в общем тяжелый гнет.
Этот слащавый человек был, кажется, полон самых лучших намерений. Он не жалел красивых слов. Его единственное желание — уверял он — было сделать заключение порученным ему узникам менее тяжким.
И он искренне удивлялся тому, что его усилий не ценят и не выражают ему признательности.
В действительности же он увеличивал строгость правил, требуя их исполнения.
Более трусливый, нежели злой, он проявлял ту тонкую и мелочную власть, которая характерна для посредственных умов.
В ненависти, которую он внушал, преобладали раздражительность и презрение.
Среди его узников никто не ненавидел его так, как маркиз де Сад, потому что никто не был, в принципе, таким врагом всяких правил.
Представитель высшего провансальского дворянства, близкий ко всем славным родам Франции, находил бессмысленным и невыносимым, чтобы какой-то незаконный выродок, прикрывший «грязь своего происхождения» вымышленным именем, смел ему приказывать.
Его раздражение, поддерживаемое ежедневными притеснениями, постоянными столкновениями, не щадило никого. С коменданта оно переносилось на простых тюремщиков и даже на товарищей по заключению.
Мирабо был одним из тех, с кем маркиз имел столкновение. 28 июля 1780 года тот писал г. Буше, первому полицейскому советнику, который был и оставался его покровителем:
"Г, де Сад привел вчера в смятение всю башню и сделал мне честь, позволив себе, без всякого с моей стороны повода — вы, надеюсь, поверите мне — наговорить бесчисленное множество самых резких дерзостей. По его словам, я любимец г. Ружемона. Все это вследствие того, что мне разрешили прогулку, которую запретили ему; наконец, он спросил у меня мое имя, чтобы, по его словам, обрезать мне уши, когда он будет на свободе. Терпение мое лопнуло, и я сказал ему: «Мое имя — имя честного человека, который никогда не резал и не отравлял женщин, я напишу его вам тростью на спине, если вы не будете казнены раньше». Он замолчал и не раскрыл больше рта. Если вы меня будете за это бранить — браните, но он способен вывести из себя. Очень печально жить в доме вместе с таким чудовищем».
Заключенные в Венсене проводили большую часть своего времени в чтении и письме. Маркиз де Сад делал то же самое, собственно, в последние годы своего пребывания в этой тюрьме, когда надежда на скорое освобождение стала его оставлять.
Его жена 12 декабря 1780 года обещала ему прислать объявление о сочинениях Вольтера, как только оно появится.
22 января 1781 года она ему послала «Притворное вероломство» Барта и посвящение к пьесе, которую маркиз только что окончил.
Книгопродавец Мериго был его поставщиком книг, но поставщиком упрямым, считавшим, что его любезностью слишком злоупотребляют.
Камера маркиза в Венсене была положительно целой библиотекой, настолько же своеобразной, как и его ум.
Тут были и легкие романы, и театральные пьесы, трагедии, комедии, описания и путешествия, трактаты о нравственности, историко-философские труды… А так как маркиз считал себя жертвой монархической власти, то он более всего интересовался правовыми и гуманитарными науками. Он хотел переделать законы и нравы — нравы других, так как переделать свои, видимо, считал задачей слишком трудной.
Он начинал открывать некоторые добродетели в народе, который был так же притеснен, как и он, и на который он сам недавно смотрел с презрением.
"Либерализм» зарождался мало-помалу в его душе, переполненной ненавистью к его преследователям за несправедливое лишение свободы.
Чтение было для маркиза главным развлечением в Венсене, хотя он себе и создал другое времяпрепровождение — любовный роман, роман в письмах, начавшийся в 1778 году и длившийся три года, до 1781 года, когда оживленная с обеих сторон, то чувствительная, то нежная, то шуточная, переписка прекратилась.
Платонический роман
Маркиз де Сад и девица де Руссе

Женщинам необходимы наперсницы.
Они доставляют им два удовольствия: первое — случай много говорить, а второе, быть может, такое же большое — спрашивать у них советов и не следовать им, исключая те случаи, когда советы были дурны.
Г-жа де Сад, не находя никакой отрады в своей семье, больше чем всякая другая женщина стремилась иметь около себя подругу, внимательную и сочувствующую, подругу, которая любила бы ее, с которой можно было бы поговорить обо всем.
Такую подругу, преданную, терпеливую, желающую ее утешить и быть полезной, ей посчастливилось встретить в лице девицы де Руссе.
Та жила в Провансе, в окрестностях замка де ла Коста. Не первой молодости, быть может, даже не второй, она, впрочем, довольно хорошо сохранилась. Она иногда утверждала, мы увидим это в одном из се писем, что она дурна собой, но сама в душе, конечно, этому не верила. Таким вещам женщины никогда сами не верят. Несколько перезрелая, но еще привлекательная, она обладала увлекающимся и пылким характером, который увеличивает красоту и придает ей больше блеска.
Несмотря на то, что она была старой девой, в ней не было ни романтизма, ни сентиментальности.
Она выезжала в свет, не сторонилась жизни, а любила удовольствия при условии, чтобы они не увлекали ее далее ее желаний. Она гордилась тем, что не имеет предрассудков, то есть таких предрассудков, которые не мешают оставаться честной женщиной.
Она не сторонилась несколько пикантных анекдотов, не уклонялась от несколько настойчивых ухаживаний.
Незнакомая с наслаждениями, негой страсти, де Руссе остановилась на игре в кокетство, с которого начала в раннем возрасте. Она находила, что имеет право на это, но не злоупотребляла этим правом.
Г-жа де Руссе была женщиной своего времени, когда неприступность бесчестила женщину почти так же, как и порок, когда свет требовал широты ума, независимости характера и когда сама добродетель, чтобы не показаться странной, должна была быть веселой, любезной, даже чувствительной.
Маркиз де Сад, в одно из своих пребываний в замке де ла Коста, познакомился с этой деревенской соседкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15