Мы должны заметить, что вторая часть еще более революционна, чем первая, более окрашена якобинской политикой, содержит более враждебных выходок против королей и попов.
Интерес к роману, впрочем, от этого не увеличивается.
Жюльетта выходит из монастыря Пантемопа, где начальница посвятила ее во все пороки.
На даче своей подруги, девицы Дювержье, она начинает карьеру и делается любовницей некоего Пуарселя, который разорил своего отца.
Этот Пуарсель знакомит ее с министром Сен-Фондом. Этот щедрый и богатый любовник окружает ее роскошью, о которой она мечтала: дом на улице Сент-Оноре, имение в окрестностях Парижа, «маленький домик» у Белой Заставы — не считая лошадей, экипажей, множества слуг и модного куафера.
Все это ее не удовлетворяет, и так как она томится скукой, то, чтобы хоть немного развлечься, она поджигает хижину одного уважаемого крестьянина, дети которого сгорают живыми.
Одна из ее подруг, леди Клервиль, вводит ее в общество, называемое «Обществом друзей преступления», главными членами которого состоят Пуарсель и министр Сен-Фонд.
Общество, конечно, антихристианское (что дает повод автору воспеть хвалу культу Разума и Философии), и члены его не отступают ни перед каким развлечением, как бы оно ни казалось отвратительным.
Сен-Фонд задумывает проект обезлюдения Франции. Жюльетта, которой он сообщает его, не скрывает своего ужаса. Ей грозит опасность. Она принуждена бежать в Анжер и скрываться в доме терпимости, где сходится с графом де Лорзанж, за которого выходит замуж. Исповедник графа, аббат Шобер, вскоре помогает ей отравить его.
Она уезжает в Италию, останавливается в Турине, проводит много лет во Флоренции, Риме, Неаполе и других городах в качестве сообщницы авантюриста по имени Соригини.
По дороге во Флоренцию они встречаются с колоссом-людоедом, который на другой день угощает их рагу из горничной.
Они его стравливают, берут деньги, приезжают в Рим, где Жюльетта, называя папу Пия VII «старой обезьяной», пытается совратить его в культ Разума; затем едет в Неаполь, где в сообщничестве с королевой Марией-Каролиной похищает много миллионов у короля Фердинанда I. Совершив это «блестящее» дело, она доносит на королеву, чтобы одной воспользоваться деньгами, и возвращается во Францию.
Роман окончен.
Все эти истории с мелодраматическими разбойниками, с сознательными негодяями, с людьми, которые отрубают головы, режут ланцетами и кинжалами; с женщинами — изнасилованными, повешенными, отъеденными собаками; с лесом, полным разбойников; с подземельями и погребами — не могут оставить иных впечатлений, кроме смертельной скуки и глубокого отвращения.
Чувствуется, что все это грубо придумано и нагромождено писателем, чтобы поразить читателей…
Маркиз де Сад, считавший себя сыном философии восемнадцатого века, той философии, которая поставила себе целью все разрушать, все отрицать воспринял ее уроки так односторонне, как это соответствовало его ненормальной психике, разрушая гораздо более нравственных идей — необходимых и плодотворных — нежели заблуждений и предрассудков.
"Жюстина» — книга, направленная против религии, против авторитетов, есть плод этих своеобразно воспринятых теорий, отвратительный музей, где все они собраны и рассортированы, хоть в преувеличенном и карикатурном виде, но узнать их легко.
Политический деятель
Секция Копьеносцев
Поклонник Марата

Дюлар писал в 1790 году:
"Маркиз де Сад оставался в Шарантоне до издания декрета… И этот человек, которого тюрьма спасала от эшафота, для которого оковы были милостью, приравнен, неизвестно почему, к тем несчастным жертвам, которых несправедливо держал там министерский деспотизм.
Этот гнусный злодей живет между цивилизованными людьми, осмеливается считать себя в ряду граждан; он, говорят, только что написал трагедию, которая уже принята на Французском театре.
Отвратительное преступление, которое он совершил в Аркюале, известно всему Парижу; история преступлений дворянства во времена безвластия и безнаказанности почти не представляет подобных примеров».
Маркиз де Сад уже пострадал от нового режима, во время которого был разрушен его замок де ла Коста, но хотел получить вознаграждение, готовый удовольствоваться местом библиотекаря, которое ему и было предоставлено 27 февраля 1795 года.
Его теории, его жалобы на монархию, которая переживала последние дни, его долгое заключение и его постыдные книги принесли ему скоро популярность.
Чтобы еще более заслужить ее, гордый дворянин отрекся от своего звания маркиза и в один прекрасный день превратился в патриота по убеждению и по имени, в гражданина Сада.
Гражданин Сад аккуратно посещал секцию Копьеносцев — отдел очень распространенного народного общества.
Он обратил там на себя внимание своими предложениями, своими речами и был в конце концов избран секретарем.
Секция Копьеносцев считалась самой демократической в Париже. О ней можно судить по ее избранникам. Ее уполномоченные, которые вошли 10 августа 1792 года в Главный совет Коммуны, были Мулен, Дюверье, Пиран, Леньело и Робеспьер. Председателем был гражданин Брифо.
Товарищи бывшего маркиза имели глупость сомневаться в его гражданских чувствах.
Он не скрывал своего поклонения Марату. Когда этот герой дня умер, он посвятил ему четверостишие, которое дышит, как уверяли тогда, пылким патриотизмом.
Два месяца спустя секция Копьеносцев решила чествовать память Марата и Ле Пелетье; он произнес по этому случаю 29 сентября речь, вызвавшую огромный энтузиазм.
«Величайший долг, — воскликнул он, — истинных республиканских сердец есть признательность, оказываемая великим людям; из исполнения этого долга рождаются все добродетели, необходимые для благополучия и славы государства…»
"Как осмелились, — спрашивает далее оратор, — убить лучшего слугу революции, добродетельного Марата? Вы, скромные и нежные женщины, как могло случиться то, что ваши руки взяли кинжал для этого убийства? Вы поспешили усыпать цветами могилу этого истинного друга народа, и это заставляет нас забыть, что между вами нашлась рука для этого преступления. Дикий убийца Марата похож на те существа, которые нельзя причислять ни к какому полу; он был извергнут адом к отчаянию обоих полов и действительно не принадлежит ни к одному из них. Пусть траурная пелена окутает ее память: необходимо перестать изображать ее перед нами, как это осмеливаются делать, в сиянии обольстительной красоты. Артисты! Разбейте, уничтожьте, переделайте черты этого чудовища, изображайте ее нам, как одну из адских фурий».
Тот же Сад редактировал петицию, в которой секция Копьеносцев требовала посвятить все церкви новым божествам, Разуму и Добродетели.
Некоторые места этой петиции очень интересны.
"Законодатели!
Царство философии явилось уничтожить царство лицемерия; наконец, человек просветился, и, разрушая одной рукой пустые игрушки глупой религии, он воздвигает другой алтарь для самого дорогого его сердцу божества. Разум займет место Марии в наших храмах, и фимиам, который курился у ног ее, будет куриться перед богиней, разорвавшей наши цепи…"
Петиция секции Копьеносцев удостоилась почетного отзыва, включения в бюллетень и отсылки в Комитет народного просвещения.
Сад не удовольствовался тем, чтобы являться в торжественных случаях оратором секции. Он хотел сделаться одним из основателей нового режима. Он приготовлял свой план Конституции. Он тщательно редактировал два проекта, чтобы представить их революционному правительству. На них он возлагал большие надежды. Один из них касался устройства публичных арен, на которых состязались бы, как в древних Греции и Риме, гладиаторы, другой — устройства публичных домов для проституток, содержимых и управляемых государством. Сделать государство покровителем домов терпимости — эта мысль могла родиться только в голове гражданина Сада.
Все это показное гражданское рвение не послужило ему на пользу. Заподозренный как дворянин, он был арестован по распоряжению Комитета общественной безопасности в декабре 1793 года, менее чем через месяц после того, как являлся в Конвент, где его антирелигиозная проза имела успех. Революция не была к нему справедлива. Известно, впрочем, что он был тоже неблагодарен своим самым верным защитникам.
Сад был заключен… Он поостерегся сильно протестовать. Он знал, что новое правительство менее добродушно, нежели бывшее, и охотно пошлет беспокойного заключенного прогуляться на Национальную площадь в сопровождении палача. Эта прогулка ему не улыбалась. Ему хотелось сохранить отца своим детям и полезного гражданина своему отечеству. В течение нескольких месяцев он старался лишь, чтобы о нем забыли; затем он нашел себе могущественного покровителя в лице «человека дня» члена Конвента Равера, которому уступил свою землю де ла Коста; и в октябре 1794 года был выпущен на свободу.
В политике ему не повезло. Он вернулся к литературе; 5 декабря 1794 года он писал членам департамента:
"Граждане!
В числе опечатанного имущества издателя Жируара, которое вскоре будет освобождено от ареста по ходатайству его вдовы, есть наполовину напечатанное сочинение «Алина и Валь-кур, или Философский роман». Я автор этого произведения и прошу Вас сделать распоряжение возвратить его мне. У меня есть три основания для этой просьбы.
Первое то, что это произведение, отданное в печать пять лет назад, несмотря на прекрасные принципы, положенные в его основу, не носит все же того характера, который можно придать ему при нынешнем правительстве. Небольшие изменения дадут ему мужественную и строгую физиономию, которая вполне соответствует свободному народу, и я хочу сделать эти исправления…"
Он жил в роскошной квартире, где принимал довольно смешанное, но очень веселое общество: более или менее известных писателей, артисток, разорившихся дворян, поэтов без издателей и журналистов без читателей.
Женщина, имя которой неизвестно, но которую Сад называл «своей Жюстиной», принимала гостей.
Говорили, что она дочь эмигранта и все в ней: от гордой осанки и прекрасных манер до матовой бледности лица с выражением меланхолии — выдавало аристократическое происхождение.
У бывшего маркиза очень веселились, хотя обстоятельства этому не благоприятствовали. У него разыгрывались пьесы, как во времена Дюбарри или Помпадур. Де Сад был хорошим актером. Несмотря на то, что ему было более пятидесяти лет, он превосходно играл влюбленных. В его игре, как уверяют, было много чувства. Как жаль, что его недоставало ему в жизни.
Превратившись снова в литератора, он написал в 1796 году «Жюльетту» и усердно занимался изданием этих двух романов.
Он поручал рисовать при себе, рассказывает Поль Лекруа, ряд иллюстраций на избранные сюжеты и с заботливым вниманием следил за изображением своих героев.
Общее издание, в котором «Жюстина» была переделана, появилось в 1797 году.
В следующем году де Сад напечатал очень скучный, но более нравственный, чем предыдущие, роман «Полина и Бельваль, или Жертвы преступной любви», представляющий не что иное, как парижский анекдот восемнадцатого века.
Жертвами этой преступной любви были преимущественно те, кто покупал этот роман.
В это же время он сильно хлопотал о том, чтобы его вычеркнули из списка эмигрантов, куда он был занесен по оплошности его родственников вследствие того, что содержался в тюрьме, хотя и не покидал Францию.
12 июля 1799 года (22 мессидора VII года) Совет Пятисот издал закон, совершенно несправедливый, по которому родственники эмигрантов и бывшие дворяне считались ответственными за разбои и убийства, которые происходили в южных и западных департаментах. Исключение было сделано для тех, кто исполнял общественные обязанности по воле народа.
В петиции, поданной через несколько депутатов, де Сад просил, в надежде извлечь пользу для себя, прибавить еще исключение для граждан, достигших шестидесятилетнего возраста, которые дали доказательство своей приверженности республике.
Эта петиция была прочтена в Совете Пятисот 31 июля, но Совет оставил ее без последствий, перейдя к очередным делам.
Ловкий и упорный проситель, де Сад понял, что его ходатайства останутся без успеха, если не будут поддержаны влиятельным лицом. Он обратился к члену Совета Пятисот Гупильо де Монтегю… Он написал ему 4 февраля 1799 года письмо с просьбой о поддержке. Де Сад попытался воспользоваться Гупильо де Монтегю не только для того, чтобы добиться для себя исключения из списка эмигрантов, но и для того, чтобы провести постановку на сцене Французского театра его пьесы «Жанна Ленэ, или Осада Бовэ»…
Гупильо был очень польщен тем, что его считают способным судить о трагедии.
В нашем распоряжении нет ни одного его ответа, но можно думать, что они были очень любезны в отношении его протеже, если судить по второму письму де Сада от 30 октября.
"…Сад будет очень счастлив, если гражданин Гупильо в этот день будет у него вместе с некоторыми лицами, способными, как и гражданин Гупильо, судить о произведении. Если пьеса понравится, правительство должно своей властью приказать играть ее, как патриотическую пьесу.
Без этого ничего не выйдет, и удобный момент для ее представления будет пропущен; из-за ваших побед она и без того уже немного устарела».
В то самое время, когда бывший маркиз, покровительствуемый бывшим террористом, старался принудить Французский театр поставить свою пьесу под предлогом патриотических соображений, он же пытался поставить пьесу, которую остерегся подписать, но которую, пока не доказано противное, приписывают ему.
Некто Жак Августин Прево, бывший ранее антрепренером ярмарочных спектаклей, сделался в 1788 году актером и декоратором, а затем директором бывшего Театрального товарищества, которому он дал скромное название: «Театр без претензий».
Этот Прево объявил в сентябре 1799 года драму под названием «Жюстина, или Несчастия добродетели», но сделал это без разрешения полиции, которая поспешила запретить пьесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15