Через дорогу стоял следующий такой же «гадючник», без стекол в оконных рамах и даже без дверей. Тоже пусто.В третьем «гадючнике» у входа обнаружились свежие следы чьего-то недавнего присутствия: огрызки, объедки, грязные стаканы. У калитки — огромная куча: бутылки, очистки, мятая бумага, тряпье. Куча, явно приготовленная к вывозу на свалку.— Это наша рота наводила на прошлой неделе порядок, — просветил Наседкин. — Тут жил прапор один… фамилию вот забыл… Друган Иванникова. Прапора выселили, никто тут пока не живет.— Проверим, — брезгливо морщась, Никита вошел внутрь и в инстинктивном испуге отпрянул.Из сеней с воплем «Ма-ао!!!» метнулся наружу между сапог полосатый бродячий кот.— Брысь, сволочь блохастая! — топнул Никита каблуком.Патрульные гоготнули.В кухне до края кирпичной печки — нагромождение из банок, бутылок, замшелой посуды, кастрюль и сковородок. В спальне — аналогично: гора мусора из тряпья, газет, окурков и черепков. В темном углу — железная армейская кровать. И на ней… труп? Не иначе, труп. Живой бы здесь не выжил! Никита с холодком в груди легонько пнул накрытое рогожкой тело носком сапога.Оп! Жив, курилка! Тело хрипнуло, закашлялось до слюней, приподнялось и даже село на кровати. Отвратное тело, честно сказать! В трусах и майке, исхудавшее до синевы. А запах! Перегар плюс кисло-прелый пот. Борода. Не щетина, нет. Уже полноценная борода. «Давно сидим, отцы?»— Ты кто? — Никита чуть отвернулся, чтобы «аромат задов» от этого… существа прошел от него по касательной. — Иванников? Ты Иванников? Майор?— Пинчук я. Бывший прапорщик Пинчук.— Пень-чук? Чук и пень. Взять его, хлопцы! На гауптвахту! Там разберемся, что за пень! — распорядился Никита.— Не имеете права! Уволен с военной службы в прошлом годе! Не пойду на «губу». Я вольный казак! — слово «вольный» существо Пинчук выдохнуло аккурат в лицо Никиты. Не получлось увернуться, чтоб хотя бы по касательной.— Скот ты смердючий, а не вольный казак! — озлился Никита. — Да нет, скоты и те живут в лучших условиях.Сильно кавказский боец Магометов из-за спины Никиты высокомерно буркнул на своем-тарабарском что-то типа «говно».— Молчать, боец! — окоротил Никита. — Я говорю! Команды «голос» не было!.. Кем работаешь, Пинчук? Где?— Никем и нигде? Я свободный человек, скиталец. Странник.— Ну да?! И что ты, скиталец, делаешь в закрытом гарнизоне?! Если уволен с военной службы, а?! Больше негде скитаться?!— А негде, негде! Туточки меня хоть милиция не заметет. Мне туточки хорошо.Все-таки до чего ж широкое понятие — «хорошо»!— Семья твоя где, зассанец? Есть семья? Жена?— Какая семья, ты чо?! Один я… Жена была. Ушла. Три года уже как. И детей увезла. В Расею… А мне в Расее делать нечего. Здесь мой дом. Двадцать пять лет отслужил, оттрубил в Педжене, тут и схоронят! Нету семьи! Никого нету!Действительно, какая семья?! Какая жена?! Распоследняя бродяжка-синюха рядом и вместе с таким не ляжет — даже из пьяной жалости. Мочой от него — как из привокзального сортира!— Хоть бы матрас подстелил поверх пружин! — чтобы что-то сказать, проворчал Никита.На стальной кроватной сетке валялась старая рваная шинель.— Был матрас! Сперли, сволочи! Неделю назад. Найду, кто — нюх начищу!Во-во. Нюх. Начистит он!— Кому твой матрас нужен! Вонючка!— Ты, это, лейтенант… слова выбирай! А то щас и тебе нюх начищу! Думаешь, я тут один такой? Нас много шхерится по городку. Ехать мужикам некуда, не на что и незачем. Живем мало-помалу, хлеб жуем.— Живем? Это ты называешь жизнью?— Послужи тут лет пятнадцать, и посмотрим, каким станешь. Могет, тож опустишься, — существо потеряло интерес, снова улеглось на кровать и зарылось в тряпье.Никита махнул на существо рукой. Вот не было у него хлопот — доставлять гражданского, если на слово ему поверить, на «губу». Да и Пинчуком назвалось существо, не Иванниковым. А лейтенант Ромашкин получил приказ насчет майора Иванникова, никак не насчет прапорщика Пинчука. Ну его! Пошли отсюда!Прошли… Обошли еще с дюжину подобных вместилищ той или иной степени загаженности. Обнаружили еще с полдюжины субъектов той или иной степени деградации. М-да, такие могли и на пинчуковский матрас покуситься, могли. Переходящий матрас имени Советской Армии, теплыми изблевавшей чад своих из уст своих!Майор Иванников среди «чад» так и не нашелся. Всё, бойцы, отбой. Свободны. Перекур и на обед. Если кусок в горло полезет после насыщения эдаким амбре. Фу, аж подташнивает!— Товарищ подполковник! — доложился Никита. — Иванникова… не нашли!Вот блин, жди очередного разноса!— Плохо! — констатировал Хомутецкий. И конкретизировал: — Плохо начинаешь службу, лейтенант! Элементарное поручение и… Плохо, очень плохо! Шагом марш!— Куда?— Отсюда!Вот блин, элементарное поручение! Сам бы попробовал, командир!— Да, лейтенант! — в спину дослал Хомутецкий. — Иванникова больше не ищи. Он сам явился. Через пять минут как ты ушел.Вот блин!!! Ну, куда это годится?! Никуда это не годится! И что, вот тут и так — годы и годы?! Прощай молодость, и карьера. Судьба-злодейка, за что ты лейтенанта Ромашкина?!Ну, не люблю я тебя, лейтенант, не люблю! — злорадно и ехидно ответила судьба.Жена уехала от него через несколько дней. Поначалу (то бишь эти самые несколько дней) пыталась перетерпеть тяготы неустроенного быта, часами сидела, глядя в окошко, думу думала. Наконец, собрала вещи, объявила, что ей нужно ехать прерывать беременность, а там и сессия не за горами. Разлука укрепляет любовь! Сам выбрал этот округ. А она домой хочет, к маме! Большой привет! Не скучай…Никита поначалу даже где-то обрадовался. Сам же начинал тяготиться — развестись, что ли? Теперь всё разрешилось как бы само собой. У нас нет намерений, мы следуем за обстоятельствами.Однако обстоятельства — не сахар. Он уходил с утра в казарму и возвращался домой только спать. Иногда и не возвращался, ночевал в роте. А что делать в пустой квартире? Да и не пустой вообще-то! Зампотыл Зверев подложил свинью. В квартире, где Ромашкину выделена комната, оказывается, проживало еще и семейство уволенного капитана. Уволенный капитан Карпенко все сдавал и сдавал должность, но его не рассчитывали и не рассчитывали. Потому что капитан Карпенко все ротное имущество частично разбазарил, частично пропил. Теперь покрывал недостачу по ночам: что-то где-то добывал, а утром сдавал по накладным на склад. Семейка в количестве четырех человек голодала. Дети днем питались в школьной столовой, а вечером смотрели несчастными глазами на родителей, шарили по кастрюлям, стучали ложками, гремели тарелками.Никита вскоре после отъезда жены получил контейнер с вещами от родителей: холодильник, стиральную машину, старенький телевизор, кресло и несколько заколоченных ящиков, в которых обнаружились картошка, лук, грибы, соленые огурчики в банках, варенье, тушенка, крупы. Отлично! Хоть изредка можно будет самому покухарничать, а не в столовке язву желудка наживать.Ночи уже стояли на удивление промозглые и прохладные. Днем — пекло, а ночью — холодрыга. Его пятый этаж продувался через щели рассохшихся оконных рам и дверей. И вот открытие: батареи отопления имели место быть, висели на стенах, но парового отопления, как такового, по проекту вообще не предусматривалось. Туркестан ведь! Жара! И гарнизонная котельная отапливала казармы, а для пятиэтажек в городке подразумевалась только горячая вода. На самом деле и холодная вода, выше второго этажа почти не поднималась — не хватало напора старенькой водокачки. Горячей воды не было вовсе.Из-за вечной мерзлоты лишь две из трех комнат в квартире были обитаемы. В одной — Ромашкин и тараканы. В другой — семейство Карпенко и, наверное, тоже тараканы. Изредка к Никите приходил полосатый котяра. Не тот ли, что пуганул его на пороге «гадючника»? Вроде тот. Похож. Котяра с энтузиазмом охотился на тараканов, за что Никита простил ему вероломно сожранные сосиски. Запирал на ночь в комнате вместе с собой: охоться на здоровье, полосатик! Уж лучше мягкие «топы-топы» в темноте, чем насекомное шуршание.Пришедшие багажом шмотки стояли в третьей, дальней комнате. Что-то распаковал, до чего-то руки не доходили. У него не доходили, а у кого-то дошли. Обнаружил, что один из ящиков вскрыт: крышка оторвана, но аккуратно приставлена обратно. Заглянул внутрь — пусто. А вроде должна быть картоха. Никак соседи подсуетились. Ругаться с ними? Дети голодные…— Сосед! Сосе-ед! — позвали с кухни. — Ромашкин! Никита!Ну, он сосед, он Ромашкин, он Никита. Чего надо-то? Мало того, что обнесли, так еще и зовут! Весело им!— Лейтенант! Иди к нам! Присоединяйся! А то совсем отощал, покуда укреплением воинской дисциплины занимался!Зовут — надо идти. А надо? Так ведь… зовут.На кухне в центре стола стояла бутылка водки. Еще тарелки с закусками и большущий казан картошечки с тушенкой.— Сан Саныч! Откуда такое богатство? — не без деликатной фальши удивился Никита.— Чудак ты! — не моргнул глазом бывший капитан. — Это ж все твое! Кроме водки, заметь, кроме водки! Думаем, так и так гибнет добро. Решили, чем можем, поможем! Ну? Пьем и закусываем?! Держи огурчик! И помидорчик! И капустку! Грибки, картошечку! Рюмочку, а? Или стаканчик?— За что выпьем? — поднял рюмку Ромашкин.— А выпьем мы, дорогой сосед, за скорейшее возвращение на Родину. Чтоб этому Туркестану ни дна, ни покрышки! Пропади он пропадом, треклятый!— Грустно. Ладно, за возвращение так за возвращение… — Глыть! — А второй тост я предлагаю за нас. За дружбу и взаимовыручку между соседями. За сосуществование.— Вот это дело! И пусть наше сосуществование будет недолгим! Не более месяца! — пожелал самому себе Карпенко. — Нет, ты пойми меня правильно, я не про тебя! Просто надоело, понимаешь, бедовать тут! Не живем, а существуем! Сосуще… ствуем. Нет, ты прикинь, почти полгода как из армии турнули, а уехать на ридну Украйну никак!— Вот именно, что турнули! Чудо-юдо ты мое! — с горечью сказала соседка. — Ни зарплаты, ни документов на отъезд. Когда же конец мытарствам!— Скоро, радость моя, скоро! — капитан махом опустошил стакан. — Ух-х! Ненавижу я эту армию, эти пески, эту пыль! Черт бы побрал комиссаров и командиров, туркменов и узбеков, танки и самоходки, пушки и пулеметы! Ух-х, жисть!.. Заспеваемо, лейтёха?.. И в дорогу далэ-э-эку ты мэни на зори провожала…— … и рушник вышиванный на счастье дала! — подтянул Никита. Грустно всё…— Чэ-э-эрвону руту, — пригорюнилась супруга Карпенко, ни слуха, ни голоса, но разве важно? — нэ шукай вэчэрамы…— Это не оттуда, жинка!— Тай, какая разныця!— А и верно!— И водка тут — дерьмо! — ляпнул Никита. Спохватился: — Нет, я не в смысле эта ваша, а вообще! В смысле, местная!— Дерьмо, дерьмо… — закивал Карпенко. — Ну что? Еще по одной? У меня там еще две…
***
Поутру башка трещала, как арбуз, проверяемый на прочность крепкими руками. Дерьмо водка, да.Никита побрел к офицерской столовой завтракать. Не хочется, но надо. Здоровье в аптеке не купишь, а продать его можно по дешевке на любом углу. Или вообще за так отдать. Надо что-то в себя забросить, надо. Он бы удовольствовался остатками вчерашнего пиршества, но… никаких остатков на кухне. Всё подмели, голодушники… Впрок наелись, Карпенки?Ну да не суди, и не судим будешь.Он подсел за столик к взводному Шмеру, почти уже приятелю:— Мишка! Вот как тебе тут служится? Не томишься? — задал риторический вопрос, ковыряя вилкой яичницу. — Почему все мучаются и ненавидят этот гарнизон? Казалось бы, тепло, фрукты-овощи. Не Крайний Север или Забайкалье! А народ так отсюда рвется — куда глаза глядят!— А тоскливо тут! Чужая страна, ноль цивилизации. Вот я — попал в Педжен два года назад, живу бирюком, ни бабы, ни угла. Торчу в этой занюханой общаге один одинешенек, чтоб ей сгореть! Тьфу-тьфу-тьфу!!! Не дай бог, конечно, а то в казарме поселят. А где тут жену найдешь? Туркменку? За нее калым нужен. Выкупить невесту — зарплаты за пять лет не хватит. В России или в Бульбении я б давно девку нашел, и не одну! Но сюда-то кто добровольно поедет? Не дуры все-таки. То есть дуры, конечно, но насчет сюда — не дуры. Скажешь, нет? Вот и от тебя женка сбежала…— Она… на время.— Ага. «Время — вещь необычайно длинная…» — продемонстрировал Шмер знакомство с Маяковским. Так что, старичок, остается одно: онанизм до мозолей на руках.— Ну, ты сказа-ал!— А что такого? Что еще остается?.. Эх, старичок… Знаешь такое понятие — «незаменяемый район»? Есть в Туркво «заменяемые районы» — в обязательном порядке где через пять, а где и через десять лет, но замена будет! Все зависит от дикости и трудности службы. А наш Педжен — «незаменяемый район». У нас не высокогорье, и не совсем пустыня, глушь, конечно, но вполне пригодная для службы. Ну, комары «пиндинка», от которых по телу — трофические язвы, это мелочи… как комарик укусит… Ай, дадно! Ты доел? Допил? Пошли? Хочешь, в гости?— К кому?— Да ко мне ж! К кому еще!Они доели завтрак, они допили чаю. Они пошли. В общагу, к Шмеру в гости. До построения — целый час, а в казарму если войдешь, так до отбоя не выберешься.По дороге Мишка говорил, говорил и говорил, безумолчно, не останавливаясь. Словно прорвало:— Сам скоро почувствуешь на своей шкуре, до чего тут хреново. Вот задует ветер, «афганец», — неделю, а то и две пылью метет в городке. Ни зги не видно, и дышишь воздухом пополам с песком. Электрические провода обрывает — и без воды и света.— Что ж, будем мало пить и мало писать, — усмехнулся Никита. — Какие еще предстоят трудности?— Жратвы в магазинах нет, только консервы. На весь гарнизон один магазинчик, «военторг» с пустыми полками. Привоз продуктов раз в неделю. Тетки занимают очередь на себя и подруг с часу ночи, а открытие в девять. Стоят до утра, сменяя друг друга, делят ночь поровну. У молодых девчат еще есть оптимизм, а кто постарше — уже в безнадёге. Вообще тут, на Востоке, бабоньки быстро стареют. Жара, солнце, не знаю… Пока молодые-симпотные, заводят любовников побогаче — из местных аборигенов. Называется «друг семьи». Этот «друг» подпаивает мужа, кормит семью, а супругу регулярно имеет. Муж, капитан или майор, напьется, слюни распустит и спит на лавочке в палисаднике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33