Ручеек невозмутимо журчал. Дмитрий усмехнулся и покачал головой. Сунув два пальца в рот, он пронзительно и коротко свистнул и зашагал прочь. Солдаты, всполошенные свистом, вскочили, побросав кости.
— Коня! — гаркнул Дмитрий. — Живо!!
Нагоняя ушедший вперед обоз, они наткнулись на семью беженцев. Жители какой-то разоренной деревни покинули разрушенный дом и спасались бегством. Им бы драпать со всех ног — оборванному тощему крестьянину, его жене и ребенку, ан нет — спрятались в кустах и затаились. То ли посчитали, что их не заметили, то ли от страху ноги отнялись.
Солдаты со смехом и улюлюканьем закружились вокруг кустарника, где пытались найти убежище несчастные. Те поняли, что не скрыться, и покорились судьбе. Худой, как палка, смуглый до черноты, невысокий мужичонка в драных штанах и грязной залатанной рубахе навыпуск выбрался первым, низко опустив голову в бесформенном колпаке, натянутом до самых бровей. За спиной у него висел серый узел котомки. Следом вышла женщина — такая же тощая, в платье, больше похожем на мешок. Босая. Длинные спутанные волосы, похоже, никогда не знали гребня. Дмитрий ошибся: ребенок был не один. Кроме пацаненка лет восьми-девяти, который цеплялся за материнский подол, женщина несла на руках грудничка.
Один из воинов со смехом подъехал на коне к мужику, сорвал с его спины котомку и вывернул ее, выбросив на землю скудные пожитки. Ничего, кроме тряпок, небольшого котелка и мотыги без рукояти, там не было.
Мужик пустым взглядом таращился на солдата, безвольно опустив руки. Его жена сухими, без слез, глазами уставилась на перевернувшийся вверх дном котел, словно в нем было их спасение. Сын вцепился в платье матери обеими руками, спрятав лицо в подоле. Она механическими, как у автомата, движениями гладила его по голове. Младенец на руках женщины крепко спал, сморщив маленькое безбровое личико.
А Дмитрий вдруг впал в ступор. “Сейчас их убьют, — подумал он. — Остановить. Приказать, чтобы оставили их в покое. Пусть убираются…” Но он молчал. Не мог раскрыть рта.
Меч солдата с шелестом вылетел из ножен и сверкнул на солнце.
Тело крестьянина неловко, боком повалилось на траву. Задергало босыми пятками, забило руками. Кровь толчками выплескивалась из разрубленной шеи. Голова откатилась к ногам женщины. Она смотрела на голову мужа безумным взглядом. Даже не закричала. Стояла, как бесчувственная механическая кукла, лишь тонкая рука, словно заведенная, гладила волосы сына — туда-сюда, туда-сюда…
Дмитрий пытался разжать губы. Они не повиновались.
Воин отодрал мальчишку от матери и отшвырнул его в сторону. Снова блеснула сталь.
Солдат ударил женщину по плечу, развалив ее чуть ли не до пояса. И не только ее. Заодно развалил и младенца.
Легкий поворот шеи потребовал от Дмитрия неимоверных усилий. Он взглянул на единственного пока оставшегося в живых пацана. Мальчишка стоял на четвереньках, раскрыв рот и выпучив полные ужаса глазенки.
Другой воин подъехал к нему, наклонился с седла и поднял мальчишку за шиворот, как котенка. И полез пальцем ему в рот — проверять зубы.
Дикий, почти на ультразвуке, визг вырвался изо рта пацана. Он дернулся, и солдат взревел от боли, выпустив из рук мальчонку, который упал на землю, прокатился кубарем, вскочил на ноги и стремительно припустил бежать, не разбирая дороги. Воин выругался, вырвал из тула лук, бросил на него стрелу из колчана и оттянул тетиву к уху.
И невидимые путы, стягивающие тело, вдруг исчезли. Мышцы стали легкими до звона. Первый удар, ногами, — кобыле. Второй, наотмашь рукой, — солдату, натянувшему лук.
Стрела прошла далеко от цели. Воин свалился с седла, как мешок с дерьмом.
— Ты! — рыкнул Дмитрий, обретая голос и тыча камчой в другого солдата. — Догони щенка! Чтоб живым остался!
Солдат стегнул коня и помчался в погоню за мальчишкой.
Тронув поводья, Дмитрий объехал трупы женщины и младенца и стал наблюдать за погоней. У него было дикое, неправдоподобное ощущение, что он савд внутри развалился, как от удара меча. Воин быстро нагнал убегающего мальчугана, схватил, перекинул через седло и поскакал назад. Дмитрий с шипением выдохнул сквозь зубы. По телу бежали горячие мурашки, словно кровь вдруг закипела в венах и артериях.
Сзади послышался громкий стон: сбитый с седла солдат очнулся.
Дмитрий развернул лошадь. Воин сидел на земле и с кряхтением растирал ушибленную шею. Он проворно откатился из-под копыт надвигавшейся кобылы, встал на колени и ткнулся лбом в траву.
— Прости, господин! Я не подумал.
Дмитрий оскалился в зверской улыбке, собрал полный рот слюны и смачным плевком отправил ее в сторону солдата. Воин поспешно подался назад, избегая плевка.
— Вот он, гаденыш! — Воин, посланный вдогонку за мальчишкой, вернулся вместе с пленником.
— Давай его сюда.
Пацан, висевший поперек седла, не подавал признаков жизни. Или смирился, или просто в обмороке. Солдат взял мальчишку за шиворот и приподнял, чтобы передать его Дмитрию. Нет, пацан не потерял сознания от страха. Просто он не шевелится. Зажмурился. И слезы ручьями бегут по грязным щекам.
— Хор-роший щенок! Зубастый! — Дмитрий сгреб в кулак рубашонку на груди мальчишки, — только бы рубашка не порвалась! — и вздернул пацана с седла в воздух, удерживая одной рукой на весу. — Возьму его к себе… А ну, открой глаза! Открой глаза, говорю!
Он слегка встряхнул мальчишку. Плачущий маленький пленник открыл глаза, которые оказались не карими, а голубыми. Тут только Дмитрий обратил внимание, что волосы у мальчишки светлые — соломенные, с заметной рыжинкой, и чуть вьющиеся. Пацан таращился на него и кривил в плаче рот.
— Понимает, — удивился Дмитрий.
— Муг он. Из огнепоклонников, — пояснил воин, догнавший мальчишку, и пренебрежительно сплюнул.
— Муг, — протянул Дмитрий и добавил по-русски: — Пусть будет муг.
Он посадил мальчишку впереди себя и крепко прижал рукой. Пацан не брыкался. Свободной левой рукой Дмитрий полез в потайной карман и вытащил первую попавшуюся монету — это оказался полновесный золотой динар. Ну и хрен с ним, с золотом, — одной монетой больше, одной меньше…
— Держи, — он кинул золотой воину. — За прыть. Солдат поймал монету на лету и, довольный, сунул за пазуху.
— Вперед, — приказал Дмитрий.
* * *
Вот оно как… Валяясь раненым, я как-то отвлекся от того, что нахожусь в войске Тамерлана, которое разнесло Индию к чертовой матери. Умиротворился. Нелепо, но я снова испытал шок, когда зарубили этих бедолаг. А ведь пора бы уже привыкнуть…
Интересно, кем я здесь стану? Игры, похоже, кончились. Не сомневаюсь, Хромец найдет мне применение. Но удовлетворит ли меня роль верного слуги рыжебородого старца? Глупый вопрос! Я буду служить Тимуру вплоть до его смерти: пророчества джавляка имеют обыкновение сбываться…
Так что же получается — судьба моя предопределена? А как же свобода воли? Или она дозволяет лишь вволю покривляться на том шестке, который мне, как всякому сверчку, полагается?
Думать обо всем этом — все равно что в трясине барахтаться. Остается только сойти с ума от бессилия. Или найти удовольствие в самом процессе существования, каким бы оно ни было. А может, “предопределенность” все-таки не идентична “полной определенности”?
Надо же, малец уснул у меня на руках — усталость пересилила страх и горе. Спи, пацан, спи. Ты у меня станешь отчаянным рубакой. Я сделаю тебя бойцом. Верным и преданным мне бойцом. Ты мне еще пригодишься… Вот так. Что-то сделало выбор за меня, а я делаю выбор за этого маленького человечка…
* * *
Небо потемнело, предвещая короткие южные сумерки. Дмитрий перекинул ногу через шею кобылы и спрыгнул вместе с пацаном. Маленький пленник проснулся и затравленно озирался — волчонок, да и только. Дмитрий поставил его на ноги и крепко ухватил за плечо. Еще задаст стрекача сдуру — ищи потом среди телег.
Джафар уже торопился навстречу, семенил на коротких ногах, выпятив вперед брюхо. Дмитрий подтолкнул мальчишку и повел к толстяку. Кривой сверлил пацана единственным глазом.
— Возьми мальчишку, — распорядился Дмитрий. — Тряпки эти — долой. Пусть выльют ему на голову пару ведер воды. Одежду ему подбери и приведи ко мне. Пока не корми. Успеется.
Велев также расседлать и накормить кобылу, он оставил мальчика на попечение управителя и пошел к своим “апартаментам на колесах”. Достал из повозки деревянный тренировочный меч, взвесил на ладони, примериваясь, и потянулся за ножом; сел, привалясь спиной к колесу повозки, и принялся строгать. Маленький деревянный меч был наполовину готов, когда Джафар привел к нему мальчика, переодетого в длинную, до пят, холщовую рубаху — в нее мог бы уместиться пяток таких заморышей. Подол и рукава у нее наскоро обкорнали, и пацан плелся, путаясь в собственных ногах.
Дмитрий жестом велел мальчишке сесть рядом. Тот опустился на корточки и замер.
— Иди, Джафар, — бросил Дмитрий. Кривой оставил их, недоуменно оглядываясь.
— Подними голову, — приказал Дмитрий мальчишке. — И посмотри на меня.
Пацан медленно поднял лицо и взглянул на него глазами, полными страха и ненависти.
— Как тебя зовут?
Мальчишка молчал, упрямо сжав губы. Дмитрий усмехнулся и отложил заготовку в сторонку. Поднялся, отряхнув колени от стружки.
— Сиди здесь.
Он расстегнул и снял с себя пояс и чекмень, оставшись в нательной рубашке; вытащил из ножен бастард и отошел на пяток шагов.
…Когда-то давным-давно он изощрялся с оружием в руках перед Тамерланом, а теперь будет делать то же самое перед малышом, потерявшим мать и отца, которых он, Дмитрий, мог спасти, но не спас…
Удар. Пируэт. Удар. Послушный и смертоносный бастард с легким шелестом резал сумерки. Бой с тенью… Короткий, непродолжительный, но тень в нем обречена… Дмитрий остановил рубящее движение на полпути и опустил бастард.
Мальчишка смотрел на него остановившимся взглядом.
Дмитрий вернулся к повозке и присел перед пацаном, положив меч на колени.
— У тебя больше нет семьи, — сказал он. — И ты мой раб. Но я могу сделать из тебя воина. Кем ты хочешь стать — рабом или воином?
Мальчуган приоткрыл рот, но не издал ни звука.
— Как тебя зовут? — снова спросил Дмитрий.
— Ануширван…
— А-ну-шир-ван… — повторил он по слогам. — Так кем ты хочешь стать, Ануширван, — рабом или воином?
— Воином.
— Если будешь послушен мне, клянусь, ты им станешь. Понял?
Не дожидаясь ответа, Дмитрий подобрал с земли ножны и вернул в них бастард.
— Пойдем, — сказал он, поднимаясь. — Я велю накормить тебя.
Сам он поужинал в обществе джавляка. Як уплетал похлебку за обе щеки, не забывая прикладываться к винишку. Дмитрий мрачно пожевал вареного мяса, запил горячим еще бульоном и отпихнул миску — настроение ему подпортил Джафар, осведомившийся, надо ли оскопить мальчишку.
Дервиш набил брюхо до отвала, сыто рыгнул и полез под повозку. Спать джавляк мог сутки напролет, просыпаясь лишь для принятия пищи. И будить его не надо было — стоило лишь запахнуть съестным, как Як возникал возле миски, словно материализо-вывался прямо из воздуха. Но и бодрствовать сутками дервиш тоже умел. И не одну ночь провел без сна возле постели Дмитрия, выхаживая его, — меняя повязки и потчуя травами. А лекарей, посланных к раненому, прогнал с руганью.
Джафар перед джавляком лебезил. Зоррах его побаивалась. А Дмитрий по-прежнему не знал, как вести себя с Яком. Порой дервиш казался ему не человеком, а существом из иной Вселенной, волею случая принявшим человеческий облик, — вот оно постоянно рядом, его можно потрогать, даже услышать от него членораздельную речь, но понять его при всем желании невозможно. Як существовал в собственном мире, жил по законам, известным ему одному, словно окруженный невидимой, но непроницаемой стеной: глухой к упрекам и похвале, не благодарящий и не принимающий слов благодарности, вечно пьяный, но на поверку трезвее всех трезвых. И среди таких же, как сам, дервишей Як Безумец жил по своим правилам: не торговал амулетами, не участвовал в спорах и драках, даже в групповых камланиях, которые то и дело устраивали бродяги-аскеты, не радел. Для Дмитрия он оставался ходячей тайной, окутанной флером мистики, — лысый Нострадамус-визионер с выщипанными бровями.
Но исчезни вдруг джавляк, уйди, ведомый своими видениями, — и словно часть тебя оторвется и исчезнет. Как-то незаметно получилось, что дервиш Як Безумец стал Дмитрию важен. И не потому, что дервиш ухаживал за ним и лечил его, — признательность тут вовсе ни при чем. Причина исключительно в самом Яке — таком, каков он есть.
Из-под повозки раздались раскаты молодецкого храпа. Дмитрий поморщился, огляделся в поисках какого-нибудь тяжелого предмета, но удовольствовался костью, которую обгладывал за ужином джавляк. Прицелившись, он запустил ею в темноту между колес. Храп смолк. Невидимый дервиш завозился под повозкой. Дмитрий чуть наклонил корпус вправо, и летящая кость просвистела мимо уха.
— Сукин сын, — усмехнувшись, пробормотал он по-русски.
Под повозкой стало тихо — Як больше не храпел.
Дмитрий лег на теплую землю, положив голову на руки. Прямо над ним пересекала черное небо извилистая, искрящаяся лента Млечного Пути. Огромные звезды молчаливо мерцали во тьме и тишине. “Камни, — вдруг вспомнилось ему. — Я совсем забыл о камешках. Ладно, не к спеху. Успеется еще…”
Из созвездий, рассыпанных в небе, Дмитрию были знакомы только ковши обеих Медведиц. Он лежал и, кусая губы, смотрел на колкую искру Полярной звезды.
* * *
Дмитрий подскочил, как подброшенный пружиной, сел и, скрипнув зубами, обхватил руками голову.
— Сейчас, — хрипло проговорил он, поднимаясь. — Сейчас…
Встал и помотал головой, словно бык, отгоняющий назойливых мух.
— Сейчас, — повторил он. — И хватит… Хватит…
Решительным шагом он направился к повозке. Но не к своей.
Они уже спали. Фатима лежала у занавеси, преграждая путь внутрь. Она настороженно вскинулась, едва его рука отвела занавес, но увидев, кто ее потревожил, спешно прикрыла подбородок покрывалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44