Но сейчас Як играл тихо и напевно, будто колыбельную. Такой мелодии у него Дмитрий раньше не слыхал. Она бы ему, наверное, даже понравилась, если бы не плачущий тембр дудочки. Свирель, казалась, стонала и рыдала. Тихо жаловалась о чем-то давно и безвозвратно потерянном, как человек, у которого уже не осталось ни голоса, ни слез, и он тихо стонет сквозь зубы.
Дмитрий скрипнул зубами, стискивая челюсти. Свирель надрывалась в тоскливом напеве.
— Заткнись, — прошептал он. — Заткнись…
Он поднял бурдюк и стал пить снова. Он пил, пока не опьянел окончательно и не повалился наземь тут же, у колеса Джафаровой повозки. И уснул.
* * *
Интересно, что нужно было судьбе или тому же Богу, когда кто-то из них вырвал меня из того времени и бросил в это? Узнаю ли я когда-нибудь ответ?
Вряд ли…
А мне нужен Тамерлан со всеми его потрохами. Никто другой — только он.
Моя жизнь здесь — абсурд. Жестокий, кровопролитный абсурд безо всякой пощады к человеку другого века. Сколько он продлится? Год, два, десять, двадцать? Мне ведь только тридцать. И все это время я буду лезть на стены и махать мечом, медленно поднимаясь по ступенькам лестницы званий? Если буду… Я не только иноземец — плюс к тому иноверец. Хуже не придумаешь.
Можно, конечно, принять ислам. Ну, это никогда не поздно…
Судьба жестоко посмеялась надо мной, а я в отместку хочу посмеяться над нею. Смотри, куда ты меня засунула — почти что к чертям в пекло; но я не только выжил — я еще и все повернул по-своему… Вот так-то… Не того выбрала, чтобы всласть поиздеваться. Я скользкий: где сядешь, там и слезешь.
Я балансирую на лезвии бритвы, идя вперед с упорством маньяка. И хрен с ним…
Я не тешу себя иллюзиями. Я сам иллюзия. Иногда я думаю: “А что же будет потом, когда выдам Тамерлану свою легенду и он в нее поверит?” И, честно говоря, не знаю, что будет дальше. И не хочу знать.
* * *
Утренняя туманная дымка стелилась по земле, словно скомканное кисейное покрывало. Зеленеющие макушки пригорков выглядывали из клочковатой молочной взвеси, похожие на темные лысины в обрамлении нечесаных, седых патл.
А на другом конце поля из белой дымки поднималась колеблющаяся пестрая масса. Она казалась единым существом: чудовищной аморфной амебой, вздумавшей пожрать это поле вместе с пригорками, травой и туманом. Она ползла вперед, издавая глухой гул и трубные, скрежещущие стоны…
Они издали рассматривали индийское войско, выстроившееся в боевой порядок. Туман растаял, и теперь противник был виден, как на ладони: легковооруженная пехота, состоящая из метателей дротиков и пращников, за ними — громады боевых слонов, а потом уж основная масса армии, выставленной султаном Махмудом против Тимура — левый фланг, правый фланг, центр.
Слоны были грозны на вид: в ярких попонах, с башенками на спинах. В башенках виднелись крохотные, будто игрушечные человеческие фигурки. На шее каждого слона восседал еще один человечек — вожатый.
— Э-э… — громко сказал Сук, стоящий по правую руку Дмитрия. — Рубить по хоботу… А дотянешься? Вон он какой, слон-то, — человек перед ним, что песчинка.
Дмитрий поправил портупею бастарда, сплюнул под ноги и растер подошвой. Он оглянулся на свою команду: напряжены, как коты, увидевшие на другой стороне дороги собаку. Боятся слонов. Сам он разглядывал серые туши с мрачноватым удовлетворением. Слоны и слоны, что тут… Есть вещи поважнее.
Дмитрий был зол на себя. Не воспользовался шансом, не справился с ситуацией во время самовольного визита к Тамерлану. Он понимал, что злится попусту, однако ничего поделать с собой не мог. Эх, кабы знать, где упадешь, и матрасик заранее подстелить, чтобы морду в кровь не разбить…
Зря он осторожничал. Надо было брать судьбу за горло и после всей разудалой ахинеи о житии воинственного фантастического народца не пенять на “провалы в памяти”, а выложить напрямую: неспроста я здесь появился и есть у меня к тебе, Тамерлан, разговор серьезный, так что изволь побеседовать со мною с глазу на глаз. Множество приятных вещей узнаешь…
Так нет. Не решился. Засмущался, видите ли, общества. А Тамерлан возьми и обруби все концы: позовет — приходи, а не позовет — сиди на жопе ровно и жди. А ждать можно месяцы, а то и годы…
Злость кипела в нем, а вид индийской армии, построенной в боевой порядок, добавлял в кровь адреналина.
“Хватит! — оборвал он себя. — Найдешь выход. Должен найти — и точка. И по нескольку раз на дню мочить стражу, чтобы поймать момент, когда Тамерлан пребывает в одиночестве, не стоит. Однажды сошло с рук, а вдругорядь Тимур может оказаться в ином настроении. Назойливых никто не любит. Он должен сам предоставить возможность беседы тет-а-тет. Как? А в виде награды…”
Дмитрий ухмыльнулся. Награда? Дело за малым. За подвигом. Например, в одиночку взять приступом крепость… Или расправиться с войском индийцев — опять же в одиночку… На худой конец можно поймать слона и подарить Хромцу. Так же нагло привести к Тимуровой резиденции и разораться, что в подарок животину притащил.
При мысли о подарке с хоботом обуревавшая его злость незаметно рассосалась, а рассуждения стали трезвее. При чем тут слон? Пленника надо взять: выбрать понаряднее фазана, валить и вязать. Тут уж не ошибешься: кто золотом тиснен с головы до пят, тот и есть важная птица. До султана Махмуда бы добраться, царька делийского… Но попробуй разбери, кто есть кто, когда заварится кровавая каша… А было бы неплохо. Тогда лавры на сто процентов обеспечены, состоится и новое рандеву. А там отказаться от золотишка всякого, кое совать будут, и потребовать — нет, нижайше попросить — уединенной встречи. И если она состоится…
Стоящий рядом Сук вдруг всхрапнул, будто лошадь, и Дмитрий вернулся с небес на землю. Десяток ждал ответа.
— Эмир мудр, — сказал он хмуро, поворачиваясь направо — туда, где стоял сам Тамерлан во главе отряда гвардейцев-сансыз. — И знает больше вашего. Надо не бояться, а рубить слонов по хоботам, как сказано. Хобот у слона — самое нежное место. Слон или топчет, или хватает хоботом. Если норовит ухватить, то руби по хоботу. А если погнался, не беги напрямую, как курица перед… — Дмитрий запнулся, — лошадью, а отбегай сразу в сторону, чтобы слон не успел развернуться. Слон большой, но неуклюжий: ловкий воин увернется и убежит от него. — Он говорил спокойно, словно воевать со слонами ему было невпервой. — Огонь у нас есть. Все звери огня боятся, и слоны тоже. Разве вы не верите эмиру?
Он еще раз оглядел десяток и увидел, что не убедил их. Их ничто не убедит, пока сами не увидят, как слоны побегут, испугавшись горящих вязанок сухого, политого смолой хвороста, навьюченных на спины буйволов и верблюдов. А Тамерлан — умница из умниц…
— Есть племена чернокожих дикарей маленького роста… Вот такого… — от травы под ногами Дмитрий отмерил ладонью пигмейский рост. — Они охотятся на слонов, убивают и едят. А оружие у них куда хуже нашего: копья с кремневыми наконечниками — и все. Самое вкусное у слона — хобот. Печеный хобот. Просто объедение…
Внимательно слушавший Дмитрия десяток, как один человек, снова уставился на строй индийцев, переваривая образ боевого слона, как гастрономического чуда. Дмитрий был не совсем уверен, что африканские пигмеи охотятся на слонов, но ошибка его сейчас заботила мало.
— Откуда ты знаешь про дикарей, ун-баши? И что слонов едят? — поинтересовался Сук, озирая индийское войско.
— Читал, — ответил Дмитрий.
— Читал? А разве ты читать умеешь? Ты же только учишься?
Дмитрий отвесил десятку мрачный взгляд.
— Я учусь читать по-вашему, а по-своему я с детства могу. Много ученых книг прочел: про разные страны, про разные народы.
Сук крякнул. Остальные обалдело смотрели на Дмитрия, словно он вдруг сошел с небес в ослепительном сиянии. Так уж получилось, что они впервые услыхали хотя бы малую правду о его прошлом, а не фантазии, которыми он всех потчевал.
— Значит, хобот — самое вкусное? — растерянно проговорил Сук, почесывая бритый затылок под шишаком.
— Самое вкусное, — подтвердил Дмитрий, усмехаясь. — Потому что самое нежное. Хотите попробовать? Давайте одному слону хобот отрубим, а после в лагере испечем на угольях.
На физиономиях солдат появились неуверенные улыбки.
— Чего бояться: убьем слона, съедим слона, — сказал Дмитрий, щурясь на солнце. — Еще пишут, что ноги у него тоже лакомство.
— А уши? — спросил Сук.
— Про уши не знаю, не читал, — пожал Дмитрий плечами. — Но ты можешь попробовать — вон их сколько, ушей. — Он махнул в сторону индийцев. — Бери и ешь.
Они засмеялись, сначала нерешительно, подначивая друг дружку, потом разошлись и заржали в голос. Дмитрий недовольно поморщился: смех раздражал его. Он вновь чувствовал себя взвинченным и злым. В последнее время он стал замечать, что его злость давит окружающих, словно пресс. Солдаты стали избегать его взгляда, отворачивались. И не только они: Зоррах не поднимала головы, когда он приходил к Джафару, а сам торговец уже не вел себя с ним запанибрата. И привычные партии в шахматы проходили в молчании, без сопровождения живой и насмешливой болтовни. Только, Яку Безумцу, пожалуй, было абсолютно наплевать на злость Дмитрия. И неудивительно, потому что никому не ведомо, на что джавляку не наплевать.
— Смотрите, — сказал Дмитрий.
Ровная линия слонов пришла в движение: на них неслось громадное стадо обезумевших от ужаса буйволов и верблюдов с полыхающими на спинах кострами. Погонщики, запалившие их, бегом возвращались к своему войску. Индийская легкая пехота была сметена в считанные секунды.
— Ай да Тамерлан… Ай да сукин сын! — произнес Дмитрий по-русски.
Слоны испугались огня. И, став неуправляемыми, раздались в стороны, кинувшись с трубными криками на фланги собственного войска. А там уже кипел бой, и отряды Тамерлана, начавшие сражение на флангах, поспешно отступали, чтобы не мешать слонам сделать их работу.
— Видели? — громко спросил Дмитрий, не оборачиваясь.
Заревели трубы, зовущие в атаку: пришел черед центра вступать в бой.
Дмитрий сжал древко копья и махнул им.
— Пошли, — выдохнул он и оскалил зубы.
* * *
Сражение может длиться часами, сражение может длиться днями, но это всегда одно растянутое мгновение. Оно вне времени и пространства. Оно само — и время и пространство. Время смерти и пространство смерти.
Дмитрий хотел бы взглянуть, как ведет себя во время битвы солнце. Может, оно, словно сумасшедшее, стремительно катит от одного края горизонта к другому? После сражения он в очередной раз удивится, как сжалось время, как незаметно промелькнуло, пока он выживал, убивая других.
В бою выживает тот, кто умнее. Умнее всем сразу: умом и телом. Кто способен стать одним большим глазом, озирающим вокруг себя на все триста шестьдесят градусов; кто способен стать лишь довеском к быстрой стали, доверив ей всего себя без остатка. Кто быстрее, чем бросок змеи, и устойчивее, чем слон.
Некогда смотреть на небо. Некогда думать. Надо просто все замечать. Видеть лужу крови, кишки, вывалившиеся из распоротого брюха мертвой лошади, отрубленную голову, некстати подвернувшуюся под ногу — можно поскользнуться, или споткнуться, или упасть. Упасть легко — подняться в сутолоке не в пример тяжелее. И земля под ногами предательски раскисает и хлюпает грязью — она не в силах впитать всю кровь, которая на нее льется. Надо не только видеть, но и слышать. Слышать тяжелое дыхание торопящегося врага, который покончил со своим противником и теперь спешит на помощь своему товарищу. Он не зайдет с лица, а нападет сбоку или постарается навалиться со спины. И ладно бы, если он один… Надо не только видеть и слышать, но и чувствовать. Чувствовать свистящую на излете стрелу — куда она летит, не к тебе ли? Чувствовать брошенный издали метательный топорик или тонкий дротик с узким, способным пропороть кольчугу острием, чтобы вовремя отпрыгнуть в сторону или отбить. Надо замечать все.
* * *
Войско султана Махмуда не выдержало нападения собственных боевых слонов, напуганных огнем, и натиска армии Тимура. Оно обратилось в бегство. Тимур преследовал индийцев, которые сражались с отчаянной храбростью обреченных, — но лишь те, кто не мог спастись бегством.
* * *
Дмитрий парировал два удара одновременно: противника спереди — щитом, противника сзади — скользнувшим за спину клинком бастарда. Меч откликнулся на удар протяжным звоном, словно камертон. Он крутанулся волчком, плавной широкой дугой выводя меч из-за спины. Карусель получилась отменная: похожий на изогнутый птичий клюв топор переднего противника застрял в щите, и тот, стараясь удержать оружие, не удержался на ногах, растянулся на земле, открыв незащищенную спину. Заднему противнику вишневый от крови клинок бастарда снес половину черепа.
Добивая упавшего ударом острия меча между лопаток, Дмитрий заметил, что мертвец, лишившийся верхней части головы, продолжает стоять. Топор крепко засел в щите, от его рукояти отходила кожаная петля, в которой болталась рука владельца. Дмитрий наступил на локоть убитого и дернул щит вверх. Сначала с треском сломалась рука, затем с треском выскочил застрявший топор. И тут стоящий мертвец осел и завалился на спину. Верхняя, срубленная часть черепа с чудом удержавшимися на макушке остатками шлема оказалась у покойника между ног, и она, словно удивленная происшедшим с ней, смотрела на Дмитрия с земли широко раскрытыми глазами, которые закатились в последней предсмертной судороге.
Он с размаху ударил ногой по этим раскрытым, мертвым глазам. Половинка головы подскочила и разделилась надвое, из нее выпала оставшаяся в черепном своде часть мозга. Пустая кость в шлеме покатилась по земле, словно тарелка, которую пустили катиться ребром, навстречу рослому воину с секирой, бросившемуся на Дмитрия из сутолоки рядов индийцев. Среди своих индус наверняка считался великаном, а Дмитрию он бы едва достал до ключиц. Дмитрий отмахнулся щитом от секиры и убил индуса прямым, колющим ударом меча в живот. Он толкнул ногой дергающееся в агонии тело, снимая его с клинка, и быстро развернулся на месте, встревоженный хриплым и пронзительным ревом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44