Все ряды на проспекте были забиты бегущими. Двигались очень медленно, но хоть двигались. Падающее солнце утонуло в полосе черных туч у горизонта — на западе.
— Смотрите, какого цвета тучи чудовищного, мрачного, — обратился Путин к попутчикам. — «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город… Опустилась с неба бездна… Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма».
— Я тоже Москву не люблю, — подключился Сечин.
— Это, Владимир Владимирович, вы через тонированные стекла тучи такими мрачными видите. На самом деле тучи не черные, наверное. Не совсем черные… — успокаивающим тоном сказал Козак. А доктор Сапелко ничего не сказал. Он же в другой машине ехал. Будь он рядом, вознаградил бы он пациента меллерилчиком за цитаты из Булгакова.
Во Власихе — лифт в шахту. Коридоры просторные. Командный пункт Ракетных войск стратегического назначения. Главный по операции спасения — генерал Проничев, командующий погранвойсками, заместитель директора ФСБ. Проверенный в штурме и «Норд-Оста», и Беслана. Спокойный мужик.
— Товарищ главнокомандующий, разрешите доложить…
— Не надо формальностей, Владимир Егорович, давай оперативную информацию.
— По нашим данным, Владимир Владимирович, бандиты на Обнинской ждут южного или юго-западного ветра, хотят накрыть Москву радиоактивным облаком, чтобы тут тысячу лет никто не мог поселиться, по их словам. Атака на Удомлю отбита. Они хотели взять Москву в кольцо захваченных ядерных станций. Тогда бы ветра не ждали.
— А ветер какой. Прогноз погоды какой?
— Ветер северо-западный, от 5 до 10 метров в секунду. Прогнозы погоды, разрешите добавить, запрещены для распространения средствами массовой информации и засекречены. Ветер северо-западный нам еще на пару дней Метеобюро гарантирует. Если сейчас рванут, до Чечни ветром облако может донести. Оно бы и бог с ним, но по пути много всего населенного есть — нашего. Готовим операцию по освобождению заложников и стратегического объекта. Ответственность осознаем.
— Тут ошибаться нельзя, это не «Норд-Ост», Владимир Егорович. Тут погибнут миллионы.
— Никак нет, Владимир Владимирович. Миллионы не погибнут: Москва пуста — шаром покати. Дальше на север — не самые населенные регионы. Под угрозой заражения при южном ветре может оказаться район космодрома «Плесецк». Это учитываем. Жителей в Москве осталось тысяч пятьдесят, не больше. Немощные, у кого родственников нет. Потом по больницам там и сям есть люди. Два дня без остановки москвичи бежали. Пробки стояли невиданные. Столбы же еще обрушили. Вы знаете?
Путин кивнул. Он знал. Только он не знал, кого спросить, что делать. Он сказал:
— Владимир Егорович, в Москве — миллионы, я не знаю, кто тебя информировал, но людей минимум миллионов пять еще остается. Это на рабочих местах и в больницах, наверное, не более пятидесяти тысяч. Неправильно тебя информируют. Полон город бегущих. И еще долго бежать будут. Я сам видел. Хотя, чего там… Чему быть, того не миновать. У тебя, я вижу, все идет по плану, ты мне докладывай о готовности к штурму, а пока не надо ничего, я пойду, отдохну.
Он ушел с Сечиным. В помещении со столом из древесно-стружечной плиты и с убогой довольно кроватью Путин устраивался рассеянно. Стул придвинул к столу. Воду проверил в умывальнике.
— Воды запасы есть? — спросил. Потом, сразу: — Где Патрушев?
— Его люди на Лубянке во дворе документы жгут, так он поехал проверить. Оперативные документы, архивы, компьютерные диски размагничивают или просто уничтожают.
— Настолько плохо все в Конторе?
— Да нет, ничего страшного, только нет людей для охраны. Убежали все. Самых преданных хватает на неполное, но хоть какое-то уничтожение документов и на имитацию нашего полноценного присутствия. А так — двери просто на ключ закрыты. Войти же любой может, закрытые двери мало кого испугают. Агентура может ломануться жечь свои личные дела, и враги могут.
— Сурков где?
— Сурков полетел на полдня, по его словам, в Лондон. Только семью отвезти и с Абрамовичем посоветоваться. Но не возвращается никак. Советов, видно, много ему дает Роман Аркадьевич.
— Скажи, Игорь, это не его чечены? Ты знаешь, заводилось спецподразделение кавказцев, которое должно было ударить в момент неизлечимой болезни Козака, чтобы обострить ситуацию. Это Сурок придумал. Чтобы меня позвали все снова на царство. Это не они, не наши чечены? А если не наши, то чьи? Березовский мог своих организовать? На Украину к нему эмиссары то и дело прилетали. И в Лондон. Но мы ведь все контролировали… Кто, Игорь? Басаев? Кадыров? Джамааты эти? Кто? Что вы тут делали все эти дни? Какие-то снайперы сидели вокруг моей горы в Китае, ты хоть понимаешь, что идет большая многоплановая игра против меня. Это все делается, чтобы отстранить меня от власти, понимаешь? А мы до сих пор не знаем точно имя игрока. Доктора позови этого, ну, что я с собой привез, долговязый такой, на вяленую чехонь похож. Скажи, чтобы нашли и доставили сюда. И узнавайте немедленно все о чеченах этих. Кто за ними стоит.
Прилег пока. Глаза прикрыл. Забылся. Увидел Брэда Питта. Наглого, торжествующего. И Агамемнона. Он, Путин, был царем Приамом. А Брэд Питт с Агамемноном, сволочи алчные, хотели захватить его. Они ждали ветра. Южного, юго-западного ветра. Чтобы изничтожить Трою и Путина. А он ее отстраивал, а он ее лелеял. Он налаживал отношения с диковатыми хеттами. И вот две эти хари сидят теперь на Обнинской станции и ждут ветра. И нет ветра. А потом Агамемнон принесет в жертву на глазах всего войска свою дочь Ифигению. Он приведет ее на пульт управления атомным реактором — алтарь Артемиды — и заколет, выродок. И ветер задует, задует ветер с юга, юго-запада. И тогда — не спастись. Весь горизонт будет в ахейских парусах, Брэд Питт и Агамемнон высадятся на берег, и в поединке Брэд Питт убьет Диму Козака и привяжет его теплое еще тело за ноги к своей колеснице и проволочит его на виду у всей Москвы по камням и пыли.
Ветер. Какой сейчас ветер? Послушайте, надо подняться наверх, просто повернуться лицом к ветру. Если это родной сырой ветер из Петербурга, то Агамемнон не страшен. А если от Спарты, от Микен? Тогда зачем прятаться? Все же будет изничтожено, все пропадет. Зачем мы в подземелье? Не пойти ли в Саввино-Сторожевский монастырь, не припасть ли к святыням? Господи, чего ты хочешь от меня за северо-западный, питерский наш родной ветер в ближайшие лет сто? А Патриарх тут у нас, во Власихе? Нашинский Патриарх, русский, он где? Спасет ли архипастырь? Может, опять китайцев позвать? Они умеют управлять ветром. Цао Цао пал от ветра. Враги наколдовали ему ветер. Восточный ветер принес Великому огонь поражения.
Тревожность президентского сознания скоро отступила. Привели доктора. И президент успокоился горстью таблеток. Доктор горсть усугубил. Меллерилу решил доктор давать по 100 миллиграммов. Для сна. И что же? — Спалось великолепно. Без снов.
3 февраля, воскресенье

Год: Дин Хай Месяц: Гуй Чоу День: Гуй Ю
Сражения, соперничество и конкуренция принесут много проблем. Сегодня необходимо завершить начатые в недавнем прошлом дела.
Очень сильно влияние Воды Чиновников и Погибели. Очень плохой день для Совершенномудрого.
Меллерил очень постепенно отпускал. Во рту сухость страшная. Голова была, казалось, забита скомканной туалетной бумагой. Чистой, белой, плотно набитой в черепную коробку бумагой. Виски чуток даже выпячивались. Путин провел рукой по ушам. Будто хотел удостовериться, что из ушей не торчит бумага. Есть хотелось. Но и спать хотелось. Сходить в туалет можно и опять отрубиться на пару часов. То есть выбор стал уже многовариантным. Можно позавтракать, потом поспать, а уж только потом сходить в туалет. Можно же и поспать, а уж только потом сходить в туалет и позавтракать. И так далее. Количество вариантов выбора украсило бы даже развитую северо-атлантическую, а не только зачаточную русскую демократию. Путин, человек тоталитарного прошлого, был обескуражен. Он решил, что, сходив в туалет, сузит число оставшихся вариантов до двух. Так и поступил. А по дороге проснулся. И решил найти кого-нибудь, спросить о еде. И то: времени было одиннадцать часов утра.
Московские магазины избежали погромов и разграблений неожиданно простым способом: продукты и вещи в большинстве мест попросту раздавали. Витрины никому бить не приходилось. Как-то понятно было всем, что все равно всему как есть пропадать, что после взрыва ничего уже не понадобится, а если удастся взрыва избежать, то и слава богу — никакие потери не омрачат радости. Закрыть торговлю и защищать входы и подходы к магазинам технически было невозможно — людей не было для охраны. Продавать со скидками тоже не получалось — кассиры нужны, продавцы. А никто почти на работу не приходил. Вот малыми силами и организовывали раздачу всего остающегося. Справлялись безо всякой милиции. Потому что милиционеров на улицах было не сыскать. Вообще все службы организации городской жизни подевались куда-то, но порядок сам организовывался. Трагизм чудовищного ожидания создавал порядок — без истерик, тихий, молчаливый порядок.
Многие искали покоя в старом стержне прежней жизни. Ходили, например, на работу, где работников никто особо и не ждал и начальников никаких не было. Приходили, например, на работу некоторые люди в Останкине. Выдавали в эфир фильмы военно-патриотического содержания. Сами так решили и выдавали. Новостей не было. Новости были запрещены до поры — чтобы не помогать террористам в запугивании населения. Но были новости для самих сотрудников. Люди вызнавали на работе, кто что слышал, читали западные информационные агентства. И узнавали секретное — сводки Метеобюро. Данные прогнозов распространять запретили, но они еще поступали на компьютерные терминалы в телецентре. И тайны погоды несли сотрудники приятелям и родственникам, если находились такие, кто еще не уехал из города. Останкино превратилось в один из центров народных метеосводок. Только в обед последние сотрудники покинули телецентр. Какие-то люди взорвали цистерны с аммиаком на Останкинском мясном заводе. Облако аммиака поползло к юго-востоку и, кажется, должно было миновать телецентр, но людей из Останкина все равно эвакуировали.
А у музея Ленина собирались люди. Когда набралось человек с тысячу, о стихийном сборе сообщило радио. И тогда еще и еще стали подходить отовсюду. У некоторых — транзисторы. Вокруг них — кучки слушающих новости. Когда приехал Лимонов на старинном кадиллаке, было уже в странном сообществе у музея около пяти тысяч фигур. У Лимонова мегафон был. Он не стал тратить время на пламенные речи. Он заорал сиплым ломающимся голосом: «Национал-большевики — ко мне! Авангард Красной Молодежи — ко мне! Есть дело!» Дело выявилось и определилось очень скоро. Часть молодых людей в черном отправились к машинам. Поехали они в Бутырку, в тюрьмы на Пресне и в Печатниках освобождать своих сидящих товарищей. Другие же большой растянутой группой пошли к Спасской башне. Решили брать Кремль. Да и чего его не брать, когда он сдан уже. Группа же бледных юношей — студентов-очкариков — под водительством журналиста-воителя Влада Шурыгина побрели брать ФСБ, чтобы не позволить контрреволюции остановить захват власти.
В это же самое время в атаку на ФСБ отправилась в полном почти составе фракция Жириновского в Государственной думе. Они хотели срочно захватить имеющие к ним отношение личные дела агентуры.
Не получилось ничего ни у бойцов Влада Шурыгина, ни у жириновцев. Сотрудники ФСБ подожгли оба своих здания. Здания загорелись примерно одновременно, и до сих пор ходят слухи, что на пожарище нашли потом во множестве пустые канистры. Группы штурмовиков не очень расстроились, увидев бойко разгоравшийся пожар. Шурыгин вступил в спор за автомат с одним из стоявших на Лубянской площади военнослужащих. Спор быстро выиграл, сказав проникновенно: «Отдай оружие, сынок, не обижай меня, старика». Автомат теперь висел у него на плече и выглядел обязывающе. Человек без автомата может ваньку валять сколько угодно. Но не таков человек с автоматом. Побудительные силы оружия подтолкнули захватить уж хоть магазин «Детский мир» для правильного обзора местности. Он забрался на «Детский мир» — на крышу. Увидел красоту московскую и пожар — превосходный, волнующий и такой революционный пожар. И выпустил весь рожок из автомата очередями по горящим зданиям ФСБ. Лицо у него сделалось абсолютно демоническим. Он простирал руки к пожару и хохотал. Студентов своих сильно напугал бесстыдством страсти революционной.
Если бы в момент прихода Святого Владимира Крестителя к статуе Перуна Перун бы ожил и засадил бы автоматную очередь в живот князю Владимиру, представляете, какое бы у него было лицо при этом? У Перуна, я имею в виду? Он вмолотил бы целый рожок в святого, потом, разогнавшись, бил бы его ногами уже неживого и в конце столкнул бы в Днепр со словами: «Сдохни, гнида». И хохотал бы потом раскатисто — простирая руки. И улыбался бы потом сладостно и каннибальски чувственно, отстояв правду и старину русскую — с усатым лицом Шурыгина.
Перун-Шурыгин парил над пространством там, на крыше «Детского мира». Он не хотел уходить, красиво горело. Но надо было. Подумал — взять здание правительства, чтобы оттуда не нанесла удара контра. И начинать руководить страной — связываться с регионами. Ставить своих комиссаров кругом, создавать сетевые штабы — действовать на опережение, генерировать будущее. Революция — вопрос господства над временем больше, нежели над пространством. Надо было захватывать время, пространство потом приберем еще. Вернемся еще. Он, Перун, проиграл уже однажды инициативу князю Владимиру, теперь ученый стал — своего не упустит. Власть, кстати, почему проигрывает всегда революционерам? Потому что борется за удержание пространства и забывает про время. Но в Москве власть уже не дралась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27