Хотел начать расспрашивать, но Поль жестом заставил меня молчать.
– Приходи завтра в одиннадцать утра.
На листке было написано: «В голове сенатора найдут пулю».

4. Оставшаяся живой

Судебный следователь Жиру, неизменно носивший черное пальто, был смугл, высок, строен, с мефистофельской бородкой и глубоко сидящими темными глазами под густыми бровями. Совсем недавно его перевели в Париж из маленького провинциального городка на севере. Казалось, парижское легкомыслие никогда не расшевелит его хмурой души.
Когда Жиру поручили расследование дела Пуаврье, никто не мог скрыть изумления. Все были уверены, что за него возьмется кто-нибудь из старых, опытных следователей, которые умеют блюсти государственные интересы и исключать из дела не подлежащие оглашению бумаги. У Жиру же, без сомнения, все документы будут строжайшим образом подшиты, а все свидетельства запротоколированы до мельчайших подробностей. Из этого заключили, что решено ничего не скрывать от публики.
Жиру, как только получил приказ, бросился в Нэнси, осмотрел дом, познакомился с прислугой, устроился в гостиной и вызвал кухарку и шофера. Он попросил их первым делом сказать, когда хозяева виллы ложились спать, и вообще как можно подробнее рассказать о привычках сенатора и его дочери. Пока они говорили, Жиру в упор смотрел на них, что сильно смущало слуг. Но они ничего не знали. Они ничего не слышали. Они спали глубоким сном. Очевидно, проснулся только Жером Бош, ведь его нашли в холле полуодетым.
Выслушав их, следователь вызвал Жерома Боша. Молодой человек чувствовал себя уже довольно сносно. Он охотно рассказал Жиру, что ночью – в котором часу, Жером сказать не может – его разбудил звук выстрела. Нет, нет, сам Жером спал в беседке в саду. Он сел на кровати и прислушался. Услышав крик, натянул штаны и побежал к дому. Дверь оказалась открытой, в холле было темно, а из-под двери кабинета сенатора пробивался свет. Внезапно она открылась, из кабинета выскочил мужчина. Ослепленный ярким светом, Жером не разглядел, кто это был, он увидел только темную фигуру. Неизвестный бросился на него и стукнул чем-то по голове. Больше он ничего не помнит.
Следователь выслушал Жерома не перебивая, попросил не покидать виллу, чем привел молодого человека в замешательство, и отправился в кабинет. Там уже находились начальник полиции Амьер и эксперт. Последний как раз снимал отпечатки пальцев. Следователь подошел к Амьеру и спросил:
– Семья?..
– Только внучка, мадемуазель де Шан. Сейчас она у матери в клинике доктора Бонэспуара, улица Тильзит, 49.
Жиру вызвал секретаря и уехал. Как провинциал, он несколько грубо обошелся с репортерами, которые бросились к нему, чтобы получить какие-нибудь сведения. Но журналистскую братию это не смутило, и полчаса спустя к клинике доктора Бонэспуара подъехал целый эскорт машин.
Было одиннадцать часов утра, когда Жиру явился к доктору.
– Мадам де Шан находится у вас?
– Да.
– Она одна?
– С ней ее дочь и сиделка.
– Проводите меня к ней.
– Разрешите сказать вам, господин следователь, что больная без сознания.
– Неважно. Мне нужно ее увидеть.
– Пожалуйста. Но если она придет в себя, малейшее волнение может убить ее. Допрос…
– Кто говорит о допросе? – сердито буркнул следователь. Доктор провел его на второй этаж, где находилась палата, в которой лежала мадам де Шан. Следователь на цыпочках подошел к кровати. Возможно, от бинтов, стягивающих ее голову, лицо женщины казалось очень бледным. Внезапно она хрипло произнесла:
– Я выстрелила… Мертв… Мертв…
Мадам де Шан заметалась, и сиделка по указанию доктора сделала ей успокоительный укол.
Жиру шепотом обратился к стоящей в ногах кровати заплаканной девушке:
– Мадемуазель, я хотел бы поговорить с вами.
Он открыл дверь, пропуская ее вперед, и пригласил пройти в кабинет Бонэспуара.
– Вы прошлой ночью были в Рэнси на вилле господина Пуаврье?
– Нет. Я гостила у своего дяди… Она колебалась.
– У своего дяди, господина де Лиманду, в Марни.
– В таком случае, мадемуазель, я задам вам только один вопрос: не было ли ссор между господином Пуаврье и вашей матерью?
– Нет! – это было сказано искренне и убежденно. – Дед и мама нежно любили друг друга и никогда не ссорились. Девушка всхлипнула:
– Мы все трое любили друг друга. Я охотно отдала бы свою жизнь, – она вытерла платком глаза, – чтобы найти убийцу. Я…
Дверь открылась. Вошел доктор Бонэспуар.
– Скорее, мадемуазель Мадлен! Мадам де Шан умирала.

5. Пуля в голове

Я сидел в кабинете Поля Дальтона. «Время» поместило то объявление, которое я отнес в редакцию, и парижане волновались. Все видели афиши, все читали газеты, но никто не знал, кто такой Иггинс.
Газеты сообщали подробности убийства Пуаврье. Репортеры постарались на славу: расспросили слуг, побывали у соседей, разузнали о знакомствах и связях сенатора. Оказалось, что в ночь убийства господин Эсташ Пуаврье пожелал дочери спокойной ночи, приказал Жерому Бошу погасить в доме свет и отправляться спать, а сам пошел в кабинет. Из этого следовало, что сенатор никого не ждал.
Газетчики, как ни старались, не смогли отыскать каких-либо компрометирующих сенатора или его дочь поступков, знакомых ни в прошлом, ни в настоящем. Мадам де Шан оказалась примерной дочерью и примерной матерью. Единственная тема, на которую можно было посплетничать, это недавнее обручение Мадлен де Шан со своим кузеном капитаном де Лиманду.
Мы с Полем прочитали все эти сообщения, и мой друг сделал немало пометок в своей записной книжке. Только одна газета мельком упомянула о расклеенных по всему Парижу афишах. Ее репортер взял интервью у Амьера, который сказал: «Все это блеф. Остроумная и бессовестная реклама, которая окончится тем, что объявят о новом сорте ваксы для обуви».
Эта фраза очень понравилась Дальтону. Он хотел что-то сказать по этому поводу, но на улице раздался крик газетчика:
– «Время»! Экстренный выпуск! Смерть мадам де Шан! Поль открыл окно и купил у мальчишки газету. Пробежав глазами заметку, он протянул газету мне.
– Что ты на это скажешь? – поинтересовался я через минуту.
– Скажу, что при вскрытии в голове сенатора найдут пулю, выпущенную из револьвера его дочери.
– Как? Мадам де Шан убила своего отца?
– Я не говорю, что она убила сенатора. Я только утверждаю, что она стреляла в него.
– Но это невозможно!
– Нет ничего невозможного.
Конечно, Полю я доверял больше, чем кому бы то ни было, но все-таки не мог поверить ему, когда он утверждал, что в сенатора стреляла его дочь. Мне незачем было читать газеты, чтобы узнать о жизни и характере этой чудесной женщины. Уже тот факт, что о ней никогда не злословили, говорил сам за себя. Невозможно было представить, чтобы за одну ночь она превратилась в отцеубийцу. Это я попытался втолковать Дальтону.
Он улыбнулся.
– Факты налицо. У сенатора голова пробита пулей, и эта пуля выпущена из револьвера мадам де Шан.
– А неизвестный? – не сдавался я. – А тот, который убежал, оглушив Жерома Боша?
– Ими займемся, когда придет время.
– А пока что ты подозреваешь мадам де Шан?
– Я не подозреваю. Я констатирую факты.
– Ничего ты не констатируешь! Ты не видел пули, которая пробила голову сенатора, и не знаешь, что эта пуля выпущена из револьвера его дочери.
Дальтон посмотрел на часы.
– Очень скоро, – сказал он спокойно, – ты убедишься, что я прав. Ну, идем.
Старый слуга в передней торопливо подал нам шляпы. Лицо его было настолько мрачно, что я не мог сдержать улыбки. Кажется, Поль тоже улыбнулся.
На углу Дальтон остановил такси и попросил шофера отвезти нас в морг. Спустя четверть часа машина остановилась перед этим мрачным зданием.
В дверях нас встретил какой-то мужчина. Поль кивнул ему.
– Что, начали уже, Маркас?
– Нет, господин Дальтон. Доктор Брюнель еще не прибыл.
Тон его был настолько почтителен, что я поразился.
Не стану подробно описывать процедуру, при которой пришлось присутствовать. Моя цель – передавать факты, а не пересказывать впечатления.
Я не запомнил реплик, которыми обменивались присутствующие. Могу сказать только, что сцена в морге произвела на меня кошмарное впечатление… Мы стояли возле оцинкованного стола, на котором лежал труп сенатора. Поль Дальтон невозмутимо разглядывал ужасную рану, нанесенную бритвой. Убийца перерезал горло Пуаврье от уха до уха.
Доктор Брюнель вскрыл череп и склонился над трупом с каким-то инструментом в руках. Меня мутило. Внезапно он выпрямился. В длинных щипцах что-то блестело. Это была пуля.
Маркас протянул руку, взял пулю, внимательно разглядел и бросил на моего друга восхищенный взгляд.
– Разрешите, – холодно попросил Поль.
Он повертел пулю в руках и обернулся к Маркасу:
– Теперь дело за экспертом, который объявит, что это пуля от смит-вессона, калибр шесть с половиной миллиметров, выпущена из револьвера мадам де Шан.
Дальтон взял меня под руку.
– Больше нам здесь делать нечего. Идем, Валлорб. Когда мы вышли на улицу, он спросил:
– Теперь я убедил тебя?
Нет, я не был убежден. Я не мог заставить себя поверить, чтобы мадам де Шан стреляла в своего отца.
– Да, ты убедил меня, что пуля выпущена из ее револьвера, но в кабинете сенатора были еще двое. Один мертв, второй убежал. Почему бы не предположить, что в сенатора стрелял кто-то из них, стрелял из револьвера, вырванного из рук мадам де Шан?
Поль молчал, думая о чем-то своем. Внезапно он нахмурился и произнес:
– Лишь бы оба револьвера, если их два, не оказались одной марки! Если это так, все погибло! Впрочем, идем завтракать. Я умираю с голоду.
Я молчал. Я ничего не понял.

6. Сомнения Маркаса

Жиру, узнав о результатах вскрытия, назначил, как и предвидел Поль Дальтон, экспертизу. Впрочем, нужно отдать ему должное: он не ожидал доклада эксперта для того, чтобы составить собственное мнение. Это ясно следовало из заметки, появившейся во «Времени» в тот же вечер:
«Следователь Жиру, которому поручено расследование убийства на вилле Пуаврье, просил начальника полиции вступить в сношения с родственниками и знакомыми сенатора и его дочери. Господин Жиру предполагает сегодня же допросить нескольких свидетелей. Ходят слухи, что в скором времени нужно ожидать арестов».
Это сообщение перепечатали почти все парижские газеты. И всякому, даже самому не искушенному человеку было понятно, что репортеры почерпнули сведения либо от начальника полиции, господина Амьера, либо от Жиру.
Так началось следствие репортеров. Оно направлялось к точке, указанной самим Жиру. Но их старания найти какие-нибудь подозрительные знакомства или связи бывшего министра и его дочери были тщетны. Личная жизнь сенатора и мадам де Шан никогда не давала повода для сплетен.
Мы сидели в кабинете Поля и читали газеты, где рассказывалось о сенсационной находке пули во время вскрытия, когда внезапно постучали в дверь.
Слуга доложил:
– Он здесь.
– Хорошо. Пусть войдет, – сказал Поль. Вошел человек, которого мы видели в морге.
– Садись, Маркас.
Маркас расположился в кресле.
– Господин Дальтон, я пришел по поручению начальника. Ему бы хотелось работать совместно с вами…
– Ишь ты! Да я ни о чем лучшем и не мечтаю. Только я ничего не знаю.
– Нет, господин Дальтон, мы же знаем, что у вас есть сведения.
– Никаких.
– А пуля?
– Пуля? Это была только догадка. Вы бы сами додумались до этого. Понятно, несколько позже, но ведь вы не торопитесь. Узнали что-нибудь?
– Ничего, – вздохнул Маркас, – решительно ничего.
– Брось, – добродушно усмехнулся мой друг. – Я ни за что не поверю, что такой хитрый инспектор, как ты, не нашел хоть какой-нибудь зацепки. Ведь так, Маркас?
– Вы смеетесь надо мной, господин Дальтон?
– Ладно, не буду хитрить с тобой. У меня есть кое-что. Но ты и сам это знаешь.
– Знаю? Что?
– Ты сам идешь по следу.
– Я не иду ни по какому следу.
– Брось дурить. Ты был сегодня в Рэнси?
– Да.
– Что ты там делал?
– Посетил дом.
– Чей дом?
– Господина Пуаврье, конечно.
– И только?
– Да.
– Врешь.
– Нет. Я нигде больше не был.
– Пускай не был. А за каким домом ты наблюдал? Маркас замялся.
– Ну, вот! Значит, и ты подозреваешь Жака Данблеза, авиатора?
– Господин Дальтон, это ложный след, уверяю вас! Я слежу за ним, как и за всеми остальными соседями.
– Успокойся, я не собираюсь делать промахи. Но скажи, как я могу работать в союзе с тобой, если ты от меня что-то скрываешь?
– Это грязная история, – продолжал инспектор, будто не слыша Поля. – Скажите, господин Дальтон, вы же не думаете, что мадам де Шан хотела убить своего отца?
– Я ничего не думаю, решительно ничего. Только знаю, что в черепе сенатора была найдена пуля, выпущенная из револьвера мадам де Шан.
– Это еще не все. И я не буду хитрить с вами, господин Дальтон. Мадемуазель де Шан во время преступления находилась у своего дяди де Лиманду. Он живет неподалеку от Рэнси, в Марни.
– Знаю. Об этом уже растрезвонили газеты.
– Но в газетах не сказано, что уехала она туда не по своей воле. Тэрнизьен, шофер сенатора, рассказал мне, что Мадлен хотела остаться в «Виши», но мать заставила ее уехать. Когда она садилась в машину, мадам де Шан сказала: «Потом ты поймешь, что я должна была удалить тебя в надежное место. Поверь, я думаю только о твоем счастье». Шоферу послышалось, будто девушка ответила: «Ах, мама, ты его никогда не любила!» Впрочем, возможно, что она произнесла: «Ты меня никогда не любила!» Что скажете об этом, господин Дальтон? Мадам де Шан удаляет свою дочь, чтобы поместить ее в надежное место. Какая опасность ей угрожала?
– Ей-Богу, – пожал плечами Поль, – ты поражаешь меня, мой друг! Я не трачу время на пустые предположения, предпочитая иметь дело с фактами, и только с ними. А факты таковы: мадам де Шан стреляла в своего отца. Почему? Как? Вот что я хочу узнать. Почему и как? Но главным образом – как? Слышишь, Маркас? Главным образом – как! Как – это факт. Почему – это размышления. А на них у меня нет времени. Итак, Маркас, я прошу тебя прийти завтра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21