Вторя свисту казака, сабля посвистывала, описывая круги. Старик испугался блеска сабли и разбойных посвистов, залез под стол. Казак, сделав круг по горнице, приплясывая, вернулся к столу. Неожиданно тяжелая рука с саблей опустилась на стол. Дубовый стол, разрубленный вдоль, зашатался и крякнул, доска распалась от удара – сабля глубоко врубилась в прочный дубовый столешник. От треска, стука и звона посуды, брызнувшей искрами со стола, проснулась пьяная женщина, приподнялась на постели, спросила:– Дедко, где звонят?..Испуганный юродивый, привыкший к шуткам, не мог не пошутить, ответил:– У Спаса, Ириньица!По полу валялись огарки сальных свечей и дымили; колеблясь, светили только лампадки у образов.Притопнув ногой, казак с размаху воткнул саблю в стену; сабля, сверкая, закачалась. Сам он сел на скамью, тер лоб и ерошил кудри. Старик выполз из-под стола, собирал огарки свечей, битую посуду, яндовы и чаши. Сдвинув разрубленную доску, расставил посуду; заглянул в кувшин с медом, устоявший и целый:– Оно еще есть, чем кружить голову и сердце бесить… – и робко сказал гостю: – Я, гостюшко, такие песни не мочен играть…Гость сидел, свесив голову, рвал с себя одежду, бросал на пол. Старик осторожно, как к хищному зверю, подполз, стащил с гостя тяжелые сапоги, приговаривая:– Водки, вишь, на радостях глупая жонка добыла с зельем табашным… Бьет та водка в человеке память.Казак встал тяжелый, глаза потухли, а рот на молодом лице кривился, и зубы скрипели. Старик быстро исчез с дороги. Казак прошел и рухнул на кровать. Юродивый прислушался. Казак, приказывая кому-то во сне, Громко засвистал:– Пала молонья, гром прогрянул…Старик нашарил дверь из горницы, но скоро вернулся, и его валеные тупоносые уляди Полуваленки с разрезом спереди и со шнурками.

прошамкали в прежний угол; он сел допивать уцелевший мед.– Эх, молодец-молодой, грозен! Да не тот жив, кто по железу ходит, а тот, вишь ты, жив, кто железо носит… Из веков так. 4 Сумеречно и рано. Перед Кремлем в рядах идет торг. Стоят воза со всякими товарами. Площадной дьяк с двумя стрельцами ходит между возов в длиннополой котыге Длиннополый кафтан.

, расшитой шнурами; на голове бархатный клобук, отороченный полоской лисицы. Дьяк собирает тамгу Сбор с товаров.

на царя, на церкви и часть побора с возов – на монастыри. Звенят деньги.Впереди рядов, ближе к Кремлю, палач – в черной плисовой безрукавке, в красной рубахе, рукава рубахи засучены, – приготовился сечь кнутом вора.Преступник, в синих крашенинных портках, без рубахи, стоит пригнувшись, дрожит… В ранней прохладе от тощего тела, вспотевшего от страху, идет пар. На впалой груди на шнурке дрожит медный крест.– Раздайсь, люд! – кричит палач, бородатый парень, которого еще недавно видели приказчиком в мясных рядах. Он неторопливо сдвинул на затылок валеную шляпу, зажал в крепких руках, почерневших от крови, кнут и передвинул крепкую нижнюю челюсть: зашевелилась окладистая борода. Ворот рубахи у палача расстегнут, виднеется на широкой волосатой груди шнурок креста. – Ты, голец и тать, спусти из себя лишний дух!Преступник пыжится, от натуги багровеет лицо, а толпа гогочет:– Сипит, худо!– А ну, попробуй, ино жидким пустишь!– Не с чего нынче.– Держись!Палач шевелит кнут, распутывая движением руки на конце кнута кисть из воловьих жил.– Тимм! Тимм! Тимм! – звенят в воздухе литавры.Народ расступается, иные снимают шапки:– Боярин!– Царя с добрым днем чествовать!– Эй, народ, – дорогу!Через площадь проезжает боярин, черная борода с проседью. Боярин бьет рукояткой кнута в литавры, привешенные к седлу, лицо мрачное, на лице густые черные брови, из-под них глядят круглые ястребиные глаза; он в голубой бархатной ферязи, от сумрака цвет ферязи мутно-серый, на голове клобук, отороченный соболем.Боярина по бокам и сзади провожают холопы. Огонь факелов колеблется в руках челяди, мутно отсвечивая в драгоценных камнях ферязи боярина и на жемчугах, заплетенных в гриве коня:– Воевода-а!– То хто?– Князь Юрий Олексиевич Юрий Олексиевич – Долгорукий (ум. в 1682 г.), князь, боярин, глава Приказа сыскных дел. Возглавлял дворянское ополчение во время подавления разинского восстания; отличался особой жестокостью в расправе с повстанцами.

!– Ен Долгоруков – тот?– Тот, что народу не любит…– С дороги, людишки!Свищет кнут… После десяти ударов преступник шатается. Кровь густо смочила опушку портков.– Стоя не осилишь, ляжь! – спокойным голосом, поправляя рукава распустившейся рубахи, говорит палач.Преступник охрип от крика; он покорно ложится, ослабел и только шевелит губами. Бородатый дьяк с гусиным пером за ухом, обросшим волосами, как шерстью, с чернильницей на кушаке, считая удары, подал голос:– Полно-о!Подвели телегу. Помощник палача в черной рубахе, перетянутой сыромятным ремнем, поднял битого, взвалил на телегу. Преступник моргает слезливыми глазами и чавкает ртом:– Пи-и-ить…Палач делает шаг, не глядя грозно кричит на толпу:– Раздайсь! – и щипцами откусывает преступнику правое ухо.Тот, не чувствуя боли, шепчет внятно:– Пи-и-ить!..Дьяк машет мужику в передке телеги, говорит битому:– Не воруй! Левое ухо потеряешь…– Поглядели бы, крещеные, что уволок-то парень? Курицу-у…– Да, суды… тиранят народ! 5 Недалеко от битого места дерутся две бабы. У них в руках было по караваю хлеба. Теперь хлеб затоптан в песок, а бабы, сорвав с головы платки, таскаются за волосы, шатаясь, тычутся в толпу. Толпа науськивает:– Белобрысая, ты за подол ее, за подол!– Кажи народу ее подселенную!– Черная жонка, вали ее, дуй коленкой-то в пуп! В пуп, чертовка, да коленкой, – э-эх!– А не, робята! Русая забьет. Страсть люблю у жонок зады – мякоть…– Лакомый, видать, снохач?– Зады у жонок… я знал одну…– Беги!– Площадной дьяк!– Не кусит! Чего бежать?Дьяк со стрельцами подходит не торопясь. Бабы лежат, лежа, держат одна другую за волосы, плюются и языки высовывают.– Эй, спустись, кошки!Бабы не спускаются. Дьяк говорит стрельцам:– Берите-ка на съезжую!Бабы вскакивают, подбирают волосы, одергивают сарафаны. Одна, тощая, с желтым лицом, кланяется:– Господине, дай молыть?– Ну!– Да как же, господине, она моему мужу передом, все передом угобжает – без ума мужик стал!Другая тоже кланяется:– Господине дьяче, она жена ему постылая, на всех лжет, а у самой жабы в брюхе квачут и кулькают. Чуять ее страшно, болотной тиной смородит, икота у ей завсегда…– Ах ты сволочь, перескочи твою утробу! Да я тебя…– Вот, господине дьяче, вишь, кака она привязучая!– Робята, разведите их дале врозно да в зад коленом, – говорит стрельцам дьяк и идет в толпу, громко выпуская из себя газы.– Будь здоров, дьяче! – слышится голос.Дьяк отвечает строго, чувствуя насмешку:– Поди, постов не блюдете? А я блюду, – с редьки это у меня по брюху ходит.Он обошел ряды возов и, не видя того, с кого можно взять тамгу, исчез. Толпа шатающихся праздно прибывает. В толпе появился татарин. На худощавом рябом лице горят зоркие глаза; татарин – в синей ермолке, в серой чалме, в желтом бархатном зипуне, в зеленых чедыгах с загнутыми носками, с мешком в руке.– Купим соли, урус? Купим соль! – И трясет мешком.Народ лезет к татарину, покупая, дивится, что дешево:– Да где ты добыл, поганый, соль?Татарин запускает в мешок большие руки, пригоршнями мерит соль, а берет за фунт грош…– У нас на Казань нет бояр, нет Морозов, нет Плещеев, на Казань соль три пригоршни – грош… А был на Казань князь, татарский князь, соль дорожил – народ не давал, рубили ему башка, соль дешев стал!..– Православные, ино татарин правду сказывает!– Кабы Плещееву завернуть голову, то соль была бы…– Морозову…– Морозову заедино!К татарину протолкались сквозь толпу два человека в длинных сукманах, в черных, похожих на скуфью, шапках:– Пойдем-ка, поганый, с нами!Татарин на всю площадь крикнул:– Гей, люди московские! За добро и правду к вам меня истцы берут.– Пошто? Где истцы?– Бей псов боярских!– Гони! Лу-у-пи сатану-у!Один из истцов быстро выдернул из-под полы сукмана тулумбас Род бубна с вогнутой внутрь чашечкой, обтянутой пузырем.

, но татарин не дал ему ударить сполох. Пистолетом, спрятанным в длинном сборчатом рукаве, стукнул по голове истца, – черная шапка вдавилась в череп, истец упал. Другой побежал, призывая стрельцов, но его схватили тут же и, свалив, забили до смерти сапогами Синяя тюбетейка и повязка свалились с черных кудрей татарина…Народ теснился на площадь. Ловили и избивали истцов – истцы исчезли.Кто-то закричал:– Поганый ты, свой ли, все едино – веди на бояр!Смуглый, в черных кудрях, в татарской одежде крякнул на всю площадь:– Народ! Гож ли я в атаманы?– Гож! Гож!– Пойдем, – веди-и!– Веди! Будет им нас грабить!– Имать Морозова-а!– Молотчий, веди-и!..– К тюрьме-е! Колодников спустим.– Бояр солить – идем! 6 По Москве во всех больших церквах бьют сполошные колокола. Воет медный звон, будто тысячи медных глоток.– Зашевелились попы-ы, на Фроловой башне Фролова башня – одна из башен московского Кремля, построена в 1491 г. миланским архитектором Пьетро Солярио. С 1658 г. башня стала называться Спасской, в честь иконы Спаса, написанной над ее воротами.

звон!– Небойсь! Стрельцы с нами-и, пущай фролят…– Морозов усохутился – сбежал!В Кремле трещит прочное резное крыльцо боярина Морозова. Серой лавой лезет толпа с топорами, с кольем, с палками. Крепко запертую дверь выдавили плечами. В толпе изредка мелькают лица холопов Морозова.В расписной, сумрачной прихожей с окнами из цветной слюды встретил грозную толпу седой дворецкий в синем доломане Кафтане.

, с протазаном Особенного устройства топор на длинной рукоятке.

в руках.– Куда, чернядь? Смерды, чего надо? – и размахивал неуклюжим оружием. Протазан задевал за стены, плохо ворочался в старых руках. Старик отчаянно закричал: – Боярыня! Матушка! Пасись беды…– Брось матушку, пой батюшку!К старику подскочил крепкого вида ремесленник в сером фартуке, ударил по древку протазана коротким топором, и оружие, служащее для парадов, выпало у дворецкого из рук.– Пе-ес!Старик стоял у дверей в горницы, растопырив руки, мешал проходу. Тот же человек схватил старика поперек тела, выбежал с ним на крыльцо и сбросил вниз. Толпа хлынула в горницы! От тяжеловесного топота дрожал пол, скрипели половицы, раздался хряст дерева, стук топоров. Вырвали окна; резные рамы трещали под ногами, слюда рвалась, липла к сапогам.– Узорочье – товарыщи-и!Разбили крышку ларя, окованного серебром, но там оказались кортели, кики, душегреи. Пихали в карманы, роясь в ларе, боярские волосники, унизанные жемчугом и лалами Яхонтами.

.– Во где наша соль!Все из ларя выкидали на пол, ходили по атласу, а золотую парчу рвали на куски. Кичные очелья били о подоконники, выколачивая венисы и бирюзу.– Соли, бра-а-таны!Наткнулись на сундук с кафтанами, ферязями, – стали переодеваться: сбрасывали сукманы и сермяги, наряжались наскоро, с треском материи по швам, в ферязи и котыги. Сбрасывали с ног лапти и уляди, обувались в чедыги узорчатого сафьяна, а кому не лезли на ноги боярские сапоги, швыряли в окно:– Гришке юродому гожи!Одевшись в бархат, ходили в своих валеных шапках и по головам лишь имели сходство с прежними холопами и смердами. Одни переоделись, лезли к сундуку другие:– Ай да парень! Одел боярином.– Отаман, – в парчу его обрядить!– Тут ему коц с аламом, с кружевом!– Не одежет – чижол!– Эй ты! Как тебя, отаман?– Одейся!– А ну, нет ли там турского кафтана?– Эво – бери-и! На ище колпак с прорехой, с запоной.– Пускай буду я, как из моря, с зипуном…Иные в толпе не переобувались, ходили в своих неуклюжих сапогах, – то были осторожные:– Ежели бежать надо, так одежу кинуть, а сапоги свои…Херувимы, писанные по золоту среди крестов, спиралей, голубых и красных цветов, неподвижно глядели на гостей, небывалых раньше в покоях царского свояка.– Эй, други-и! Винца ба!– Соскучал за солью ходить, хо-хо-хо, бражник…– Сыщем вино-о!– Гляньте – птича!– Диковина – лопочет по-людски!– На кой ее пуп! Не диво, кабы сокол!Иные обступили клетку тянутого серебра, совали в клюв зеленому попугаю заскорузлые пальцы:– Долбит, трясогузая!– Щипит!– Бобку нашли, младени? Шибай на двор!Выбросили клетку с птицей в окно. Коротко сгрудились перед тяжелой дубовой дверью с узорами из бронзы на филенках, нажали плечами – не подается:– Подай топоры!Стук – и вылетели дубовые филенки.– Тяни на себя-а!Дверь сломана, – хлынули в горенку, мутно сиявшую золотой парчой вплоть до сводчатого потолка. Окна завешены. На вогнутых плафонах с узорами синими и красными – фонари из мелких цветных стекол на бронзовых цепочках; в фонарях горят свечи. Под балдахином из желтого атласа кровать, на кровати – растрепанная и очень молодая женщина.– Сестрица царицы!– На пуп нам ее – тут девки есть!На низких табуретах, обитых алым бархатом, в головах и ногах боярыни – две девицы, обе русые, в голубых сарафанах. Толпа смыла обеих. Скоро и буйно сорвали с девиц шелковые сарафаны, сбороздили заскорузлыми руками девичьи венцы с жемчугом, растрепали волосы. Больная боярыня с усилием поднялась над подушками и слабо крикнула:– Не надо!– Хо-хо-о! Не будь ты сестра царицы, мы б тя помяли.– Пяль, робяты!– На полу мякко!– Чего ты? Шибай им рубахи на голову!– Жадной, обех загреб!Девицы онемели от ужаса, стиснув зубы и закатив глаза, вертелись в грубых руках, падали, но их подхватывали. Тяжелый вошел в горенку, отбросил занавес окна, – летнее солнце хлынуло в сумрак. Раздался голос, слышный ранее на всю площадь:– Зазвали в отаманы – слышьте слово! Девок насилить – или то работа! Сечь топорами – наша правда!Послушались голоса. Девиц, помятых, растрепанных, кинули на кровать боярыни, как снопы соломы. Шиблись обратно в другие покои, – срывали со стен многочисленные образа, разбивали киоты, сдирали серебряные ризы с ладами и жемчугом. Доски образов кидали в окна.Атаман остался в спальне. Тяжело ступая, шагнул к кровати. Больная боярыня, закрывшись до подбородка атласным одеялом, сидя на постели, дрожала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12