».
Или она может найти свободу в своей капитуляции. В конце концов, ее принцип — Инь. Инь считается негативным принципом, но это Инь говорит «Да».
Вскоре после выпуска они снова встретились в закусочной. Оба проходили усиленную подготовку по специальности — Луис интерном в центральном госпитале, Синь юнгой в Рубке. Работа поглощала их без остатка. Они не виделись уже две или три десятидневки.
— Луис, — сказала она, — я живу с Канавалем.
— Кто-то мне говорил, — Луис по-прежнему изъяснялся невнятно и рассеянно, словно то была мягкая оболочка чего-то окостенело-жесткого.
— Я только на прошлой неделе решила. Хотела тебе сказать…
— Если тебе это по нраву…
— Да. Он хочет, чтобы мы поженились.
— Вот и славно.
— Хироси, он… он как ядерный реактор. Он меня возбуждает… — Она искренне пыталась объяснить, чтобы Луис понял, это ведь так важно, чтобы он понял! Луис вдруг поднял взгляд, улыбнулся, и Синь покраснела. — Интеллектуально, — поправилась она, — и эмоционально.
— Эй, плосколицая, — он нагнулся и поцеловал ее в кончик носа, — если тебе хорошо — вот и ладно.
— Ты и Лена… — проговорила она страстно.
Луис снова улыбнулся, но уже по-другому, и ответил тихонько, мягко, непреклонно:
— Нет.
Цельность

Не то, чтобы в Хироси чего-то не хватало. Он был целен. Высечен из монолита. Возможно, этого и не хватало — обломков других Хироси, которые могли бы читать романы, или раскладывать пасьянсы, или залеживаться в постели, или вообще делать нечто иное и быть кем-то иным.
Хироси делал то, что должен, и в этом был он весь.
Синь, как любой молодой женщине на ее месте, казалось, что, войдя в его жизнь, она изменит ее к лучшему. Но, съехавшись с ним, она вскоре поняла, что ее жизнь изменилась радикально, а вот его — ничуть. Она стала частью того, чем занимался Хироси. Существенной частью, безусловно — ничего лишнего он не делал. Но вот чем он занимается, она прежде не понимала.
Это осознание изменило ее образ мышления и жизни круче, чем семейная жизнь и регулярный секс. Не то, чтобы радости, горести и открытия секса не занимали ее, не восхищали и не удивляли порою; но в общем и целом она находила секс, как еду, замечательным телесным удовольствием, которое не особенно затрагивало ее разум и чувства, целиком и полностью занятые работой.
А открытие, нет — откровение, которое принес ей Хироси, не имело ничего общего — или так ей казалось — с их партнерством. Оно касалось его работы — их работы. Их жизни. Всех людей в мире корабля.
— Ты меня уговорил за тебя выйти, чтобы меня кооптировать, — укорила она его с полгода спустя.
Хироси, со своей обычной честностью — ибо хотя все, что он делал, имело своей целью сокрытие и продолжение обмана, друзьям он старался не лгать даже в малости — ответил:
— Нет, нет. Я тебе и без того доверял. Но так куда проще, разве нет?
Синь посмеялась.
— Для тебя. Но не для меня! Для меня все было простым прежде. А теперь все вдвое…
Несколько секунд он молча смотрел на нее; потом взял ее за руку и нежно коснулся губами ее ладони. Любовником он был церемонно-вежливым; его неизбежная капитуляция перед лицом превосходящей страсти всегда пробуждала в Синь нежность, так что их любовь всегда была приятственной, а порой — изумительно радостной. И все же Синь знала, что она в конечном итоге — лишь топливо для его реактора, подчиненного единственной, всепревосходящей цели. И обманутой, использованной она не чувствовала себя только потому, что знала теперь — для Хироси топливом служило все, включая его самого.
Ошибки

На третий день после свадьбы Хироси рассказал ей, в чем цель его труда — чем он вообще занимается.
— Год назад, — заметил он, — ты спрашивала меня о расхождениях в записях работы ускорителей.
Они обедали вдвоем в своем жилпространстве. Это называлось «медовым месяцем». Слово давно потеряло всякое значение в мире, где нет ни меда, ни медоносных пчел, ни месяцев в календаре, ни месяца на небе. Но обычай хороший.
Синь кивнула.
— Ты мне тогда показал, что я что-то упустила. Не помню только, что.
— Ложь, — заявил Хироси.
— Нет, ты сказал что-то другое. Константа…
— То, что я сказал — ложь, — перебил он ее. — Намеренный обман. Чтобы увести тебя с правильного пути. Убедить, что ты ошиблась. Твои вычисления были совершенно точны, и ты ничего не упустила. Расхождения существуют. Гораздо большие, чем те, что обнаружила ты.
— В записях работы ускорителей? — тупо переспросила она.
Хироси коротко кивнул. Он перестал жевать. Говорил он очень тихо — как уже знала Синь, от нервного напряжения.
Сама она здорово проголодалась, поэтому запихнула в рот здоровый ком лапши, прежде чем отложить палочки и пробурчать с набитым ртом:
— Ладно, и что ты хотел рассказать?
Хироси поднял застывший взгляд, и на миг Синь уловила в его глазах выражение столь нехарактерное — отчаяние? мольба? — что оно тронуло ее до глубины души, как его уязвимость в минуты любви.
— Что случилось, Хироси? — прошептала она.
— Корабль сбрасывает скорость на протяжении последних четырех лет, — ответил он.
Мысли Синь помчались чудовищным галопом, перебирая выводы, объяснения, сценарии.
— Что случилось? — проговорила она, наконец, и голос ее почти не дрожал.
— Ничего. Это делается намеренно. Сознательно.
Хироси смотрел себе в миску. Когда он на мог поднял глаза, Синь сообразила, что он боится ее суждения. Боится ее. Хотя — и это она тоже поняла — страх не изменит ни его решения, ни его слов.
— Намеренно?
— Решение было принято четыре года назад, — проговорил он.
— Кем?
— Четырьмя навигаторами в Рубке. Потом его подтвердили двое из Администрации. Сейчас об этом знают еще четверо в инженерно-ремонтном отделе.
— Но почему?
Похоже было, что этот вопрос принес Хироси облегчение — возможно, потому, что прозвучал спокойно, без вызова или протеста.
— Ты спросила, что случилось, — ответил навигатор почти обыденным тоном, даже с налетом лекторской язвительной самоуверенности. — Ничего. Не было никакой аварии. Мы не сходили с курса, если не считать ничтожных отклонений. Но ошибка случилась. Экстраординарного масштаба ошибка. И мы воспользовались ею. Ошибка — это всегда возможность. Нашли ее мы с Чьереком. Фундаментальная, повторяющаяся ошибка в расчетах траектории с того момента, как пять лет назад, в году 154-м, мы миновали гравитационный колодец CG440. Что случилось при этом прохождении?
— Мы потеряли скорость, — автоматически отозвалась Синь.
— Мы ее набрали, — поправил Хироси, и поднял голову, чтобы наткнуться на ее недоверчивый взгляд. — Ускорение было таким внезапным и значительным, что компьютеры сочли его ошибкой десятого порядка, и компенсировали соответственно.
— Десятого порядка?
— К тому времени, когда Чьерек явился ко мне с начальными данными, и я сообразил, что объяснить расхождения можно только ошибкой вычислителей, мы набрали скорость 0,82с , и обогнали график на сорок лет.
У Синь его шутка, его дурачество, попытка надуть ее невозможными числами, вызывала только холодное возмущение.
— Мы не могли набрать восемьдесят две сотых, — пренебрежительно бросила она.
— О нет, — с такой же ледяной ухмылкой откликнулся Хироси. — Еще как могли. И набрали. Мы двигались на скорости 0,82 в течение девяносто одного дня. Все, что мы знали об ускорении, уравнения Гегаарда, лимит приращения масс — все неверно! Вот где крылась ошибка! В аксиомах! Ошибка таит в себе шанс. Когда получаешь данные, когда можешь сделать расчет, все становится очевидно. Мы все это передадим физикам на Дичу, когда долетим до Синдичу. Расскажем, как они ошиблись. Что можно использовать гравитационный колодец, чтобы через эффект пращи разогнать корабль до восьми десятых световой. Это действительно полет «Открытия». Мы могли бы одолеть весь путь за восемьдесят лет. — Лицо его — лик завоевателя — победительно закаменело. — Мы прибудем в систему назначения через пять лет, — проговорил он. — В начале Года 164.
Синь ощутила только гнев.
— Если все это правда, — проговорила она наконец, медленно и невыразительно, — почему ты решился рассказать об этом только сейчас? Почему вообще решился? От всех других ты это скрывал. Почему?
Этот приступ гнева — то противостояние, которого Хироси опасался поначалу, неизбежное «Да как ты осмелился?», — был вызван не только неимоверным потрясением, вызванным его словами, но еще и его торжествующим взглядом, триумфальным тоном. Но теперь гнев Синь не трогал его; убежденность в собственной правоте хранила навигатора.
— В этом наша единственная сила, — ответил он.
— Наша? Чья?
— Тех, кто не ангелы.
Пересчитывая ангелов

Когда Луису сообщили, что образовательные программы для шестого поколения недоступны, поскольку находятся в процессе пересмотра, он сухо заметил:
— Это же мне сказали, когда я запрашивал их восемь лет назад.
Работница справочной центра образования по-матерински сочувственно покачала головой.
— Ох, ангел, да они всегда то пересматриваются, то перерабатываются, — объяснила она. — Надо же держаться в ногу со временем.
— Понятно, — пробормотал Луис, — спасибо, — и отключил связь.
Старик Тан умер два года назад, но внук оказался ему многообещающей заменой.
— Слушай, Биньди, — бросил Луис в другой конец сопространства, — в переписи ангелы учитываются?
— Откуда мне знать?
— Библиотекари собирают полезные фактики.
— Ты имел в виду — учитываются ли ангелы как ангелы? Нет. С какой стати? Старые вероисповедания даже не входили в анкету. Это означало бы вносить ненужные различия. — Биньди изъяснялся не так медлительно, как его дед, но в том же ритме — небольшая, раздумчивая пауза на четверть целой после каждой фразы. — Полагаю, что благодать можно считать вероисповеданием. Иначе ее никак не определить. Хотя как вообще определяется религия, я не уверен.
— Значит, у нас нет способа узнать, сколько именно на корабле ангелов. Или скажем иначе: не разберешь, кто ангел, а кто — нет.
— Можно спросить.
— Ага. Непременно спрошу.
— Будешь бродить коридорами по всему миру, спрашивая «Вы, случаем, не ангел?», — поинтересовался Биньди.
— Разве не все мы ангелы? — парировал Луис.
— Порой именно так и кажется.
— Действительно.
— К чему ты клонишь?
— Меня тревожит все, до чего я не могу дотянуться. Вот например, программа обучения для Шестого поколения.
Биньди слегка удивился.
— Собираешься завести малыша-Шестого?
— Нет. Хочу выяснить кое-что о Синдичу. Шестые высадятся на Синдичу. Логично предположить, что это входит в их образовательные программы. Они должны знать, что их ждет. Должны уметь на долгое время выходить навне, на поверхность планеты. Это, в конце концов, их работа. И нулевики должны были включить эти сведения в их образовательные программы. Твой дед прямо об этом заявил. Так где программы? И кто будет их преподавать?
— Ну, еще никто из шестых не носит одежды, — заметил Биньди. — Не рановато запугивать бедненьких малышат сказками о неведомом мире?
— Лучше рано, чем никогда, — отозвался Луис. — До Прибытия осталось сорок четыре года. Еще мы могли бы выйти навне на Синдичу. Выковылять, как выражается Синь.
— Можно я отвечу через пару десятков лет? — отшутился Биньди. — Мне сейчас надо разобраться с парой полезных фактиков.
Он вернулся к экрану, но минуту спустя глянул на Луиса через плечо.
— А при чем тут число ангелов? — спросил он голосом человека, которому уже известен ответ.
Враги благодати

5-Цинь Рамона Синь знала плохо, хотя он входил в кружок Хироси. На протяжении последних пары лет он был членом административного совета, хотя Синь за него не голосовала. Он считал себя гражданином китайского происхождения, и жил в блоке Сосновой горы, где почти все носили фамилию Цинь или Ли. Многие Цини рано становились ангелами. Рамон высоко поднялся, как было у них принято говорить, во благодати. С виду это был бесцветный и непримечательный человечек; к женщинам он, как и многие ангелы-мужчины, относился отчужденно, выстраивая защитную стену из улыбок — манера, которую Синь полагала отвратительной. И она не только здорово удивилась, но и расстроилась, узнав, что Рамон был одним из десяти — теперь уже одиннадцати — людей, знавших, что корабль тормозит, приближаясь к неожиданно близкой Цели.
— Значит, ты сделал запись, не говоря этим людям, что их записывают? — спросила она, не сдерживая презрения и недоверия.
— Да, — бесстрастно ответил Рамон.
У Рамона случился, по выражению Хироси, кризис совести. 5-Чаттерджи Ума объяснила Синь, что это значит. Умой Синь восхищалась, и любила ее — эту стройную и изящную умницу, четыре года подряд избиравшуюся главой административного совета; к ней нельзя было не прислушаться. Рамон, как рассказала Ума, был допущен в круг приближенных Пателя Воблаге, в архангелы; и то, что он там узнал и услышал, потрясло его до такой степени, что Рамон, нарушив данную им клятву хранить все в тайне, записал, о чем беседуют меж собой архангелы, и передал запись Уме. Та, в свою очередь, поделилась с Канавалем и прочими. Те потребовали от Рамона подтвердить свои обвинения, и тот втайне протащил магнитофон на архангельское собрание.
— Как можно доверять такому человеку? — потребовала ответа Синь.
— Иначе он не мог добыть для нас улики. — Ума сочувственно глянула на девушку. — Сколько мы уже наслушались параноидального бреда — заговоры с целью захватить рубку, вмешаться в генокод человека, подпустить неопробованных медикаментов в водопровод! Для Рамона это был единственный способ убедить нас, что он не бредит и не бесится со зла.
— Записи легко подделать.
— Подделки легко распознать, — с улыбкой возразил 4-Гарсия Тео, могучий, грубоватый, добродушный инженер, которому Синь доверяла, как ни хотелось ей лишить своего доверия всех собравшихся. — Все правда.
— Послушай, Синь, — сказал Канаваль, и девушка кивнула, хоть и с тяжелым сердцем. Она ненавидела всю эту таинственность, ложь, заговоры. Она не хотела иметь с этим ничего общего, не хотела видеть этих людей, и быть одной из них, и разделять их сокровенную власть — власть, захваченную, говорили они, поневоле;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52