Затем, прежде чем пошли дожди, я покрыла свой новый дом тройным слоем тростника — довольно мне мокнуть в зимние ливни!
Наш Круг Тетушек на самом деле кругом не являлся, дома в нем стояли цепочками, словно несколько низок бус в одном растянувшемся на три километра ожерелье. А мой дом находился у самого его края, так далеко от остальных, что я видела дымок костра одной Хиуру. И построила я его на хорошей сухой почве. Этот дом и до сих пор отлично стоит.
Теперь и у меня был свой Дом. Часть моего времени уходила на возню в саду, готовку, шитье и прочие будние, скучные заботы человека, ведущего примитивный образ жизни, а остальное время я тратила на пение и размышление над песнями которые я слышала во время своих странствий. А еще я думала обо всем том, чему научилась на корабле. И довольно скоро я поняла, почему женщины хотят иметь детей. Им нужно, чтобы кто-то слушал их песни и истории специально созданные для того, чтобы их слушали и вслушивались в них. «Вслушивайся!» говорила я детям. Дети в Кругу Тетушек приходили и уходили, как резвящиеся в реке рыбки; по двое, по пятеро, маленькие и большие. И когда они приходили, я пела для них и рассказывала им истории. А когда уходили, я вновь погружалась в тишину. Иногда я ходила и на Певческий Круг, чтобы обучить девушек тому, чему сама научилась во время странствий. Вот и все, чем я занималась. Ну и конечно, работала, осознавая все, что делала.
Одиночество спасает душу. Нет даже искуса прибегнуть к злой магии. А от скуки и отупения спасает умение осознавать. Когда живешь, осознавая все, что делаешь, то никогда не устаешь и тебе никогда не бывает скучно. Даже дело, которое тебе не нравится и раздражает, при правильном осознании его тебе никогда не наскучит. А если ты занимаешься чем-то приятным, радость поселяется в тебе надолго. Я убеждена, что осознание — самая трудная работа для души.
Я помогала Хиуру при родах и она родила девочку. Потом я часто приходила с ней поиграть. А еще пару лет спустя я извлекла свой имплантант. Сначала в оставшуюся крошечную дырочку я вдела суровую нитку, а когда все поджило, подвесила старинное украшение, которое я нашла в руинах во время странствий. Я вспомнила, что когда-то на корабле видела нечто подобное у одного из мужчин. Я прицепила серьгу перед тем, как отправиться на холмы за ягодами, но я не пошла в долину Красных Камней. Живший там мужчина вел себя так, словно он имеет на меня какие-то права. Я все еще любила его, но мне не нравился исходящий от него запах магии, его воображаемой власти надо мной. На сей раз я пошла на север.
Где-то одновременно со мной в нашем поселении появились два новых мужчины; они поселились в Северном Доме вдвоем. Юноши на Территории довольно часто разбиваются по парочкам и потом, возмужав, поселяются вместе. Это помогает им выжить. Некоторых из них действительно связывает секс, некоторых — вопрос выживания, поэтому уходя с Территории, некоторые пары расстаются. И прошлым летом один из них ушел с другим мужчиной. Того, что остался, нельзя было назвать красивым, но я заметила его. В его коренастом сильном теле было нечто, вселяющее уверенность. Я уже несколько раз заглядывала к нему, но он был слишком робок. В тот день Серебряной Поры, когда туман плотно укутал реку, он увидел висящее у меня в ухе украшение и глаза его потеплели.
«Правда, красиво?» — спросила я.
Он кивнул.
«Я надела его, чтобы ты хоть раз взглянул на меня.»
Но он до того засмущался, что я уже в открытую добавила: «Если тебе нравится секс только с мужчинами, так и скажи.» Честно говоря, я сильно побаивалась, что так и есть.
«Нет, нет, — наконец заикаясь выдавил он из себя, — Нет.» А затем вдруг бросился бежать по тропинке, но у поворота остановился и оглянулся. Я медленно пошла за ним, так и не понимая чего же он хочет на самом деле: чтобы я шла за ним или хочет, чтобы я оставила его в покое.
Он все же ждал меня. А рядом, под корнями красного дерева, была вырыта небольшая землянка. Ветви, спускавшиеся до самой земли полностью прикрывали ее, можно было пройти рядом на расстоянии вытянутой руки и ничего не заметить. А внутри она была вся выстелена пышной свежей травой все еще пахнущей летним солнцем. Вход был таким низким, что войти можно было только пригнувшись. Я вошла и села на охапку пахнущей летом травы. Он все еще стоял снаружи. «Заходи», — позвала я и он зашел.
«Я сделал ее для тебя», — признался он.
«Ну а теперь сделай мне еще и ребенка», — сказала я.
И мы это сделали. Может быть в тот же самый день, а может и в какой другой.
А теперь я скажу вам почему я все же после стольких лет вызвала корабль, даже не зная, есть он еще на орбите или улетел и попросила прислать за мной на пустоши катер.
Рождение дочери было воплощением всех моих надежд и стремлений и завершением моей души. Но когда в прошлом году родился сын, это уже не имело к душе никакого отношения. Он вырастет и уйдет, чтобы сражаться и терпеть нужду, чтобы жить и умереть, как мужчина. А моя дочка — Еднеке, Листочек (я назвала ее в честь мамы), сама выберет улететь ей или остаться. Но что бы она ни выбрала, я все равно останусь одна. И я очень надеюсь, что так оно и будет. Но я разрываюсь между двумя мирами: я личность этого мира, но я еще и женщина из народа моей матери. И я обязана передать свое знание детям ее народа. Вот поэтому я и вызвала катер. На корабле мне дали прочитать отчет моей матери, а затем я надиктовала в их машины свой отчет для тех, кто хочет узнать один из путей создания собственной души. К ним, к детям, я обращаюсь: Вслушивайся! Берегись магии! Осознавай!
Старая Музыка и рабыни
Глава службы безопасности при посольстве Экумены на Уэреле, которого в его родном мире звали именем Сохикелуэнянмеркерес Эсдан, а в Вое Део — прозвищем Эсдардон Айя, что значит Старая Музыка, скучал. До скуки его довели три года гражданской войны, и довели настолько, что в отчетах, которые он по ансиблю посылал на Хайн, себя он именовал не иначе, как глава службы бесполезности при посольстве.
И все же ему удалось сохранить немногие тайные связи с друзьями в Свободном городе даже и после того, как правительство легитимистов изолировало посольство, не пропуская ни туда, ни оттуда ни человека, ни известия. На третье лето войны он явился к послу с запросом. Отрезанное от надежной связи с посольством, командование Армии Освобождения обратилось к нему с вопросом (как обратилось, поинтересовался посол — через одного из посыльных бакалейщика, ответил он), не дозволит ли посольство одному-двоим своим сотрудникам перебраться через заграждения и переговорить с членами командования, показаться с ними на людях, делом доказать, что несмотря на пропаганду и дезинформацию, несмотря на блокаду посольства в городе Легов, его сотрудников не принудили к пособничеству легитимистам, и оно остается нейтральным и готовым вести переговоры с законными властями обеих сторон.
— Город Лего? — переспросил посол. — Ладно, пусть так. Но как вы к ним доберетесь?
— Вечная проблема с Утопией, — ответил Эсдан. — С меня бы и контактных линз хватило, если никто не станет приглядываться. Пересечь раздел — вот в чем сложность.
По большей части город физически сохранился: правительственные здания и фабрики со складами, университет и туристические достопримечательности — Великое Святилище Туал, Театральная улица, старый рынок с его презанятными выставками и величественный Аукционный зал, который был не в ходу с тех пор, как продажа и аренда имущества были перенесены на биржу электронную; бесчисленные улицы, проспекты и бульвары, пыльные парки, сплошь в тени покрытых пурпурными цветами деревьев бейя, тянущиеся на мили и мили магазины, склады, фабрички, железнодорожные пути, полустанки, многоквартирные дома и дома личные, трущобы, предместья, пригороды, окраины. Большая часть всего этого стояла по-прежнему, большая часть пятнадцатимиллионного населения по-прежнему оставалась там, но структурная сложность всего этого исчезла. Связи нарушились. Взаимодействие отсутствовало. Мозг, пораженный инсультом.
Крупнейшее из разрушений было зверским, словно удар топором по живому: шириной в километр ничейная полоса взорванных зданий, покрытаых руинами улиц, развалин и мусора. К востоку от Раздела приходилась территория легитимистов: деловой центр, правительственные учреждения, посольства, банки, коммуникационные башни, университет, большие парки и богатые кварталы, подступы к арсеналу, казармы, аэропорты и космопорт. К западу пролегал Свободный Город, Пыльный Город: заводы, трущобы, арендные кварталы, особнячки прежних гареотов, тянущиеся на бесконечные мили узенькие улочки, выводящие в конце концов на пустырь. И по обе стороны проходили магистрали Восток-Запад, ныне опустелые.
Людям из Армии Освобождения удалось незаметно вытащить его из посольства и чуть было не через Раздел. И он, и они в прежние времена имели большой опыт по контрабандной доставке беглого имущества на Йеове, на свободу. Ему было даже интересно оказаться не тем, кто переправляет, а тем, кого переправляют — обнаружилось, что так оно гораздо спокойнее, ведь теперь он ни за что не отвечает, раз он не почтальон, а посылка. Но одно из звеньев цепи оказалось ненадежным.
Они пешком углубились в Раздел и остановились перед ветхим грузовичком, просевшим на лишенные покрышек колеса возле выпотрошенного особняка. За треснутым перекошенным ветровым стеклом сидел у руля шофер, ухмыльнувшийся им. Проводник кивком указал на кузов. Грузовичок сорвался с места, как ловчий кот, и запетлял промеж развалин. Они почти уже пересекли Раздел по захламленной улице, бывшей когда-то не то проспектом. Не то рыночной площадью, когда грузовик вильнул, остановился, послышались выстрелы, вопли, кузов распахнулся, и на него накинулись люди.
— Полегче, — сказал он, — полегче. — Ведь на него накинулись и поволокли, заломив ему руки за спину. Его вытащили из грузовика, сорвали с него пальто, обхлопали всего в поисках оружия и под конвоем отвели в машину, ожидающую подле грузовичка. Он попытался было рассмотреть, жив ли шофер, но так и не сумел оглянуться прежде, чем его втолкнули в машину.
Это был старый правительственный экипаж, темно-красный, широкий и длинный, сделанный для парадов, для того, чтобы возить крупных владельцев имущества в Совет или послов из космопорта. В салоне была занавеска, позволяющая отделить пассажиров от пассажирок, а место водителя было отделено наглухо, чтобы пассажирам не пришлось вдыхать выдох раба.
Один из охранников так и держал его руку заломленной за спину, пока не втолкнул его головой вперед в машину, и все, о чем Эсдан подумал, оказавшись сидящим между двумя охранниками под присмотром еще троих, когда машина тронулась с места, было: «Староват я стал для такого».
Он сидел неподвижно, давая уняться страху и боли, не готовый пока еще пошевелиться даже для того, чтобы растереть больное плечо, не глядя ни на лица, ни — разве что украдкой — на улицы. Пара взглядов сказали ему, что машина пересекла улицу рей и направляется на восток, прочь из города. Он понял, что понадеялся, будто его отвезут назад в посольство. Вот ведь дурак.
Улицы были в полном их распоряжении, если не считать пешеходов, испуганно глядящих на проносящуюся мимо машину. Машина мчалась по широкому бульвару — по-прежнему на восток. Даже и в этой скверной ситуации он был совершенно опьянен тем, что вырвался из посольства, вырвался на свежий воздух, наружу, и движется, спешит.
Он осторожно поднял руку и растер плечо. Так же осторожно он посмотрел на людей, сидящих рядом и напротив. Они были темнокожими, двое — иссиня-черными. Двое из тех, что напротив, молоды. Свежие отчужденные лица. Третьим был веот в третьем ранге, ранге ога. Лицо его было спокойно и невыразительно, к чему касту веотов и приучали. Глядя на него, Эсдан поймал его взгляд. Оба тут же отвели глаза.
Эсдану веоты нравились. Он понимал, что они, слодаты и рабовладельцы, были частью старого Вое Део, особями обреченного вида. Бизнесмены и бюрократы выживут и будут процветать и при Освобождении и, несомненно, найдут солдат, чтобы те за них сражались, а касте военных придет конец. Их кодекс верности, чести и аскетизма слишком уж похож на кодекс их собственных рабов, которые тоже поклонялись Камье — Меченосцу и Невольнику. И долго ли протянет этот мистицизм страдания после Освобождения? Веоты были бескомпромиссными рудиментами нестерпимого общественного порядка. Он доверял им, и редко разочаровывался в своем доверии.
Ога был очень черным, очень красивым, как Тейео — веот, который особенно нравился Эсдану. Он оставил Уэрел задолго до войны, отправился на Землю, а затем на Хайн вместе с женой, которая не сегодня-завтра вступит в число Мобилей Экумены. Через несколько веков. Много лет спустя после того, как окончится война, после того, как Эсдан будет мертв. Если только он не захочет последовать за ними, вернуться назад, вернуться домой.
Пустые размышления. Во время революции выбирать не приходится. Тебя несет, как пузырек в гуще пены, как искорку праздничного костра — безоружного человека в одной машине с семерыми вооруженными людьми, мчит по широкой и пустой Восточной магистрали… они покидали город. Направляются в восточные Провинции. Территория Легитимного правительства Вое Део ныне сократилась до половины столицы и двух провинций, где семеро из восьми человек были тем, чем называл их восьмой, их хозяин — имуществом.
Двое на переднем сиденье разговаривали, хотя их и не было слышно в салоне. Справа от Эсдана круглоголовый человек тихонько спросил огу о чем-то; тот кивнул.
— Ога, — произнес Эсдан.
Бесстрастный взгляд веота встретился с его взглядом.
— Мне нужно отлить.
Веот не ответил ничего и отвел глаза. Некоторое время никто не произносил ни слова. Перед ними тянулся плохой участок шоссе, развороченный во время боев еще в первое лето Восстания — или просто оставшийся с того времени без ухода. Мочевому пузырю Эсдана от толчков и тряски приходилось плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52