неужели они игрушечные и заводные? Может быть, у каждой есть своя тайна, как у Юнаса, свои мечты, как у Юнаса, но не всем удается осуществить их, как Юнасу Андресену, и поэтому только немногие от этого погибают. Четыре дома. В одном живет Гюннар Воге. В другом – Сольфрид Бреде, и недавно еще жила Венке Андресен. В третьем – Джокер со своей матерью Хильдур Педерсен. И туда я как раз направлялся.

Начало смеркаться – серо-синяя темнота быстро сменилась сине-черной и наконец совсем черной. Черная, беззвездная тьма и мелкий пронизывающий дождик.
Дверь отворилась раньше, чем я нажал кнопку звонка. И когда мы вдруг столкнулись лицом к лицу, Джокер был удивлен не меньше меня.
Во мне еще звучал его высокий тонкий голос, когда в прошлый вторник он крикнул: «Что там случилось?»
Но сейчас его голос был другим.
– Я предупреждал тебя, Гарри. Помнишь, что я тебе сказал? – зашипел он.
– У меня плохая память. Наверное, от возраста.
Джокер прищурился.
– Я сказал тебе тогда: «Не ходи к моей матери, держись от нее подальше».
– Успокойся, Юхан. Я ничего плохого не сделаю.
– Я не Юхан, – грубо перебил он. – Во всяком случае, не для тебя, Гарри. Ты из… других.
– Ты уверен? – спросил я, но он не ответил. – А Гюннар Воге, он из тех, он на правильной стороне, да?
– По крайней мере он нормальный.
– Хорошо. Но кто на правильной стороне, а кто на неправильной?
– Есть те, кто с нами, и вы – те, кто против нас.
– Ты мне кого-то напоминаешь, – сказал я. – В какой-то книжке я уже читал про это.
Он жестом показал, что хочет пройти.
– Минуточку, – задержал я его. – У нас с Гюннаром Воге очень похожее прошлое. Я думаю, что смог бы понять тебя. Я вижу, как ты ищешь, на что можно опереться, но нож – не опора, и может случиться, что ты сам себя поранишь. А держать в страхе детей – не велика заслуга и не лучший фундамент для будущего, Юхан.
– Я сказал, чтобы ты не смел так меня называть.
– Хорошо. Как ты хочешь, чтобы я тебя называл? Крошка Билли?
– Я тебе говорю… Я предупреждаю тебя: не ходи к моей матери. Это плохо кончится.
Из квартиры донесся низкий голос Хильдур Педерсен.
– Кто это? С кем ты разговариваешь, Юхан?
Он зло посмотрел на меня и крикнул:
– Никто.
– Что ж, если ты зовешь меня «никто», я буду звать тебя «нигде», и мы можем выступать дуэтом под названием «Никто-нигде». Правда, смешно?
Нет. Джокеру не было смешно.
– Убирайся отсюда, Веум, – проговорил он.
– Успокойся, Юхан. Я хочу задать твоей матери только один вопрос. Ни больше ни меньше. И я это сделаю.
Он ткнул в меня указательный палец и больше, чем когда-либо, стал похож на священника.
– Последнее предупреждение, Веум.
Я отодвинул палец и его владельца в сторону и, войдя в квартиру, захлопнул за собой дверь. Юхан снаружи дал по ней пинка, и я услышал его быстрые удаляющиеся шаги.
– Юхан? – послышался из комнаты хриплый голос его матери.
– Веум, – сказал я твердо и вошел в комнату.
Всеми килограммами своего тела Хильдур придавила тахту, на которой лежала. Крашеные волосы ее торчали во все стороны, а глаза с трудом отыскали меня в сумраке. Ламп в комнате не было, зато было множество бутылок, из которых, если умеешь, легко можно сделать настольную лампу. К тому же все бутылки были пустыми – так что только принимайся за работу.
Хильдур лежала на боку, подложив под голову вместо подушки свою пухлую белую руку. Когда я вошел, она попыталась приподняться, но ей не удалось скоординировать движения, и она, как бы извиняясь, улыбнулась мне.
– Привет, Веум, – сказала она. – Спасибо за прошлый визит.
У нее слегка заплетался язык, и она шепелявила.
– Решила поплавать? – спросил я.
Она уставилась на лес пустых бутылок.
– Поплавать? – повторила она.
Я сел на стул за противоположный край стола. Она хлопнула рукой по столу и проговорила:
– Угощайся, Веум, или help yourself, как говорят англичане. – И Хильдур громко засмеялась.
– Они пустые, – заметил я.
– Все? – меланхолично поинтересовалась она.
– Все.
Хильдур улыбнулась обезоруживающей улыбкой и, просунув свободную руку под спину, стала рыться в диванных подушках. Она что-то там ухватила и вытащила нераспечатанную бутылку водки такой же марки, как и остальные.
– Кто ищет, тот найдет, – произнесла она.
Натренированными пальцами она в один миг лишила
бутылку девственности и, чтобы проверить на вкус, тут же сделала несколько глотков прямо из горлышка, а потом протянула бутылку мне. Я поставил ее рядом с собой. Она может мне пригодиться, если Хильдур закапризничает и не станет говорить со мной.
– Тебе не хочется выпить? – Она с сомнением смотрела на меня. Ей трудно было представить, что человек может не испытывать жажду постоянно.
– Нет, не хочется, и потом, я за рулем.
– Чего же ты хочешь? – спросила Хильдур и улыбнулась во весь рот. – Не пришел же ты, чтобы заняться со мной любовью?
С грацией ожиревшего тюленя она распахнула руки для объятий и подержала их, как бы приглашая.
– Мне надо кое-что уточнить.
– Неужели?
– Когда ты в прошлый раз рассказывала мне об отце Юхана – я не очень-то тебе поверил.
Она скосила глаза к носу.
– Почему? – Она говорила таким тоном, будто вовсе не помнила нашего разговора.
– Вот не поверил. Ты говорила, что он ежемесячно присылает деньги. Это, наверное, правда, но ты не сказала, что он сам регулярно приходит сюда.
Лежа на диване с желудком, наполненным водкой, врать не легко.
– Да… я думала, что тебя это не касается.
– Верно, не касается. Но, может быть, все-таки касается. Значит, он приходит сюда. Как часто? Раз в месяц?
Она пожала плечами и кивнула.
– Раз в два месяца? – спросил я снова.
Она кивнула и наклонила голову.
– И, наверное, когда он приходит, он встречается и с Юханом? Ведь из-за него он приходит, да? Чтобы быть в курсе, чтобы знать, как идут его дела?
Она снова кивнула.
– А Юхан считает, что это один из твоих обычных кавалеров? Ты давала ему возможность регулярно встречаться со своим отцом в течение всех этих лет, но у тебя не хватало мужества сказать, что это его отец?
– Да, – шепотом произнесла она. – Я не могла.
– Ты считаешь, что его это тоже не касается? Что ему нет дела до его собственного отца?
– Это не его отец – раз он бросил нас, Веум. Он мог развестись с женой, не оставлять меня с моим позором. Все было не так, как я говорила тебе в прошлый раз. Все было не так, как я об этом рассказывала тем, кто меня спрашивал.
Одним движением, похожим на сложное гимнастическое упражнение, она выпрямилась и села на диване. Она сидела ровно, положив руки на колени. Ее голова болталась как игрушечная.
– Я расскажу тебе, – продолжала она. – Ты хороший парень, и я расскажу тебе правду. Ведь это было не случайным приключением. Это была моя единственная настоящая любовь, единственная, которую я помню до сих пор, которая живет во мне, потрясает меня и заставляет просыпаться ночью, когда я вижу его во сне. Но я любила его, Веум, а он, он не сказал мне, что женат. Когда мы встречались, он снимал обручальное кольцо, и мы… я верила всему, что он говорил, верила до тех пор, пока не забеременела… И тогда он мне сказал, что женат и что его жена тоже ждет ребенка. И что мы не можем… Он обещал помогать, но жениться на мне не хотел. А я любила его. Я так его любила, что ни в чем не могла ему противоречить. Я позволила ему откупиться, выкупить свою свободу – если это можно назвать свободой. Я позволила ему купить для нас с сыном эту квартиру и ту, где жила раньше. Я позволила ему платить алименты и за обучение Юхана и приходить сюда, чтобы повидать сына. И он приходил с того времени, как Юхану исполнилось полгода, и до сегодняшнего дня.
– Значит, Юхан вырос, так и не получив ответа на самый важный вопрос, не имея в жизни опоры, которой бывает или по крайней мере может быть отец.
– Да, так и было. Это он хотел, чтобы было так. Он боялся рисковать, боялся, что, когда Юхан вырастет, он может вдруг появиться в его доме и создать проблемы.
– И ты со всем этим соглашалась?
– Я же сказала: я любила его. – В ее голосе прозвучала безутешность, и она всхлипнула. – Я любила его и люблю до сих пор.
Я промолчал. Было неясно, зачем я сижу здесь в этой большой, пустой комнате. Сумерки за окном сгущались, пустые бутылки поблескивали, и напротив меня сидела женщина весом в 120 килограммов и поверяла мне самую большую тайну своей жизни.
– А для него, – продолжала она тихо, – для него это было одно из обычных похождений. В первые встречи, в первые годы, когда он приходил ко мне, тогда у него еще было желание… Я была молода и привлекательна и не такая толстая, как сейчас. А теперь, после стольких лет, он меня даже не целует. Все как в нормальном браке. Для него, если что-то и было – давно прошло. Для меня – это навсегда, до самой смерти. – Она глазами в темноте поискала меня. – Любовь – странная вещь. Ты согласен, Веум? Она редко приходит к двоим одновременно.
Я кивнул. Она была права. Если я в чем-то убедился за последние дни, так именно в этом. Любовь – плохой стрелок: она редко поражает две цели одновременно.
– Большинство браков – дерьмо. И я даже рада, что не замужем. Мне по крайней мере не надо жить в полулюбви, в полулжи – во всем наполовину.
В последние дни я усвоил еще одну истину: тот, кто живет один, всегда находит этому достойное объяснение и утешение. Это помогает выжить.
– А то, что он моряк, это правда? – Я снова попробовал вернуться к теме. – Или полуправда?
– Пожалуй.
– Он был морской офицер?
Она кивнула.
– И зовут его Рикард Люсне, – продолжал я.
Она мрачно посмотрела на меня.
– Откуда ты знаешь, Веум?
– Он сам рассказал мне, хотя и косвенно, – ответил я. – А может быть, я сделал поспешные выводы, но они оказались верными.
Я встал. Теперь я знал все точно, хотя и не был уверен, что это может мне помочь. Это могло быть простым совпадением. А может, когда начинаешь копаться в человеческом прошлом, всегда обнаруживаешь скелет в шкафу. Наверное, он где-нибудь спрятан у каждого.
Через стол я протянул Хильдур бутылку.
. – Возьмите, фру Педерсен, – до утра еще далеко.
Она взяла бутылку и мрачно на нее посмотрела.
– Слишком много ночей, Веум. Слишком много бутылок.
Я кивнул. Такая фраза подошла бы для могильной надписи и могла пригодиться мне самому.
– Прощай, – сказал я.
– Всего хорошего, Веум. Спасибо, что зашел. Всегда рада. Найдешь выход?
– М-м…
Она сидела, зажав бутылку между ног. Я оставил ее – мне нечего было ей предложить. Я примчался, как ветер, задал свои вопросы, получил ответы и рванул дальше. Я, как саранча, съедал все на своем пути. После меня оставалась ночь без тайн. Я был солнцем, выжигающим поля и леса, саму жизнь. Но солнце не только убивает, оно воскрешает к жизни. После засухи идут дожди, после зимы наступает весна. И засуха и зима бывают сначала – правду нужно выстрадать.
Я осторожно выбрался из квартиры Хильдур Педерсен.

Больше у меня не было никаких дел. Я сам был выжжен и истерзан. Я пересек стоянку, сел в автомобиль, вставил ключ, нажал педаль и повернул ключ зажигания.
Мотор хрюкнул, но не завелся. Я попытался еще, энергичнее. «Давай, давай», – уговаривал я его. Но ничего не изменилось. Мотор был мертв.
Я приблизил лицо к переднему стеклу. Мне давно пора было понять. Мотор был не просто мертв, он был убит.
Вокруг машины двигались тени. На этот раз их было больше пяти. Их было много.

38

Их было слишком много.
Секунду я размышлял, не запереть ли все двери, но это бы не помогло. Они выбили бы окна, прокололи шины, сорвали кузов, превратив автомобиль в еще большую развалину, чем он был теперь.
Они приближались и кольцом окружали машину. Удлиненные темные тени с бледными напряженными лицами. У большинства что-то было в руках. Не ножи, но железные трубы, велосипедные цепи и тому подобное.
Я не слишком смел, просто иногда становлюсь безрассудным. Я почувствовал, как на лбу и на спине у меня выступила испарина. Подташнивало, и ноги были ватными.
Они не двигались. Они тесным кольцом стояли у машины, выжидая. Расстояние до ближайшего дома казалось мне бесконечным, больше пустыни Сахары, а огоньки в окнах были далеки и недоступны, как Эверест. Автомобильная стоянка была пустынна и всеми покинута, как Тихий океан. Мне показалось, что даже Людерхорн в ожидании наклонился вперед.
Я вышел из машины. Их было человек двенадцать-тринадцать, и моя единственная надежда состояла в том, чтобы удержать их на расстоянии разговором, что-то им говорить и потом бежать с божьей помощью, бежать как можно быстрее.
Но Джокер сделал вывод из своих ошибок. Не успел я раскрыть рта, как услышал:
– Хватай его!
И они схватили меня.
Они налетели со всех сторон так стремительно и ожесточенно, что я едва успел сжать кулаки. По всему своему телу я чувствовал удары руками, кулаками, железными прутьями и пинки ботинками. Велосипедная цепь, попав на предплечье, распорола одежду и впилась в кожу. Я опрокинулся на асфальт и вдогонку получил пинок по шее. Кто-то сильно ударил меня коленом в живот и барабанил кулаками по груди. Я отбивался во всех направлениях. Попал во что-то твердое, потом в мягкое, получил удар ботинком в пах, да такой сильный, что во мне зазвучала душераздирающая дисгармоничная песня. Надо мной стонали, смеялись, кто-то ругался.
Я свернулся клубком, поднял над головой локти, втянул голову, прижал ноги к животу, чтобы защитить самые ранимые части тела. Не в состоянии что-либо предпринять, я почувствовал, как теплые слезы покатились из моих глаз – слезы негодования и унижения, боли и страха. Неужели это конец? Так просто и так несправедливо, подумал я.
И я провалился в бездонную темь. Асфальт распростерся подо мною и стал мягким, как перина, похожим на свежепостланную теплую постель. Удивительное тепло растекалось по моему телу – огромное всеобъемлющее тепло, сжигающее в себе всю мою боль. В полусне я заметил, что удары и пинки затихают. Последний удар ботинком в крестец, презрительный пинок в расслабленные мышцы ног, последний плевок в лицо. Я знал, что не только слезы текут по моему лицу, это было что-то более вязкое, липкое, неприятное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37