– На самой дальней улице, в самом дальнем городе? Конечно, я понимаю, что ты…
Я ее видел.
– Вот тебе короткий рассказ о моей грязной неверности, Варьг. Двое, встретившиеся слишком поздно, так как успели обзавестись тремя детьми и двумя супругами. Двое счастливых вне намеченной программы, когда представление уже закончено. Окружающие видят только внешнюю сторону наших отношений. Они полагают, что это результат обыкновенной сексуальной распущенности, но это не так. Для меня это большая любовь, если такая вообще существует на свете, а не только в книгах для девочек школьного возраста. Тут и эротика, хотя она появилась уже потом, но никогда ни с одной женщиной мне не было так хорошо, как с ней. То, что мы делаем, мы не называем никак иначе, а только «любить».
Он посмотрел на меня, словно ожидая, что я буду возражать, но я и не собирался. Я видел ее, и она улыбнулась мне.
– Не понимаю, почему я сижу и рассказываю тебе все это? – Он укоризненно перевел взгляд со своей кружки на мою. – Я никогда раньше ни с кем об этом не говорил. Ни с кем, кроме Венке. Но тогда получилось, будто я бросил ей имя Сольвейг, чтобы она могла вцепиться в него прежде, чем выгонит меня вон.
Он грустно смотрел перед собой.
– Все эти месяцы меня мучил чисто практический вопрос. С одной стороны, надо выплачивать деньги своему сыну и Венке. С другой – начать все сначала. Как известно, неверные мужья не имеют права на получение пособий или каких-либо выплат. А ведь надо снимать квартиру – теперь это стоит недешево, – надо что-то в эту квартиру поставить, на чем-то спать, на чем-то есть, куда-то вешать одежду. Так что передай привет Венке и скажи, что я очень сожалею. Сожалею обо всем, что произошло с того самого момента, как я вошел в ее жизнь. Я сожалею, что ничего не сделал с этой страховкой, но я обязательно сделаю. Скажи ей… скажи ей, что завтра или послезавтра я приеду и собственноручно отдам ей деньги за долгую и верную службу в бригаде обманутых супругов и так далее и так далее. Передай ей привет Юнаса и скажи, что Юнас очень сожалеет, хорошо, Варьг?
Я устал, Я был уже изрядно пьян.
– Я передам, – сказал я. – Я ей скажу, что я пришел прямо из чрева кита и что Юнас сожалеет. Я расскажу, что… да…
Я был слишком пьян и измотан, чтобы закончить фразу.
Мы расплатились и немножко посидели, наверное для того, чтобы сосредоточиться, собраться с силами и встать из-за стола. А когда поднялись, пошли к выходу, путаясь друг у Друга под ногами, как сиамские близнецы. Швейцар придержал для нас дверь, и мы вышли на улицу.
Мы стояли, то сплетаясь, то разъединяясь, как молодые влюбленные, которые никак не могут проститься друг с другом.
– Тебе куда? – спросил я.
– На стезю праведников, – ответил он. – Я возьму такси.
– Хорошо, тогда выбирай: либо к памятнику Хольберга Хольберг Людвиг (1684 – 1754) – датский драматург, писатель, крупный общественный деятель.

, либо к тюрьме.
– Лучше к тюрьме, это по крайней мере в нужном мне направлении.
– Тогда желаю тебе попутного ветра.
– И тебе того же. Ты в какую сторону?
– Наверх, – ответил я.
Он поднял голову. Серое облачное покрывало во многих местах растеклось пятнами, сквозь которые проглядывали ясные звезды.
– Туда? – спросил Юнас.
– Ну, не в такую даль.
Он потрепал меня по плечу и сказал:
– Remember Alamo Вспомни Аламо (англ.).

, Рейдар.
Я не успел прореагировать на то, что он стал меня называть Рейдаром, потому что он уже отошел и, шатаясь из стороны в сторону, двинулся по набережной – служащий рекламного бюро, хорошо одетый, с «дипломатом» в одной руке и с плащом, перекинутым через Другую. Человек, опутанный сплетнями, но свято оберегающий свою хрупкую, спрятанную в душе любовь. Один из тех, кто по ошибке явился на свет не в том столетии. Один из многих…
Я повернулся и пошел в противоположном направлении. За Вогеном я мог различить одинокое освещенное окно своей конторы над кафе на втором этаже. Но я был не в состоянии пройти всю Торговую площадь, чтобы погасить свет. Пусть горит до завтра, как маяк в ночи, как условный потайной знак для влюбленных.
Я пошел прямо вверх, мимо пожарной станции на Скансене, к бесконечным черным просторам на склонах горы. Больше меня никто не ждет, а мне никого и не нужно. Во всяком случае, не сегодня и не завтра, но когда-нибудь, в один прекрасный день…

20

Если тебя разбудил привидевшийся тебе сон, ты просыпаешься мгновенно, будто тебя швырнули на пол. Я вытаращил глаза и проснулся. Я голый лежал под одеялом, с ужасом осознавая собственную наготу. Мне снилась женщина с волосами не то рыжими, не то каштановыми, которые, обрамляя ее лицо, звучали как песня. На ее лице блуждала улыбка. Эта улыбка как бы парила в пространстве и осталась даже теперь, когда женщина исчезла. Это была улыбка, которой улыбался кот из «Алисы в Стране чудес», улыбка, проникающая в тебя и никогда в тебе не умирающая, улыбка, которую ты пронесешь с собой до гробовой доски и которая, как прекрасный цветок, расцветет по весне на твоей могиле: тебя не будет, но весна наступает всегда, даже после твоей смерти. Когда ты умрешь, горы вокруг города останутся прежними и небо как обычно будет склоняться над домами – и над теми, которые снесут, и над теми, которые построят, – и будут понедельники, и люди будут ходить и ездить на работу, стоять в очередях в магазинах, сидеть в конторах, водить городской транспорт, а ты умрешь. И будет весна, и все женщины, которых ты знал, тоже умрут, за исключением одной-единственной.
Она мне улыбнулась и представилась. Венке Андресен, сказала она, но лицо ее было каким-то отдаленным, расплывчатым. И откуда-то издалека, чистым детским голосом меня звал мальчик, и он подбежал ко мне с футбольным мячом в руках, и джинсы его были ему коротки, и он звал меня. Это был Томас, нет, это был… Роар. А я пытался покрепче привязаться к сказочной улыбке, к этому полумесяцу, который расплылся с одной стороны и его кусочек отломился, но я, извиваясь, чтобы удержаться, все-таки карабкался по нему вверх, и… и я проснулся.
Я скатился с постели на пол, протянул руку и выудил часы с ночного столика. Циферблат показывал половину первого. Я забыл завести будильник. Подумать только, ведь кто-нибудь уже мог звонить мне в контору. Кому-то могла быть нужна моя помощь, чтобы найти своего пуделя, или удравшую стиральную машину, или прошлогодний снег.
Во рту был стойкий привкус сена. Сколько кружек я выпил, шесть или семь? Вчерашнее пиво булькало в моем желудке, и я знал, что мне будет нелегко почистить зубы. Чтобы как следует проснуться, сегодня мне требовалась более солидная встряска, чем скатывание с кровати на пол.
Я пошел в ванную, неторопливо намылил все тело, от кончиков волос до кончиков пальцев, и с закрытыми глазами встал под теплый душ. Замысел был прост: дождаться, пока кончится горячая вода. Двух минут холодного душа оказалось достаточно, чтобы окончательно разбудить меня. Теперь я был в состоянии закрутить кран. Чтобы согреться, я растерся полотенцем до красноты и сделал комбинацию упражнений на напряжение и расслабление по системе йогов. Потом на полу в гостиной я проделал упражнения для живота и плечевого пояса и только тогда пошел на кухню.
Мне необходимо было выпить чаю. Некрепкого, с большим количеством сахара, и не одну, а несколько чашек. Я съел пару бутербродов, положив на них толстые кружочки огурцов и помидоров, и еще выпил очень сладкого чая.
В половине второго я почувствовал, что могу наконец сесть за руль.
Я направился в контору, выключил свет, горевший со вчерашнего дня, и посидел немного в полутьме, уставившись в стену. В этом сумрачном дневном освещении она казалась серо-зеленой.
Стоял март. Скоро наступит весна, и все зимы внутри нас растают, и весна бросится нам навстречу, как желанная женщина, как улыбающаяся женщина с волосами не то…
Я думал о Юнасе Андресене, о том, что он мне рассказал. Я думал о Венке Андресен и о том, что она мне рассказала. И я размышлял о том, что нет двух одинаковых браков, даже для супругов, состоящих в одном и том же браке. Потому что каждый человек воспринимает и переживает окружающее по-своему. Венке и Юнас Андресен поведали мне каждый свою историю о двух непохожих браках, о двух непохожих изменах.
Это была словно игра, где никто не выиграл. Оба проиграли. По той или иной причине они втянули в эту игру и меня, как судью или помощника судьи – или как бог знает кого.
Я снова поглядел на часы. Было почти три. Интересно, до каких она работает в своей конторе? До четырех? Я мог бы позвонить ей или подъехать и персонально отрапортовать. Но о чем рапортовать? О том, что выпил столько-то кружек пива с ее бывшим мужем? А может, мне их тоже включить в счет, если я такой счет собираюсь представить?
Во всяком случае, я мог съездить туда. У неутомимого частного сыщика всегда найдется для этого множество причин. Можно было бы пойти в лес и немного подраться с Джокером и его компанией – получить еще порцию синячков. Можно было пойти и поругаться с Гюннаром Боге или застрять в лифте с Сольфрид Бреде. А можно было выпить водки с Хильдур Педерсен или поиграть в «людо» с Роаром.
Я мог поцеловать Венке Андресен.
Я потрогал свои губы. Ее поцелуй еще жил в них, как воспоминание юности. Уже очень давно никто не целовал меня так крепко. Очень давно меня вообще никто не целовал. Я был не из тех, кто ходит и раздает поцелуи направо и налево, всем, кому охота. Не говоря о чужих, у меня и из своих не много бы нашлось желающих поцеловать меня.
Я подумал о Беате, попробовал вспомнить, что чувствовал, когда она меня целовала. Но это было очень давно, с тех пор прошло много темных и безлунных ночей.
Короче говоря, у меня было достаточно поводов, чтобы поехать туда, где жила Венке. Я запер контору, сел в машину и включил зажигание.
Новый день умирал, как умирают в нас все дни один за другим, пока однажды утром ты не обнаружишь, что вовсе не проснулся, что сон твой продолжается, и тогда все дни смешаются в один. И ночи сплавятся в одну. А в конторе твоей будет работать какой-нибудь врач, а может, ее займет адресное бюро либо агент по найму квартир.
И не будет у тебя никаких забот, никаких счетов за свет, никаких сердечных печалей.

21

Я поставил машину на стоянку, но не вышел. Неподалеку, прислонившись к высокому фонарному столбу и засунув большие пальцы в карманы джинсов, стоял молодой человек. Черный кожаный пиджак на нем был полурасстегнут, на губе висела потухшая сигарета, лицо злое. Это был Джокер.
Он следил за мной, когда я подъезжал и ставил машину. А теперь его глаза впились в меня, как пиявки.
Я открыл дверцу и, оглянувшись как бы случайно, вышел. Людерхорн был там, где обычно, четыре дома-башни тоже. Ничто не исчезло, ничто не рухнуло.
Машинально я взглянул вверх, туда, где была квартира Венке Андресен. В окнах горел свет.
Я сделал вид, будто только что заметил Джокера. Наши взгляды встретились, и он передвинул сигарету из одного угла рта в другой. Я огляделся, снова взглянул на окна квартиры Венке Андресен. И увидел, что кто-то идет по балкону к ее двери. Это мог быть…
– Что, пришел за добавкой? – услышал я высокий голос Джокера.
Подойдя вплотную, я заметил над его губой капельки пота. Глаза у него бегали.
– Что-то не видно твоих подручных? Что, на их долю хватило? Ты собираешься справиться со мной в одиночку? Без металла? Я, конечно, имею в виду крепкие как сталь руки и ноги, а не кастеты и ножи. А ведь будет больно, если я сожму твои пальчики. Могу их и сломать, и ты долго не сможешь пощипывать усики.
– Я не собираюсь с тобой драться, мистер. – Он перешел на визг. – Не сейчас. Но я тебя предупреждаю: не наступай мне на мозоли!
– Я говорил о руках, а не о ногах.
– Если не послушаешься, то помни, что вечера здесь темные и…
– Кто тебе сказал, что я собираюсь проводить здесь свои вечера? – И я снова машинально глянул вверх. Дверь в ее квартиру была открыта. Кто-то стоял в дверном проеме, но на таком расстоянии…
– Что, глядишь, где твоя потаскушка? – произнес Джокер. – Не волнуйся. У нее посетитель. Сам старик Андресен.
Значит, по балкону действительно шел Юнас. Я плотно прижал Джокера к столбу, так, что он съежился.
– Еще раз назовешь ее так, малыш, и я раскрою тебя пополам и багажом отошлю в разных направлениях, чтобы быть уверенным, что половинки никогда не встретятся.
Его глаза сузились, но трудно было сказать, от страха или от злости.
– И к моей матери больше не ходи, а то я тебя убью! – Последние слова он выкрикнул высокой фистулой.
Мне хотелось ударить его сильно и точно в живот, так, чтобы, падая, он еще разок напоролся на мой кулак. Но я удержался. Я подумал о его матери и о Венке Андресен.
И я снова посмотрел вверх. Дверь все еще оставалась открытой. Там происходило что-то непонятное. Я не знал что, но что-то случилось. Я увидел Венке Андресен. Она выходила из двери, ведущей с лестничной клетки, и вдруг побежала. У нее было что-то в руках. Она быстро исчезла в квартире.
Я стоял и смотрел, почти забыв, что Джокер стоит рядом. Он проследил за моим взглядом.
– Что там случилось? – спросил он своим звонким молодым голосом.
В дверном проеме снова показалась Венке Андресен. Она двигалась довольно странно, какими-то зигзагами, и, подойдя к балконным перилам, перегнулась через них.
Мгновение мне казалось, что она хочет прыгнуть, броситься оттуда и лететь к земле, как большая птица. Но она не прыгнула, и я услыхал ее голос:
– Помогите! Кто-нибудь, помогите! Помоги-и-и-те! – кричала она.
И снова исчезла, провалившись в распахнутую дверь. Я побежал. Я слышал, что Джокер побежал в другом направлении. Но мне это было безразлично. Единственный, кто меня беспокоил, – это женщина по имени Венке Андресен, которая не была птицей и которая звала кого-нибудь на помощь. Этим кем-нибудь должен был стать я.

22

Я ворвался в подъезд. На двери одного из лифтов висело объявление, что он не работает. Другой лифт шел вниз, но я не мог терять время.
Я бросился к лестнице и помчался вверх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37