Правда, некоторая заминка все же произошла, когда молодой санитар достал из сумки бинт и хотел перевязать Джульке лапу. Ей это явно не понравилось. Она с недоверием взглянула на парня и сердито зарычала, да так, что тот отскочил от нее. Профессор и Шика попытались это сделать сами, тогда она смирилась, протянула им больную лапу и терпеливо наблюдала, помахивая хвостом.
– Вот так, дорогуша, – сказал Маргулис, – теперь ты уже обстрелянная, пороха нюхнула и выдержала солдатский экзамен на пять с плюсом. Отныне ты полноправный воин нашего гвардейского взвода. Теперь, родная, никто не посмеет тебе сказать, что ты даром переводишь солдатский хлеб. Молодчина!
Дядя Леонтий тяжелой своей походкой подошел к собаке, опустился возле нее на корточки, погладил и, покачав головой, сказал:
– Да, в тайге я повидал немало разных охотничьих собак, но такое, клянусь, вижу впервые. Не собака, а черт рогатый!
Ашот Сарян скорчил смешную гримасу и добавил:
– Расскажешь кому-нибудь после войны, что на наших глазах творила Джулька, ей-богу никто не поверит, назовут брехуном. Мол, на войне все врут.
– Я ведь сразу сказал, что это не обычная собака, а необыкновенный экземпляр! – отозвался Профессор. – Теперь, милые, родные мои синьоры, я уже не сомневаюсь, что Джулька происходит от династии собак, которых Иван Сергеевич Тургенев так талантливо описывал в своих блестящих произведениях, От тех самых собак, с которыми писатель ходил здесь на охоту. Редчайший песик!
Подумав минутку, философски добавил:
– Теперь я понимаю, почему писатели, художники так много внимания в своих произведениях уделяют собакам, птицам и всяким животным вообще. Вы помните, дорогие, милые мои синьоры, читали, надеюсь, Сергея Есенина, его бессмертную оду собаке Качалова? Не читали? Не знаете? Очень печально! При первой же возможности поинтересуйтесь, получите огромное удовольствие. Сейчас вспомню, как там у поэта:
Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне…

…Ты по-собачьи дьявольски красив,
С такою милою, доверчивой приятцей…
Все притихли, вслушиваясь в чтение Профессора и даже позавидовали, что у него получается так гладко, красиво, как у настоящего артиста. А Самохин сказал:
– Очень красиво, Филькин. Ты, вижу, настоящий актер. Да и написано, конечно, отлично. Как это там: «Дай, Джим…» Имя-то какое, а мы тут дразним нашу – Джулька и Джулька! Давай и нашу назовем Джимом…
– Что вы, товарищ лейтенант, – вмешался Васо Доладзе, – разве можно собаке каждый раз менять кличку? Еле привыкла к той, что я ей дал, так вы хотите поменять? Никуда это не годится! Ни в какие ворота не лезет. К тому же она – дама, а Джим…
– Правильно, Васо, – поддержал Шика. – Нельзя менять кличку.
Он поднялся с места, вытер пучком соломы грязные от земли руки и продолжил:
– Менять имя это не так просто, как вам, братцы, кажется. С гражданки еще помню – это большая морока. Зачем же будем Джульке трепать нервы. Пусть уж останется по-старому.
Все рассмеялись дружно, и взводный уже сам не рад был, что затеял этот разговор.
– Ну, ребята, пошутили, покалякали – и хватит! Об одном я вас попрошу: в дальнейшем не позволяйте вашей Джульке действовать самостоятельно. Ей тоже надо привыкнуть к дисциплине. Без моего разрешения никуда не высовываться. Поняли? – сказал Самохин.
– Поняли, товарищ командир! – ответил Ашот. – Но победителя, кажется, не судят. Она ведь себя показала…
Самохин закурил, выпустил большое облако дыма.
– Ну, конечно, победителя не судят. Джулька сегодня в самом деле творила чудеса, но в дальнейшем не отпускайте. Беды не оберемся из-за нее. И мне влетит от начальства, если оно узнает, что такую гостью приютили у себя.
– Никто нас за это не осудит, – вмешался в разговор циркач, – я на месте начальства наградил бы Джульку медалью «За отвагу».
– Надо как-то передать старшине Михасю, чтобы притащил ей сегодня двойную порцию, – озабоченно добавил Ашот Сарян.
– Не мешало бы!
– Он так или иначе притащит. За этим дело не станет, – усмехнулся дядя Леонтий.
Джулька, смертельно уставшая, измученная, глядела то на одного, то на другого, прислушивалась, крутила головой, словно что-то из нашего разговора понимала. Она вертелась на плащ-палатке, то и дело облизывала раны, пыталась сорвать бинт, но тщетно: Шика Маргулис и Саша Филькин – бывалые солдаты, прошедшие огонь, воду и медные трубы, и коли что-то делали, то надежно. Джулька постепенно свыклась со своим бинтом и перестала обращать на него внимание.
Наша отважная помощница долго ворочалась на своей плащ-палатке и в конце концов уснула после трудов праведных.
Споры, шутки, остроты сразу прекратились.
Утихла стрельба на переднем крае, погасли разноцветные ракеты, которые кромсали на части над нами небо.
Мы снова стояли на своих местах, обратив пристальный взор на противоположный край зеленой балки, где засел свирепый враг. И каждый из нас был на своем посту, надежно охраняя нашу небольшую крепость, родную пядь земли.
5.
Время тянулось несказанно медленно, скучно, однообразно. Опять на переднем крае воцарилась напряженная тишина.
Мы знали, что противник попытается сегодня же что-то предпринять в отместку за свой провал, за свои потери, которые ночью понес, но он молчал. Проглотил горькую пилюлю и затаил на наш немногочисленный гарнизон свою злобу.
Вслушиваясь в непривычную тишину, могло казаться, что никакой войны вообще нет на свете. Вскоре в густом кустарнике осторожно запели неустрашимые соловьи, появившиеся неведомо откуда. Они на несколько минут погрели наши истосковавшиеся по песне души, пели с такой нежностью, словно хотели нам сказать: «Послушайте, ребята, пока не стреляет немец, мы вас немножко позабавим. Кто знает, когда еще настанет здесь такая блаженная тишина».
Мы уже, пожалуй, могли бы по очереди вытянуться на дне траншеи, чтобы вздремнуть полчасика, но сегодня никто из нас не решался позволить себе такую роскошь. Надо было быть готовыми к бою, не проспать, не прозевать секунды, когда немец начнет наступление, которым он нам угрожал. Он выставлял изредка из своих окопов огромный рупор и горланил на ломаном русском языке. «Русс зольдат! Недалек день, когда мы обрушит на вас наше секретный оружия, тогда заплачете горькими слезами. Русс зольдат, сдавайс в плен. Пойди к нам, пока ест время. Фюрер скоро пустит свой секретное ба-бах и русс капут. Спасайс, русс! Мы тебе давайт зуппе и хлеп!»
Наши ребята слушали этот идиотский бред и от души смеялись. А Ашот Сарян, сложив руки рупором,. отвечал:
«Гей, Фриц! На кой бес нам твой вонючий зуппе? Мы любим борщ с пампушками!» Дядя Леонтий добавлял К этому несколько крепких солдатских слов, которых не следует воспроизводить на бумаге… И на этом обычно заканчивался мимолетный диалог с фрицами.
Немец после этого надолго замолкал, так как обладал довольно скудным запасом русских слов.
Фашистский ночной пропагандист вместе со своим рупором исчезал, растворялся в ночной тишине, а у нас надолго воцарялись веселье, смех, шутки и остроты. Ребята смеялись и думали о том, что немец чувствует себя на нашей земле не очень уверенно, если прибегает к подобной болтовне.
И жизнь в нашей небольшой крепости снова пошла своим чередом, обычно, но неспокойно.
В часы затишья на нашем переднем крае прибавлялось немало забот. Приходилось не только чистить, драить оружие, но и пополнять запас боеприпасов, чинить одежду, обувь, а заодно и себя приводить в человеческий вид: бриться, стричься, мыться хоть как-нибудь, чтоб не утратить бравый солдатский вид.
Наша Джулька тоже постепенно пришла в себя после той памятной ночи. Чего греха таить, мы все были в восторге от поступка нашего четвероногого дружка и после этого случал полюбили ее еще больше. Поди знай, что она потом у всех будет на языке!
В тот первый вечер лейтенант Самохин не смог добиться нашего согласия, чтобы прогнали Джульку, он размышлял так: пусть, мол, погуляет покамест у нас, придет время – и ее все равно выпроводят отсюда. Начальство скоро узнает о ней, и ему, Самохину, немного попадет – что за собаки под ногами путаются?! Но зато он не рассорится со своими боевыми друзьями. Пусть приказ об изгнании Джульки исходит не от него, а от какого-нибудь старшего начальника…
Но старшие начальники не часто приходили в этот беспокойный уголок и ничего о Джульке знать не знали.
Правда, когда наши ребята приволокли тогда в штаб немецкого фельдфебеля и там увидели верзилу в изодранном, грязном мундире, искусанного, истерзанного до крови, едва державшегося на ногах, все ужаснулись:
– Кто его так обработал? Странные раны на нем. Не от пуль, не от осколков… А кто разорвал на нем мундир? Откуда он взялся такой?
В самом деле, за годы войны начальство наблюдало разных немцев – живых и мертвых, в различных одеяниях, но вот такой экземпляр – впервые.
Солдаты, приволокшие фельдфебеля в штаб, пожимали плечами, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, когда им задавали в штабе подобные вопросы. Они отлично понимали, что если откроют тайну, то крепко насолят Джульке, и с ней придется расстаться. Они попробовали было сказать, мол, что знать ничего не знают, им приказали доставить пленного в штаб, вот и доставили, а больше им, мол, ничего не известно.
Но все же пришлось признаться и открыть правду.
И над Джулькой нависла угроза.
Правда, ее спасло то, что эсэсовец-фельдфебель немного очухался и пришел в себя. Он тут же воспрянул духом и стал жаловаться перед начальством, что его не по правилам взяли в плен и что война вообще ведется не по правилам. Как это – пускают собаку в бой, а она набрасывается как зверь и рвет на куски. Разве есть такое в уставах европейских армий? Это черт знает что! Не собака, а настоящий тигр. Слыхано ли? Гитлер объявит протест. Не по правилам…
Тут фельдфебель заметил, что начальники стали посмеиваться, а ему они сказали, что скоро разберутся с собакой и с его Гитлером, а покамест пусть честно и точно расскажет, вернее – ответит на все вопросы.
И повторили, что критика герра фельдфебеля в отношении незаконных действий собаки будет принята во внимание, если, конечно, он поведет себя разумно.
Но Джулька обо всем этом ничего не знала. Она и не рассчитывала, что в самом штабе идет о ней разговор и она является причиной того, что на время воцарилось здесь, в штабе, такое оживление и из-за нее военные смеются, шутят.
Джулька немного выспалась на плащ-палатке, отдохнула, очистила консервную банку от всякой снеди, напилась досыта, выскочила на бруствер, навострила уши, устремила свой пристальный взор вдаль, вернее, в ту сторону, за зеленой балкой, где притаился враг. И так она сидела, пока немцы не открыли огонь. Тогда Джулька соскочила на дно траншеи, притаилась, глядя на нас грустными глазами, громко зевала, нервно ворочалась на месте, а когда кого-нибудь задевала пуля и санитар выносил его к отдаленной ложбине, где находился санпост, Джулька тут же выскакивала, ползком догоняла санитара, хватала край палатки, на которой лежал раненый, помогала тащить и вскоре возвращалась с плащ-палаткой в зубах. Она не могла расстаться со своей постелью, к которой так привыкла. Она опасалась, что санитар впопыхах забудет и не притащит обратно плащ-палатку, поэтому сама бегала за ней.
Наша Джулька уже чувствовала себя у нас как дома или, как Шика Маргулис любил выражаться, как бог в Одессе.
Она уже отлично изучила повадки й наклонности каждого из нас, наши слабости и привычки. Правда, старалась не особенно бросаться в глава, когда появлялись здесь старшие начальники. В таких случаях, забившись в какой-нибудь угол, сворачивалась в клубок, притаившись. Кроме того, отлично помнила, что ей нельзя путаться под ногами в минуты большого напряжения.
При сильном обстреле она вытягивалась на плащ-палатке, прижавшись к стенке траншеи, короче говоря, вела себя исключительно спокойно и тихо. Рану, полученную той тяжелой ночью, все время облизывала длинным языком, и она быстро затягивалась. Не привыкшая к бинтам, она сорвала с ноги почерневшую от пыли и крови марлю и уже больше никому не давала перебинтовывать себя. Короче говоря, тысячу раз был прав наш всезнайка. Профессор Саша Филькин, когда сказал, что это не собака, а умница. Она и впрямь походила на того злополучного студента,, сдававшего экзамен, который все понимает, только ответить не может.
Да, наша Джулька каждого из нас понимала с полуслова. Она обладала удивительным инстинктом предчувствовать приближение опасности, угрозы, какой-нибудь неожиданной перемены. Знала, когда можно понежиться, побаловаться, а когда необходимо замереть.
Время тянулось медленно. Плыл жаркий месяц июль, незабываемый жестокий месяц на священной, древней курской земле, вернее сказать, на знаменитой Курской дуге. '
И снова над нами раскинулось необозримым шатром звездное небо. Вокруг – необычное безмолвие. Казалось, эта ночь не предвещала тревоги, но все же в воздухе чувствовалось что-то неладное, пахло порохом, угадывалось приближение грозы.
В эту ночь никто из нашего маленького гарнизона не сомкнул глаз.
По ту сторону балки мы уловили какую-то возню, доносилось приглушенное движение. Напряженно вслушиваясь, старались уловить малейший звук. Не иначе, как немец готовится к наступлению. И, судя по всему, на участке фронта нашей дивизии. Сюда, на нашу небольшую крепость, тоже направлено острие его меча.
За лесом заскрежетали танки, зарычали приглушенно моторы, огни мелькали за стволами деревьев то здесь то там.
Самохин, всматриваясь тревожно в ту сторону, откуда доносился скрежет металла, быстро шагал по траншее, проверяя, все ли готово к бою, на ходу расспрашивая ребят, что кто услышал, что заметил там, у врага. Он был необычно взволнован, просил наблюдателей обо всем ему немедленно докладывать.
Всех охватила тревога в предчувствии надвигающейся грозовой битвы. И эта тревога тут же передалась нашей неспокойной Джульке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17