Григорий Полянкер
Наш добрый друг
Хочу вас заранее предупредить, что в истории Отечественной войны настоящий эпизод не обозначен ни единым словом и, кажется, нигде даже не упомянут. Все же, думается, было бы большим упущением, если б хоть вкратце не рассказал о событии, которое, как кое-кто утверждает, случается раз в сто лет.
К тому же моя совесть была бы нечиста и я никогда себе не простил бы невыполнения последней воли, а вернее, завещания добрейшего Михася Зинкевича – нашего незабываемого старшины.
В ту далекую роковую ночь, в разгаре битвы на курской земле, когда.мы его выносили тяжело раненного из-под огня, чтобы передать в надежные руки медиков, Михась, придя на какую-то минуту в сознание, ослабевшим голосом сказал:
– Послушай, дружок, если тебе суждено выжить и возвратиться на гражданку и ты снова возьмешься за перо, не забудь черкнуть несколько добрых слов о нашей веселой семейке, о нашем бессмертном взводе. И о ней, Джульке, черкни. Назови эту историю «Наш добрый друг». Непременно! Кто ж об этом лучше тебя… Все на своей шкуре ведь испытал. Одним словом… Запомни: «Наш добрый друг»…
Почему старшина просил именно так, а не иначе назвать это повествование, вы узнаете, если наберетесь терпения и выслушаете эту незатейливую историю от начала до конца.
1.
Произошло это в самом начале июля сорок третьего года неподалеку от знаменитого города Курска, а точнее, на Курской дуге.
Наш сильно поредевший после последних боев взвод выдвинулся на передний край обороны и занял небольшой зеленый курган всего лишь в двухстах метрах от вражеских позиций.
От немецких оккупантов нас отделяла неглубокая балка с маленьким, едва приметным в густой траве ручейком.
В короткие минуты затишья, когда орудия и неистовый рев бомбардировщиков замолкали, мы отлично слышали гортанный говор, возгласы и ругань фрицев, лязг и стук котелков, когда им приносили жратву в траншеи. К нам доносились и звуки губных гармошек, и безумные мотивы солдафонских маршевых песен.
Привыкшие к своей сложной и тяжелой солдатской работе, мы с первой минуты прихода сюда взялись за лопатки и кирки, вырыли себе отличные окопы, соорудили вдоль всего кургана траншею с ходами сообщения, ячейками, нишами по всем правилам саперного искусства и почувствовали себя увереннее.
Не жалея сил, рыли, как только появлялась малейшая возможность, а она появлялась, когда немцы на время переставали поливать свинцом.
Трудились настойчиво и напряженно, старались как можно больше углубить траншею, чтобы не попасть в трудное положение, в какое попали несколько дней тому назад, после чего долго не могли скрыть свой позор перед прославленным командующим.
А получилось это так.
Однажды на рассвете генерал Рокоссовский со своим адъютантом пробирался к нам, желая лично проверить, как мы закрепились. Когда они двигались по нашей траншее, их заметили немцы и открыли ураганный огонь.
Бойцы заслонили генерала своими телами. Когда же прекратился бешеный обстрел, командующий приподнялся, отряхнул с себя землю, улыбнулся, окинул нас своими добрыми, светлыми глазами, перевел взгляд на нашу небольшую крепость:
– За службу спасибо, а вот за траншею… Траншея мелковата получилась… К вам в гости мне ходить опасно. – И, поднявшись во весь рост, добавил: – Лопатки у всех есть?
– Так точно! – выпрямившись, воскликнул наш старшина Михась Зинкевич.
– Ну, вот и хорошо! Тогда – рыть траншею в мой рост.
Рост у гостя, как известно, около двух метров. Пришлось всю ночь трудиться. Зато траншея получилась на славу. И каждый раз, когда на нас летели снаряды, мины, бомбы, мы поминали нашего командующего добрым словом.
Мы превратили этот клочок курской земли в маленькую неприступную крепость, трудились, не зная ни сна, ни отдыха.
Кто мог думать о сне, об отдыхе, когда враг был так близко, просто рукой подать. Он окончательно озверел после страшного зимнего поражения под Сталинградом и готовился этим летом взять реванш, опрокинуть нас, добраться до Москвы…
И мы были что называется начеку!
Даже бывалые воины-саперы поражались, как нам, по сути горсточке солдат, удалось за такой короткий срок глубоко врыться в матушку-землю. Мы чувствовали себя, как за стальной броней, и были готовы в любую минуту встретить врага уничтожающим огнем. Подлинная крепость выросла на нашем кургане, ловко замаскированная от вражеского ока.
В тихие рассветы, когда на какое-то время замолкал басистый и грозный голос войны, в соседних перелесках, в лесу, что раскинулся перед нами, раздавались легкие трели знаменитых курских соловьев. Они своим пением терзали наши души, напоминая о родном доме, об ушедших мирных временах. Если б не многоцветные ракеты, которые кромсали на части предутреннее небо, да не зловещий вой снарядов, иногда могло бы показаться, что никакой войны вообще нет и мы находимся в раю.
Но до настоящего рая здесь было далековато.
Но об этом мы менее всего думали теперь, слушая пение очаровательных курских пернатых, которое нас околдовывало и опьяняло. Нас подчас возмущало то, что пернатых певчих слушают также презренные фашисты, которые явились сюда и принесли с собой столько страданий, смерть.
Постоянная смертельная опасность, нависавшая над нами, сознание того, что за нами Москва, к которой фашистские орды жаждут прорваться, еще больше сроднили и сплотили наш сильно поредевший в последних боях маленький «гарнизон».
Мы знали: наш стрелковый взвод – небольшая дружеская семья, готовая стоять незыблемо, идти в огонь и в воду, хоть мы были люди разных возрастов, профессий, национальностей и характеров.
Мы ни о чем не договаривались. Наша большая дружба и преданность Отчизне выросли сами собой. Никто нам не должен был объяснять, какую ответственность мы взяли на себя перед Родиной и народом.
Каждый из нас отлично понимал и знал, что на этой священной земле – сердце России – враг должен быть уничтожен, раздавлен. Если только он попробует выбраться из своих окопов, эта небольшая зеленая балка, которая пролегла между нашими позициями, неизбежно станет его могилой.
2.
Вот и настал наш черед.
Под несмолкаемый гул дальних батарей мы с ефрейтором Васо Доладзе, который неустанно напевал любимую песенку о Сулико, забрались в дальний уголок нашей траншеи, растянулись на свежей соломе и уснули мертвецким сном. Казалось, никто на свете не испытывал в ту минуту большего удовольствия от сна, чем мы.
Однако блаженство длилось всего лишь несколько минут. Мы чуть ли не одновременно с другом открыли в испуге глаза, почувствовав, что кто-то топчется по нашим ногам. Что за нечистая сила? Какой дьявол нарушил наш короткий солдатский сон? Не снится ли нам все это?
Нет. Это был не сон. Озаренное розовато-синим сиянием месяца, который плыл по взлохмаченному облаками небу, стояло какое-то причудливое создание. Оно оказалось лохматой собакой с вытянутой мордой, большими черными глазами и длинными, опущенными, как лопухи, ушами.
Пес глядел на нас испуганно, и в его взгляде была мольба. В огромных угольно-черных глазах мы увидели скорбь целого мира, охваченного страшным пожаром войны, где не только люди страдают, мучаются, умирают, но также все живое не знает покоя.
Пес глядел на нас не мигая, вилял пышным хвостом, жался к нашим телам, видимо испытывая радость от человеческого тепла, тихонько повизгивал, словно желая этим сказать, чтобы мы его простили за то, что он так неожиданно ворвался в нашу окопную жизнь.
Сообразив, что это никакая не нечистая сила, а самый обыкновенный пес, причем симпатичный и доверчивый, да еще с трехцветной красивой шубой, Васо Доладзе вытер измазанными землей руками заспанные глаза, смачно ругнулся на своем родном языке, дабы наш нежданный гость не обиделся, приподнялся и уставился на пришельца.
Какое-то время Доладзе сверлил пристальным взглядом пса, пожимал плечами и, переведя взгляд на меня, сказал:
– Гляди-ка, Шамилов, а это часом не переодетая ведьма или фашистский лазутчик? Каким ветром его занесло сюда?…
– Тоже придумаешь, лазутчик! – оборвал я его. – Зачем обижаешь такую милую тварюшку? Это ведь живое существо. Друг человека. Сам, что ли, не видишь? Не хорошо так, Васо!
– Это все понятно, но как она сюда попала? К нам теперь сам черт не отважится пробраться… – не успокаивался Васо.
И в самом деле, какими судьбами пришел сюда этот пес? Наш курган мог в любую минуту превратиться в кромешный ад. Неужели собака не могла себе найти более спокойного пристанища.
За последние месяцы, когда наша гвардейская дивизия вышла на новый рубеж после жестоких и тяжелых боев под Сталинградом, здесь на много километров вокруг не осталось ни живой души из мирного населения. Наши тыловые части эвакуировали всех из огненной дуги, где ожидалась тяжелая и грозная битва с врагом. Ничего живого вокруг не осталось, кроме солдат. Даже солдат не видать – все окопались, зарылись в землю, сидят насторожившись, в ожидании грядущей бури, которая может разразиться в любое время.
Из окружающих лесов и перелесков исчезли звери, улетели птицы; все живое ушло, улетучилось из этого края.
Только изредка, когда на короткое время умолкала стрельба, как из-под земли появлялись бесстрашные курские соловьи и затевали свой божественный концерт, мгновенно исчезая при первых звуках канонады.
Да, здесь вы могли встретить одних только военных и то, повторяю, не на поверхности, а в глубоких траншеях и окопах. Вот и поймите, откуда взялось это бедное создание. Как оно пробралось сюда сквозь дикий огонь!
Нежданный гость стоял перед нами, со страхом оглядывался, вздрагивал после каждого удара снаряда и ожидал, какой приговор ему будет сейчас вынесен.
Я вынул из кармана завалявшийся кусок рафинада, соскреб с него прилипшую махорку, протянул гостю, который сперва с опаской приблизился, но тут же осторожно взял в рот подарок, отошел в сторонку и жадно захрустел зубами.
Облизываясь, гость подошел ко мне, положил доверчиво свои лохматые сильные лапы на плечи и, словно желая отблагодарить за подношение, лизнул мой подбородок.
Васо Доладзе рассмеялся:
– Ты только погляди, кацо! Впервые в жизни вижу, чтобы собака влюбилась в человека с первого взгляда. С первого куска сахара…
– Понятно: душа чует душу… – протянул басом дядя Леонтий, неторопливый, медлительный пожилой сибиряк. Потеребив свои черные усы, бывший охотник-медвежатник добавил: – Конечно, к плохому человеку приличный пес сразу не подойдет. А вот к хорошему…
Заметив, какими жадными и голодными глазами пришелец смотрит на нас, я достал из солдатского мешка последний кусок колбасы, который припрятал на черный день, и отдал псу.
– Подкрепляйся, дружок.
– Что ты, кацо! Свой НЗ разбазариваешь, – удивленно вскинул на меня свои синие глаза Доладзе, – ты забыл, что мы с тобой находимся на огненном островке, все дороги к нам простреливаются фрицами и может пройти кто знает сколько дней, пока старшина прорвется к нам с едой.
Следя за тем, как наш гость жадно грызет кусок сухой колбасы, я понял, что пес давно ничего не имел во рту, очень проголодался, и только пожалел, что мои пищевые запасы исчерпаны.
– Жалко пса… Кто знает, сколько верст он пробежал, пока пробрался к нашей обители, и сколько времени не ел. Сквозь такой огонь прошел в поисках человеческого тепла. Как же с ним не поделиться?
– Ну и ну! – Васо покачал головой. – Нашел, значит, спокойное, тихое местечко! Здесь каждую минуту может подняться такой сабантуй – только держись! А ты…
– Постой, постой, а может, пес обучен выносить раненых с поля боя? Может, он отбился от своей части и случайно забрел к нам? Всяко бывает.
– Слыхал и я, что есть такие обученные собаки…
Тем временем пес аппетитно дожевал колбасу и с интересом, хотя и не без опаски, посматривал на подошедших солдат, удивленно уставившихся на него.
Покончив с трапезой, пес сладко зевнул и, почуяв, что ничто и никто ему не угрожает, вытянулся на помятой соломе неподалеку от нас, на дне траншеи.
Расталкивая любопытных, к нам подошел Ашот Сарян, маленький, очень подвижный сержант с круглым небритым лицом и большими широкопоставленными карими глазами. От неожиданности он почесал затылок и, поправляя каску на голове, которая все время съезжала на глаза, улыбнулся:
– Мать моя родная! Кого вижу! Такого зверя я когда-то у нас в Ереване встречал на выставке животных. А где же его золотые, серебряные и бронзовые медали? Кажется, это не простая собака, породистая…
И, опустившись на колени, опершись на дуло автомата, с улыбкой обратился к гостю:
– Эй, миленок, чего разлегся, как турецкий султан в своем гареме? Чего пришкандыбал к нам? Не мог выбрать более спокойного уголка? И куда тебя занесла нечистая сила? Послушай моего доброго совета, драпай отсюдова, дружок, пока не поздно. Поищи себе лучшее местечко… Вот вспомнишь слова Ашота Саряна из Еревана. Мы-то солдаты и самим богом здесь поставлены, чтобы мерзкого фрица не пропустить. А тебе зачем здесь торчать?…
Окружающие тихонько смеялись, слушая, как словоохотливый, веселый сержант объясняется с пришельцем.
А тот смотрел на парня полузакрытыми глазами, в которых словно было написано: «Куда же мне деваться, дорогие мои? Пришел к вам издалека, еле живой пробрался сюда. Я одинок и несчастен, как никто в мире. Разрешите остаться возле вас. Не гоните».
– Ну и житуха… – затягиваясь махорочным дымом, пробормотал дядя Леонтий. – Каких золотых ребят, каких орлов потеряли мы в этих боях… Как мало нас осталось, и вот какое пополнение прибилось к нашему берегу…
Он в сердцах сплюнул и опустился на корточки, привалившись к стенке траншеи.
– Ничего, дядя Леонтий! Не тужи… – вмешался Васо Доладзе, погладив свои черные, короткие усики. – Если гость пришел добровольно, то пускай уж остается. Какой-никакой паек мы выделим. А обмундирование ему не требуется.
– Ну, конечно, – не сдавался сибиряк, – старшина Михась только и мечтает о таких иждивенцах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17