Получив платья, Пьер должен был заехать за гостями в отель “Дабади”. Дважды промахнувшись и не найдя ручки дверцы, Пьер решительно надвинул берет и сосредоточил все внимание на довольно-таки непростой задаче – проникнуть в машину; однако, справившись наконец с этим нелегким делом, он тут же хлопнул себя по лбу, вспомнив о своем непростительном упущении. С трудом выбравшись наружу, он, по обычаю, заведенному мистером Хелом, нанес ногой неверный удар по заднему бамперу машины, после чего вновь забрался на переднее сиденье. С природным баскским недоверием к разным штучкам Пьер в своем выборе ограничился первой скоростью и, выжимая до упора педаль газа, пустился в путь. используя все полотно дороги вместе с обочинами. Если перед нимвнезапно появлялись овцы, коровы, пешеходы или мопеды, он резко крутил руль в разные стороны, избегая столкновения, а потом снова с помощью какого-то чутья выбирался на дорогу. Он наотрез отказывался пользоваться ножным тормозом и даже аварийный считал устройством, предназначенным исключительно для остановки машины. Поскольку останавливался он всегда не выключая сцепления, ему не приходилось думать и о таких досадных мелочах, Как выключение двигателя. К счастью для крестьян и для всех жителей окрестных деревень, располагавшихся между замком и Тардэ, дребезжанье расхлябанного корпуса машины и дикий рев ее двигателя, работающего на полных оборотах, еще за полкилометра возвещали о приближении Пьера, так что у людей оказывалось достаточно времени, чтобы отбежать и укрыться за деревьями или перепрыгнуть через невысокую каменную стену. Пьер по праву был горд своим искусством водить машину, так как он ни разу не попал в аварию. Это было особенно примечательно, если учесть, сколько вокруг него крутилось бешеных, беспечных лихачей; он частенько наблюдал, как их машины скатываются в придорожные канавы, или выезжают на тротуар, или с ревом несутся на красный свет и сталкиваются, нанося друг другу непоправимый урон. Пьера возмущало не столько даже безрассудное и неуклюжее удальство этих водителей, как их вопиющая грубость и невоспитанность, так как они нередко выкрикивали ему вслед разные неприличные ругательства, и он не мог бы сосчитать, сколько раз в его зеркальце заднего обзора вдруг показывался палец, кулак, или даже фига, которую высовывал из окна машины разъяренный шофер.
Вздрогнув и закашлявшись, “вольво” заглох, и Пьер, остановив машину на центральной площади Тардэ, с трудом выбрался наружу. Изо всех сил пнув ногой помятую дверцу и отбив себе при этом палец, он отправился по делам, первым и самым главным из которых было пропустить стаканчик со старыми друзьями за встречу.
То, что Пьер награждает пинками машину каждый раз, когда садится или вылезает из нее, никому не казалось странным, так как обычай бить и пинать “вольво” был широко распространен во всей юго-западной Франции, а иногда с этим можно было столкнуться даже в Париже. Со временем неугомонные туристы разнесли его по всем столицам мира, так что тычки и удары по “вольво” постепенно превратились в своеобразный обряд, стали традицией, охватившей весь мир, и это радовало Николая Хела, поскольку именно он был зачинателем этого дела.
Несколько лет назад ему понадобилась машина для разных хозяйственных нужд и поездок по делам, и он, послушавшись совета одного из друзей, приобрел “вольво”, полагая, что дорогая и к тому же некрасивая машина, которая не имеет никаких удобств, не может развивать достаточно высокую скорость и потребляет громадное количество горючего, должна, по-видимому, обладать какими-то другими, не заметными с первого взгляда достоинствами. И его заверили, что эти скрытые от глаз достоинства заключаются в ее невероятной живучести и надежности в эксплуатации. Бороться со ржавчиной Николай начал на третий день после покупки, а небольшие ошибки в проекте, конструкции и оснащении машины (плохая была центровка колес, приводившая к изнашиванию шин после каждых пяти тысяч километров пробега, стеклоочистители, которые весьма изящно и грациозно уклонялись от какого-либо соприкосновения со стеклом, багажник, сконструированный с таким расчетом, что закрыть его можно было только двумя руками, так что каждая погрузка и выгрузка багажа превращалась в комическую пантомиму), заставляли его регулярно, примерно после каждых 150 километров пробега, посылать рекламации ее продавцу. Торговец считал, что все эти проблемы возникали по вине производителя, в то время как производитель уверял, что вся ответственность за неполадки лежит на торговце. После нескольких месяцев не слишком оживленной переписки Хел решил проглотить горькую пилюлю и приспособить автомобиль для таких тяжелых работ, как перевозка овец и доставка различного оборудования по ужасным горным дорогам, в надежде, что эта адская машина скоро развалится и у него появится повод купить новый автомобиль, более удобный в эксплуатации. К сожалению, хотя автокомпания и обманула его, уверяя в безотказности машины, для заявлений о ее долговечности имелись определенные основания, автомобиль ездил плохо, но тем не менее никогда не ломался окончательно. При других обстоятельствах Хел счел бы живучесть большим достоинством машины, однако он находил мало утешения в том, что его проблема с автосервисом грозила затянуться на долгие годы.
Заметив и оценив шоферские способности Пьера, Хел решил сократить свои мучения, разрешив садовнику ездить на машине, куда он только пожелает. Но хитрость его не удалась, так как насмешница-судьба хранила Пьера от каких-либо аварий и столкновений. Тогда Хел понял, что ему придется смириться с “вольво” и принять его как одну из шуток, на которые так щедра жизнь, но он не мог отказать себе хотя бы в маленькой отдушине и давал выход своему разочарованию, пиная “вольво” ногой или с размаху ударяя кулаком по его крыше каждый раз, когда садился или выходил из нее.
Вскоре его товарищи по экспедициям тоже взяли себе за правило колотить “вольво”, когда бы они ни проходили мимо него; сначала они делали это в шутку, а потом это вошло у них в привычку. Прошло совсем немного времени, и молодые люди, с которыми он вместе путешествовал, начали лупить по каждому “вольво”, попадавшемуся им на глаза. Вопреки всякой логике или каким-либо разумным объяснениям, эта агрессия против “вольво” стала распространяться: где-то, как символ борьбы с вещизмом и отречения от материальных благ, где-то, как следование какой-то грубой, сверхсовременной моде, тайный смысл которой доступен лишь посвященным.
Владельцы компании – и те поддались этому массовому психозу, так как подобные действия стали считаться хорошим тоном и сделались своеобразной маркой того, что человек многое повидал и вращался в кругах международной элиты. Бывали случаи, когда хозяева автокомпаний колотили “вольво” своего собственного производства, чтобы приобрести репутацию космополитов. Ходили упорные, хотя, по всей видимости, и недостоверные слухи, что в скором будущем планируется выпуск новых моделей “вольво” – заранее разбитых, украшенных вмятинами, с тем чтобы привлечь покупателей и вызвать широкий интерес публики к машине, создатели которой жертвуют всем ради прихотей потребителей.
* * *
Приняв душ, Хел прошел в гардеробную, где для него уже был приготовлен простой черный английский костюм из тонкого шелковистого сукна, предназначенный специально для того, чтобы гости – не важно, оденутся ли они просто, по-деловому, или будут в смокингах – не почувствовали бы ни малейшей неловкости по поводу своих нарядов. Он встретился с Ханой на верхней площадке парадной лестницы и увидел на ней длинное платье в кантонском стиле, имеющее такое же двойственное назначение, как и его костюм.
– А где Ле Каго? – спросил Николай, когда они спускались в маленькую гостиную. – Несколько раз за сегодняшний день я ощущал его присутствие, но ни разу не слышал и не видел его.
– Он, наверное, переодевается в своей комнате, – Хана тихонько засмеялась: – Он сказал, что его новый костюм произведет на меня потрясающее впечатление, так что я потеряю голову и без чувств упаду в его объятия.
– О, боже!
В одежде, как, впрочем, и во всем остальном, выражался театрально-преувеличенный, буйный и неистовый темперамент Ле Каго.
– А мисс Стерн?
– Она почти весь день не выходила из своей комнаты. Беседа с тобой, должно быть, доставила ей не слишком много приятных минут.
– Хм-м-м.
– Она сойдет вниз, как только Пьер вернется и привезет платья для нее. Хочешь послушать, какое будет меню?
– Нет. Я уверен, что превосходное.
– Ну, не то чтобы уж так, но вполне сносное. Благодаря этим гостям у нас появилась возможность избавиться от той косули, которую подарил нам старый мистер Ибар. Она висит в коптильне почти неделю, так что должна быть готова. Есть что-нибудь важное, что мне нужно знать о наших гостях?
– Они мне не знакомы. Полагаю, они – наши враги.
– Как мне следует вести себя с ними?
– Так же, как и с любым гостем нашего дома. С тем особым, присущим только тебе очарованием, которое заставляет каждого мужчину почувствовать себя интересным и значительным. Я хочу вывести этих людей из равновесия, хочу, чтобы они потеряли уверенность в себе. Они американцы. Точно так же, как мы с тобой чувствовали бы себя неловко на пикнике, они будут мучиться, не зная, как себя вести, попав на нормальный, приличный обед. Культура их, даже тех, кого можно назвать сливками общества, чрезвычайно поверхностна, это такой же эрзац, как завтрак в самолете.
– А что, скажи на милость, означает это слово – “пикник”?
– Примитивный обычай, очень напоминающий поведение туземцев какого-нибудь первобытного племени; его отличительные черты – бумажные тарелочки и полулежачая поза. Люди едят, изогнувшись на земле как-нибудь боком и опираясь на локти. Добавь к этому несметное количество разных летающих насекомых, пережаренное, покрытое черной коркой мясо, тисканье молокососов и пиво.
– Я уже не осмеливаюсь спросить, что такое “тисканье молокососов”.
– Да, лучше не спрашивай.
Они сидели рядом в темнеющей гостиной; их пальцы чуть соприкасались. Солнце уже опустилось за горы, и сквозь высокие распахнутые окна им видно было серебристое сияние, словно поднимавшееся от земли в парке; эта смутная светящаяся дымка наполняла воздух, а над нею виднелись только черно-зеленые силуэты сосен; ощущение приближающейся грозы придавало всему пейзажу какое-то щемящее, томительное очарование.
– Сколько времени ты прожил в Америке, Никко?
– Около трех лет, сразу после того как уехал из Японии. Вообще-то у меня и сейчас еще есть квартира в Нью-Йорке.
– Мне всегда хотелось побывать в Нью-Йорке.
– Ты была бы разочарована. Это чудовищный город, где каждый занят исключительно погоней за деньгами, и все торопятся – отталкивая друг друга и ничего не видя вокруг себя. Банкиры, громилы, бизнесмены, проститутки – все спешат ухватить побольше. Если ты прогуляешься по улицам и заглянешь им в глаза, ты заметишь две вещи: страх и ярость. Эти людишки прячутся по своим норам за толстыми, запертыми на множество замков дверьми. Они ведут борьбу с мужчинами, к которым не испытывают ненависти, и спят с женщинами, к которым не чувствуют любви. Общество, вобравшее в себя бродяг и полукровок со всех концов света, они хватают что попадется, питаясь объедками и отбросами культур всего мира. Виски у этих несчастных – популярный напиток, который “всегда с тобой”; они без ума от “Перрье”, при том что у них под рукой имеется один из лучших в мире минеральных источников в маленькой деревушке Саратога. Их лучшие французские рестораны предлагают посетителям то, что мы сочли бы дешевеньким тридцатифранковым обедом, но при этом с клиента дерут десять шкур. Отличительная черта их обслуживания – нестерпимая наглость официантов; в большинстве своем – неотесанных грубиянов, которые в лучшем случае могут по складам прочитать меню. Но это даже неплохо, потому что американцы любят поиздеваться над официантами и с удовольствием поносят их последними словами. После хорошей перепалки у них возбуждается аппетит. С другой стороны, если уж человеку приходится жить в Америке – а мне кажется, ни один преступник не заслуживает такого жестокого и несправедливого наказания, – то лучше ему поселиться в неподдельно американском Нью-Йорке, чем в насквозь фальшивой, не дающей никакого понятия о стране глубинке. В этом городе есть кое-что хорошее. Гарлем, например, – в нем чувствуется истинное своеобразие. Кроме того, в Нью-Йорке вполне приличная муниципальная библиотека. Ну, и еще там есть человек по имени Джимми Фокс – лучший бармен во всей Северной Америке. И пару раз мне удалось даже побеседовать там о природе птибуи – не шибуми, естественно, ибо меркантильный ум более расположен обсуждать внешние черты того, что мы называем “красивым”, чем размышлять о природе Красоты.
Хана чиркнула длинной спичкой и зажгла лампу, стоявшую перед ними на столике.
– Однако, я помню, ты говорил как-то, что любишь свой дом в Америке и тебе нравится жить в кем.
– О, это не в Нью-Йорке. У меня есть пара тысяч гектаров земли в штате Вайоминг, в горах.
– Вай-йом-минг… Звучит романтически. Там красиво?
– Скорее, величественно. Все там слишком сурово и резко для того, чтобы быть красивым. По сравнению с Пиренеями это набросок пером рядом с законченной картиной. Вообще-то, дикие земли Америки прекрасны. К сожалению, они тоже населены американцами. Однако, в конце концов, то же самое можно сказать и об Ирландии, и о Греции.
– Да, я понимаю, о чем ты говоришь. Я была в Греции. Работала там год по контракту у судостроительного магната.
– О? Ты никогда не упоминала об этом.
– Там и не было ничего, о чем стоило бы упоминать. Этот грек очень богат и невероятно вульгарен, и при этом жаждет подняться в высшие слои общества и занять там соответствующее положение, чего пытается достичь, окружая себя яркими, эффектными женщинами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73