Ле Каго ничего не ответил. Снизу доносилось только его тяжелое дыхание, время от времени прерываемое каким-то резким, коротким храпом, когда он задевал обо что-то своей сломанной рукой.
Вот уже на двадцать, нет, теперь уже на тридцать метров парень, дежуривший у лебедки, выбрал провисшую веревку; сосредоточенно, не отрывая глаз, он следил, как красные маркировочные отметки сменяют одна другую и фал проходит через треногу, наматываясь на барабан. Молодой баск то и дело сглатывал слюну, будто что-то мешало ему дышать, он не в силах был вынести нечеловеческих, задыхающихся хрипов, которые заполняли наушники, и страдал оттого, что ничем не может умерить чужую боль. Второй парень, вскинув руку, поддерживал туго натянутый конец веревки, словно стараясь помочь попавшему в беду земляку, хотя и сознавал, что такая помощь не имеет смысла.
Хел снял с головы наушники и сел на край уходящего вглубь колодца. Он ничего больше не мог сделать и не хотел слышать, как поднимается Беньят – если, конечно, тот поднимается. Прикрыв глаза, Николай погрузился в неглубокую медитацию, притупляющую все чувства. Он не выходил из нее до тех пор, пока не услышал крик парня, работающего у лебедки. Сорокаметровая отметка была уже на барабане. Теперь они могли вытащить его на веревке! Хел стоял над узкой расщелиной устья пещеры.
Он слышал, как поднимается снизу тело Ле Каго: обессилевшее, поникшее, оно задевало о стенки шахты. Виток за витком, отметка за отметкой, молодые баски вытягивали его наверх, действуя невероятно медленно, стараясь не поранить его, не причинить ему боль. Солнечный свет на метр или два проникал в темное отверстие шахты, и через несколько секунд после того, как на поверхности появились ремни снаряжения Ле Каго, показался и он сам; тело его, привязанное к веревке, свисало, бессильно покачиваясь; лицо казалось пепельно-серым; он был без сознания.
Придя в себя, Ле Каго обнаружил, что лежит на походной кровати в пастушеской “артзайн чола”, а рука его подвешена на импровизированной повязке. Пока молодые баски собирали хворост и разводили костер, Хел присел на край кровати, глядя сверху вниз на лицо друга – дубленое от ветров и непогоды, все еще серое после пережитого потрясения, обросшее густой, ржавой с сединой, бородой.
– Ты можешь сделать глоток вина? – спросил Хел.
– Может ли папа римский быть девственником? – голос Ле Каго был хриплым и слабым. – Сожми для меня мех, Нико. Есть только две вещи, которые человек не может делать одной рукой. И первая из них – пить из xahako.
Поскольку утоление жажды из xahako, сшитого из козлиной шкуры, предполагает координацию движений между руками и ртом, в который льется струя, Николай оказался неловок и немного вина пролилось мимо, брызнув на бороду Беньята.
Ле Каго закашлялся, подавившись неумело поднесенным ему вином.
– Ты самая худшая нянька в мире, Нико. Клянусь проглоченными яйцами Ионы!
Хел улыбнулся.
– А какая вторая вещь, которую не может делать человек одной рукой? – спокойно спросил он.
– Этого я не могу тебе сказать, Нико. Ты еще слишком юн.
На самом деле Николай Хел был старше Ле Каго, хотя и выглядел лет на пятнадцать моложе.
– Уже ночь, Беньят. Утром мы перенесем тебя вниз, в долину, Я найду для тебя ветеринара, и он займется твоей рукой. Доктора лечат только Homo sapiens.
И тут Ле Каго вспомнил:
– Надеюсь, я не слишком покалечил тебя, когда поднялся на поверхность. Но ты заслужил это.
– Я переживу побои, которые ты нанес мне.
– Правильно, – Ле Каго широко улыбнулся. – А ты и вправду простак, друг мой. Неужели ты думал, что я не смогу разгадать твою ребяческую хитрость? Ты хотел разозлить меня, чтобы дать мне силы подняться. Но твоя уловка не сработала, а?
– Да, не сработала. Ум баска слишком тонок и остер для меня.
– Он слишком тонок и остер для всех, кроме Святого Петра, который, кстати, сам был баском, хотя лишь немногие люди знают об этом. Ну так рассказывай! Что там с нашей пещерой, какая она внутри?
– Я не был внизу.
– Не был внизу? Ну да, ведь я не добрался до дна! Мы даже как следует не застолбили ее для себя. Что, если какой-нибудь осел из Испании наткнется на нее и заявит свои права?
– Ладно. Я спущусь туда завтра рано утром.
– Прекрасно. А теперь дай-ка мне еще немного вина. Да смотри, на этот раз держи крепко! Не так, как мальчишка, который писает на сугроб, пытаясь вывести на нем свое имя!
На следующее утро Хел спустился вниз. Путь на всем протяжении веревки был свободен. Он миновал водопад и спустился еще ниже, туда, где шахта выходила в громадную пещеру. Пока Николай висел, вращаясь на веревке, которую парни наверху закрепили зажимами, меняя барабаны, он понял, что они с Ле Каго совершили настоящее открытие. Пещера была так огромна, что свет лампочки на его шлеме не достигал стен, уходя во тьму.
Вскоре Николай был уже на верхушке каменного холма; там он привязал веревку и лямки своего снаряжения к большому валуну, так, чтобы потом легко можно было найти их. Осторожно пробравшись по склону холма между камнями, которые покачивались, сохраняя неустойчивое равновесие, он очутился наконец на дне пещеры, метров на двести ниже верхушки каменного конуса. Николай высек вспышку магния и отвел в сторону руку, так, чтобы свет не ослеплял его. Пещера была огромная – больше самого громадного собора, и мириады проходов, ответвлений и подземных, галерей шли от нее во всех направлениях. Однако подземная река текла по направлению к Франции; значит, ее берега и станут главным маршрутом их исследований, когда они снова вернутся сюда. Несмотря на переполнявшее его естественное любопытство старого спелеолога, Николай не мог позволить себе продолжать исследование без Ле Каго. Это было бы нечестно по отношению к товарищу. Он взобрался на вершину каменного конуса и нашел отвязанную веревку.
Через сорок минут он поднялся на поверхность навстречу пробивающимся сквозь утреннюю дымку солнечным лучам, согревавшим gouffre. Передохнув немного, он помог баскским парням разобрать и сложить треножник из алюминиевых трубок и снять тросы, крепившие лебедку. Они подкатили несколько тяжелых валунов и завалили ими отверстие колодца, отчасти ради того, чтобы скрыть его от посторонних глаз, но также и для того, чтобы закрыть дыру, в которую весной могли бы свалиться овцы, перегоняемые на горные пастбища.
Потом они разбросали вокруг камешки и гальку, стараясь уничтожить следы столбиков и опор, поддерживавших лебедку и барабаны, зная, что начатую ими маскировку довершит зима.
Вернувшись в “артзайн чола”, Хел подробно отчитался обо всем Ле Каго, который, несмотря на свою распухшую и пульсировавшую болью руку, весь так и кипел энергией и энтузиазмом.
– Отлично, Нико. Следующим летом мы вернемся сюда. Послушай-ка. Я обдумывал кое-что, пока ты там торчал в этой дыре. Мы должны дать нашей пещере имя, а? Как ты считаешь? И я хочу, чтобы все было по справедливости. В конце концов, ты был первым, кто спустился в нее, хотя, конечно, мы не должны забывать и о том, что именно благодаря моему мужеству и сноровке был пройден последний, самый трудный завал. Таким образом, принимая все это во внимание, я нашел наконец прекрасное название для пашей пещеры.
– Какое же?
– Пещера Ле Каго! Ну как, звучит?
Хел улыбнулся.
– Господь свидетель, это справедливо.
* * *
Все это было год назад. Когда снег сошел с гор, друзья не раз поднимались наверх, совершая в пещеру короткие экспедиции, исследуя ее недра и нанося их на карту. Теперь наконец они были готовы к главному – проникнуть в недра горы еще дальше, пройдя вдоль течения подземной реки.
Больше часа Хел спал, вытянувшись на плоской каменной плите, тогда как Ле Каго проводил время, беседуя сам с собой, то и дело потягивая “Изарру” и соблюдая при этом строгую очередность. Один глоток за себя. Следующий – за Нико.
Когда наконец Хел начал потягиваться, даже в своем усталом, сонном забытьи ощутив жесткость камня, на котором он лежал, Ле Каго прервал свой монолог, подтолкнув друга носком ботинка.
– Хэй! Нико! Ты что, собрался проспать всю свою жизнь? Проснись и посмотри, что ты наделал! Ты вылакал полбутылки “Изарры”, ненасытная твоя утроба!
Хел сел, расправляя затекшие, одеревеневшие члены. Пока он спал, влажный, сырой холод пещеры проник в него, пронизывая до костей. Он потянулся к бутылке с “Изаррой” и обнаружил, что она пуста.
– Я выпил и другую половину, – признался Ле Каго. – Но я сейчас приготовлю тебе чай.
Пока Беньят возился с переносной, работавшей на твердом топливе, плиткой, Хел расстегнул ремни и снял свой облегающий комбинезон из парашютной ткани, специально обшитый вокруг шеи и на запястьях эластичными резиновыми лентами, которые не пропускали воду. Он стянул с себя четыре тонких свитера, которые хорошо сохраняли тепло его тела, и надел вниз сухую фуфайку крупной вязки, затем снова натянул поверх нее влажную одежду. Свитера были из отличной баскской шерсти и, даже намокнув, хорошо согревали. Все это Николай проделал при свете им самим сконструированного устройства – простого соединения десятиваттной электрической лампочки с облепленной воском автомобильной батарейкой, – которое, несмотря на всю свою примитивность, служило великолепно, сдерживая волны тяжелой, разъедающей нервы тьмы, которая наваливалась со всех сторон. Свежая, только что заряженная батарейка могла поставлять электричество для маленькой лампочки непрерывно в течение четырех суток, а в случае необходимости ее можно было отослать наверх, – они расширили узкий, точно бутылочное горлышко, проход и двойной угол, – и перезарядить там от приводимой в движение педалями магнитно-электрической машины, которая заряжала батарейки их телефонов. Хел стащил с ног гетры и сапоги.
– Который час?
Ле Каго как раз протягивал ему оловянную кружку с чаем.
– Не могу тебе сказать.
– Почему?
– Потому что, если я поверну руку, чтобы посмотреть на часы, я пролью твой чай, осел! Возьми чашку!
Ле Каго потряс обожженными пальцами.
– Вот теперь можно взглянуть на часы. Время на дне пещеры Ле Каго – а возможно, и во всем остальном мире – ровно шесть часов тридцать семь минут, чуть больше или чуть меньше.
– Хорошо, – Хел содрогнулся, ощутив во рту вкус жиденького, слабого настоя, который Ле Каго называл чаем.
– В таком случае у нас есть еще пять или шесть часов, – медленно произнес он, – чтобы поспать и отдохнуть, перед тем как мы начнем спуск по течению, уходящему в этот большой наклонный туннель. Ты все подготовил?
– По вкусу ли дьяволу облатка?
– Ты проверил компас Брайтона?
– Какают ли желтым младенцы?
– Ты уверен, что в скале нет примесей железа?
– Видел ли Моисей Бога, который говорил с ним из пылающего куста?
– А флуоресцентный порошок ты положил?
– А как по-твоему, Франко не сукин ли сын?
– Ну что ж, прекрасно. Я собираюсь залезть в мешок и малость вздремнуть.
– Как? Ты можешь спать?! В этот великий день?! Четыре раза мы спускались в эту дыру, измеряли, делали заметки, чертили карты. И каждый раз мы отказывали себе в желании пройти дальше по течению реки, приберегая величайшее, самое захватывающее приключение напоследок. И вот теперь время пришло! Нет, это невозможно, ты не можешь спать! Нико? Нико! Будь я проклят! – Ле Каго пожал плечами и вздохнул. – Сам черт не разберет этих азиатов.
Они решили взять с собой, поделив на двоих, двадцать фунтов флуоресцентного красителя, чтобы сбросить его в подземную реку, если по каким-либо причинам невозможно будет двигаться дальше: не исключено, что путь им преградит обвал, а может быть, сама река исчезнет, уйдя еще глубже под землю. Они рассчитали, что устье реки должно находиться где-то в районе Торран Ольсартэ, и всю зиму, пока Ле Каго из чувства патриотизма наводил смуту в Испании, Хел делал вычисления, стараясь определить путь реки. Он нашел несколько мест, где подземные воды вырывались на поверхность земли, но только в одном из них скорость течения и положение выходившего из-под земли потока позволяли предположить, что это и есть та самая река, которую они открыли.
Через пару часов двое молодых басков, спелеологов-энтузиастов, разобьют лагерь неподалеку от ее устья и начнут свои наблюдения. Как только на воде появятся первые следы красящего вещества, они засекут время по своим часам, сверенным с часами Ле Каго. Благодаря этому хронометражу, а также расчетам, которые спелеологи будут вести на протяжении всего путешествия по сети подземных пещер, они смогут понять, есть ли у них возможность двигаться по течению реки в скубе – специально приспособленном для дыхания под водой аппарате – и довести до конца тщательно подготовленную экспедицию – выйти вместе с подземным потоком к его устью, то есть к воздуху и свету.
После пяти часов глубокого, крепкого сна Хел проснулся, как это обычно с ним бывало, сразу, полностью и окончательно, не шевельнувшись и не открывая глаз. Его высокоразвитая чувствительность тут же послала ему свои первые сигналы. Вблизи него, в радиусе расстояния, которое могла охватить его аура, находился только один человек, и исходящие от него невидимые волны вибрации были рассеянными, расплывчатыми, неясными, говоря о том, что человек этот сейчас совершенно беззащитен и уязвим. Он или дремлет, или медитирует, или спит. Затем Хел услышал низкий, басовитый храп Ле Каго.
Его друг лежал в своем спальном мешке, полностью одетый; только его длинные спутанные волосы да ржавая с сединой борода видны были в тусклом свете десятиваттной лампочки, Хел поднялся и зажег огонь в их переносной печурке; голубое пламя весело заплясало, потрескивая. Пока вода закипала, он пошарил в контейнерах с продуктами, отыскивая свой чай – крепкий, почти черный “джа”, который он заваривал так долго, что тот становился вдвое крепче любого кофе.
Ле Каго, человек, полностью отдававшийся любому виду деятельности, спал всегда глубоко, беспробудно, Он даже не шелохнулся, когда Хел вытащил из мешка его руку, чтобы посмотреть на часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73