Якушин усмехнется, покашляет в кулак и шутовски передернет плечами: «Я за все, что обеспечивает победу, нужный команде результат. Игра ведь для того и ведется, неправда ли? Отсюда и идеи…» И усядется, сложив руки на животе, с отсутствующим выражением лица: «Не спрашивайте, сделайте милость, ничего больше пе выпытаете».
Странное дело, бывало, толковали мы с ним часами, а расходились, и я не мог избавиться от ощущения, что до самого интересного так и не добрался. Сначала я объяснял это его страстью «потемнить». А потом понял, что наиболее ценные якушинские секреты, владея которыми он и прославился, настолько специальны и конкретны, что ему и в голову не приходит толковать о них с журналистом.
Для Якушина футбол как отвлеченная материя как бы и не существует. Он для него всегда выглядит матчем его команды с другой командой, имеющей название, историю, свои турнирные интересы, составленной из одиннадцати игроков, наделенных достоинствами, которые требуется нейтрализовать, и слабостями, которые надо использовать. В конечном итоге любой тренер, пусть даже он автор учебников, пусть слывет философом и новатором, пусть мастак в радио – и телеинтервью и своим краснобайством завораживает публику, всегда остается лицом к лицу с этим самым завтрашним, томящим душу неизвестностью, матчем. Якушин и воплощает собой деловую суть тренерской профессии, ее воинскую суть.
Он водил московское «Динамо» под триумфальными арками, когда эта команда в 1945 и 1949 годах была на диво хороша; он с тем же «Динамо», но уже ординарным, по всем правилам продуманного, терпеливого и неотступного преследования оттеснял плечом в последний момент беспечно зазевавшийся, самовлюбленный «Спартак», который в 1954–1955 годах был привлекательнее и игроками и игрой; он внушал пылким тбилисцам простые истины о том, что уметь защищать свои ворота не менее похвально, чем брать чужие, и подготовил их к борьбе за золотые медали; он, руководя слабеньким «Пахтакором», помогал ему удерживаться в высшей лиге, собирая по зернышку минимум очков. Словом, Якушин шагал всеми дорогами, которые только есть на футбольном фронте. Человек он стреляный, тертый, старающийся предусмотреть решительно все, не опускающий руки даже перед чертовщиной, водящейся в футболе, и готовый попытаться и ее надуть.
Забавен его рассказ о жребии, который кидали капитаны сборных Италии и нашей на чемпионате Европы в 1968 году после того, как эти команды сыграли вничью и предстояло определить финалиста.
– Заготовили три разные монеты. Я прикинул и шепнул Шестерневу: «Выбирай французскую, а потом бери „орла“». Французскую-то он выбрал, но назвать сторону монеты дали Факкетти, а тот возьми и брякни: «Орел». Не наш был день… А могли бы выйти в финал. Там – югославы, с ними нам всегда полегче, чем с итальянцами или англичанами. Глядишь, и чемпионами стали бы…
Якушин вроде бы потешал слушателей. На самом же деле он не шутил, просто он знал, что подобные вещи прилично преподносить как анекдоты.
Всего раз за многие годы знакомства услышал я мечтательный вздох Якушина. Было это весной далекого уже шестидесятого, прогуливались мы с ним по морскому бережку в Гаграх.
– Мы, динамовцы, в прошлом году в девятый раз чемпионами стали, а спартаковцы семь раз были чемпионами. Нам бы нынче еще разок выиграть, и тогда они нас не скоро бы догнали…
Не ведал тогда Якушин, что кончается великое динамовско-спартаковское противостояние, война Алой и Голубой розы. Вскоре ему пришлось расстаться с клубом, которому были отданы лучшие годы жизни.
О «Динамо» он помалкивал, передернет плечами и переведет разговор. Но однажды не утерпел:
– Н-да, вот ведь, заметьте, как времена меняются. Меня за второе место, за «серебро», грозили с работы снять, а теперь хоть десятое место у «Динамо» – тишина…
…Этих троих мы отличаем по призам, собранным клубами под их руководством, по привлекательному, характерному игровому облику этих клубов, по известности среди публики, по единодушному признанию их авторитета в футбольной среде. Но оговорюсь во избежание кривотолков: никакой «классификации» я не придерживался, их троих выделил потому, что служебные дороги чаще и короче сводили меня именно с ними.
Тренеров побеждающих команд принято идеализировать: что каждому из них особенно свойственно как человеку, то и объявляют желанным, первостатейным тренерским достоинством.
Я спросил как-то редактора еженедельника «Киккер» Хаймана, известен ли ему главный секрет тренера сборной ФРГ Шёна.
– Вы знаете, я тоже когда-то гадал о его «главном секрете», а теперь не сомневаюсь, что он мной раскрыт. Перед важными матчами Шён беседует порознь со всеми игроками и каждого спрашивает о его плане, о составе, всех выслушивает заинтересованно и терпеливо. Затем он объявляет окончательный план и состав, но делает это таким образом, что футболисты чувствуют себя соучастниками и потому вдвойне ответственными за исход матча. Шён – тонкий дипломат, опыт, познания и волю он сдабривает деликатностью, футболисты его уважают за доверие, им оказываемое…
Я вполне допускаю и такое толкование.
Все мы не раз наблюдали поразительные превращения команд сразу после того, как был сменен тренер. Иной раз глазам не веришь: откуда такая прыть? Что это, опасливое старание всех сразу игроков зарекомендовать себя в глазах нового футболоначальника? Нет, тут иная подоплека…
Возникают случаи, когда тренер становится неугоден футболистам. Команда играет ни шатко ни валко, и осведомленные люди перешептываются: «сплавляют тренера». Переворот совершается, и команда, желая доказать обоснованность своего бунта, играет что есть сил и на глазах удивленной публики одерживает победы, о которых неделю назад никто не смел и мечтать. Что скрывается за этими случаями? Есть ли тут закономерность, которую следовало бы занести в правила найма и увольнения тренеров?
Правила такие необходимы, тренеров полагается всячески оберегать. Одна из странностей этой профессии – в беззащитности, в том, что не все даже согласны считать ее профессией, чтобы легче было выносить приговоры. Отложим юридическую сторону и коснемся этической.
Отношения тренера с игроками – составная его квалификации, его искусства. И не просто одна из составных (это мы знаем и по любой другой профессии), а едва ли не решающая составная. Практически тренер неразлучен с игроками и знает о них все. Он лишен возможности подвизаться в служебные часы, застегнувшись на пуговицы, в качестве лектора, преподавателя, администратора, он вместе с футболистами ест, спит, встает на весы и меряет кровяное давление, ходит в магазины, на их глазах разговаривает с женой, со всевозможным «начальством», так что и они, в свою очередь, знают о нем все. Утайка, камуфляж, рисовка невозможны с обеих сторон, близость, открытость и осведомленность чисто семейная. Разумеется, существует дисциплина, свободой слова пользуется преимущественно «глава семьи», а «дети» помалкивают, но их «реплики в сторону» дают понять, что и они имеют что заявить.
Мне приходилось видеть, как группа самоуверенных, нагловатых и недалеких игроков затевала бунт против дельного тренера. Если им удавалось тронуть сердца «ответственных лиц», дни тренера были сочтены, несмотря на то, что в своих претензиях к команде, и в первую очередь к этой распоясавшейся группке, он был прав, несмотря на то, что его репутация не вызывала сомнений. Наблюдать это горько. А проходил год-другой, и, глядишь, футболисты, в том числе и зачинщики бунта, начинали переговариваться, что тот, прежний хоть и напирал и строжил, но знал дело, а нынешний – мямля, распустил команду и она ни на что не похожа, тошно смотреть…
Но я знал и другие варианты конфликтов. Видел тренера, беспардонно и уничижительно третировавшего оплошавших футболистов, по десять раз на дню обзывавшего их бездарью, тасовавшего состав от матча к матчу, всю вину за поражения сваливавшего на игроков, не сумевших выполнить его «изумительный» план. И хотя этот тренер желал команде добра, не жалел сил на уроки и длинные назидательные проповеди, огорчался искренне и вообще был человеком преданным футболу, его словесный хлыст надсмотрщика оскорблял. Футболисты не желали склонить головы, и пришел момент, когда они выразили ему свое недоверие. Как во всяком истинном, непридуманном житейском столкновении, обе стороны были по-своему правы; вместе им оставаться было бесполезно, узел надо было разрубать.
Другая, иного рода ситуация. Тренер человек прекраснодушный, мягкий, с большими заслугами в прошлом. Все бы хорошо, да вот беда: застрял он где-то на рубеже «дубль-ве», с его удобной неизменной схемой, не разобрался в происшедших за последние годы изменениях в игре, оперирует призывами да лозунгами, а тонкостей не чувствует, и команду заинтересовать, убедить не может. Футболисты морщатся, иронически улыбаются – не того они ждут в наши дни от тренера, им не импонирует восторженный экскурсовод по залам «исторического музея».
Вот еще конфликт. Тренер из разряда так называемых сильных людей, знающий все ходы и выходы во всевозможных инстанциях, умеющий выговорить какие-то блага игрокам, исхлопотать внеплановое экзотическое турне и за все это, как личное одолжение требующий от игроков послушания и добротной игры. До поры до времени они под впечатлением его деловитости и пробивной силы. А в какой-то момент все рушится. Я вспоминаю Валерия Воронина после проигранной международной встречи, с втянутыми от усталости и злости щеками, взмокшего и перепачканного, пронзительно красивого в гневе. Он кричал на всю раздевалку, не боясь ничьих ушей: «Ну зачем, скажите, он заменил Славку? Разве не видно было, что у нас получился треугольник? Все шло складно, еще немного и мы бы сквитали!.. Так нет, сломал нам игру! От таких тренеров с ума сойдешь! Увидите, на нас свалит поражение!..»
Так кто же нужен и угоден футболистам? Им лестно, когда тренер – авторитет. Как знаток футбола, как теоретик, как изучивший всю подноготную игры, как мастак в тренировке, наконец, как человек старший, знающий и умный. Ему простят многое, гораздо больше, чем добренькому пустомеле или невежественной «сильной личности». В команде спокойно, если у футболистов есть уверенпость, что тренер – верный и надежный. В лучшем смысле слова: для них, для клуба, для футбола. Тех же, которые влезают в доверие, сглаживают углы сюсюканьем («вы уж меня, мальчики, не подведите»), поблажками, невыполнимыми обещаниями, а то и пьянкой, терпят до поры до времени, пока разброд и безнаказанность не начнут претить самим игрокам, убедившимся, что команде это выходит боком и она трещит по всем швам. Хорошо играть – это ведь потребность, удовольствие для футболистов!
Странная профессия… Еще и потому, что она молода и ее невозможно считать окончательно сложившейся. Тренер, этот воин-педагог, пока может предстать перед нами в самых разных и неожиданных обликах. Люди, намеревающиеся нанять тренера, не знают толком, как это делается, и примериваются к его спортивным званиям, к голам, некогда им забитым, хотя все это не имеет значения. Работодателей смущает, что у одного кандидата слабый голос и он не покрикивает на игроков, у другого – чрезмерное представление о собственной личности и такой гордец может затруднить управление командой из служебных кабинетов, третий молод, непредставителен…
В частой сменяемости тренеров, в том, что им редко удается доказать свою правоту, кроме безалаберности в управлении командами дает себя знать и то, что тренеры за сорок лет существования своей профессии не создали тех «нормативов», согласно которым можно было бы исчислять их умение и степень пригодности.
Как-то раз, сидя на солнышке, от нечего делать, администратор киевского «Динамо» Рафаил Моисеевич Фельдштейн, известный и уважаемый в футболе человек, принялся, загибая пальцы, перечислять тренеров, вместе с которыми он работал в этой команде на протяжении сорока лет, и назвал больше двадцати фамилий.
– А сколько было среди них настоящих тренеров? – спросил я.
– Асов? Пожалуйста…
Он назвал одну фамилию, вторую, третью…
– Вы же не заинтересованы, чтобы я вам втирал очки. Как я понимаю, вопрос был задан серьезно? Так больше асов назвать я не могу…
– А каков он, тренер-ас?
– Что значит, «каков»? Я вижу, вы хотите меня разыграть. Не выйдет. Ас – это ас…
Именно так обычно и судят о тренерах – на глазок, по личному вкусу.
Тренеры-профессионалы утвердились у нас одновременно с клубными чемпионатами страны, в конце тридцатых годов. М. Товаровский, К. Квашнин, М. Бутусов, А. Гальперин, В. Дубинин, Б. Аркадьев, К. Лемешев, М. Окунь, А. Соколов, Ю. Ходотов, М. Сушков, А. Жордания, А. Дангулов, О. Ошенков, Г. Качалин, Н. Гуляев… Иных уж нет, а те – пенсионеры. Маститыми успели сделаться К. Бесков, А. Севидов, Н. Симонян, В. Соловьев, В. Николаев, Г. Зонин, Е. Горянский, Э. Юст, В. Марьенко, С. Шапошников…
С самого начала профессия тренера складывалась согласно зыбким законам интуиции и самодеятельности, и до сей поры в глазах многих профессия эта приблизительная, неопределенная и уж, во всяком случае, не из точных. Представители старшего тренерского поколения осваивали свое дело полегонечку, не спеша совершали маленькие открытия, каждый успевал изобрести не по одному велосипеду, все «вакцины» они испытывали на себе, терпеливо, как должное, сносили несправедливые удары. Они опирались более всего на собственный игровой опыт, порой забывая делать поправки на время, копировали людей, под чьим началом некогда находились; курс спортивных наук, который они прослушивали в учебных заведениях, часто ложился на не вспаханную общим образованием и развитием почву и не давал всходов. Самообразование тянулось настолько долго, что позволить себе его могли одни бессмертные боги. В силу тренеры входили к пятидесятилетнему юбилею, а до того слыли молодыми с вытекающими отсюда подозрениями в несолидности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29