д. Их давно уже пора было пронумеровать, чтобы тренер на пресс-конференции ради экономии рабочего времени объявлял: «причины 3-я и 8-я».
Но это не такая уж беда. Мы же знаем, что тренера не милуют, не щадят, и в нескончаемой перепалке должен же он как-то обороняться, укрываться, выставлять ложные мишени. Витиеватость его оправданий – слабость извинительная, он сам в них не слишком верит, потому и футбольному делу они не так уж вредны.
Вредным и опасным мне кажется другое: когда тренер свой матч разбирает «по моментам», а не «по игре». Эти два метода оценок, существующие, казалось бы, параллельно, на самом деле пересекаются, и тот, что «по моментам», норовит оттеснить того, который «по игре». В чем тут загвоздка?
Игру команды можно воспринимать двояко. Можно в целом, когда обращаешь внимание на техничность футболистов, на их тактический разум, скорость, ловкость, согласованность, единодушие. Можно и отрывочно, когда сосредоточиваешься на промахах своих игроков, как в защите, так и в атаке, на малейших судейских неточностях. Отрывочному восприятию нельзя отказать в житейской правоте. Футбол норовист и капризен, иной раз перевес команды в достоинствах, достаточно ощутимый, сводится на нет одним-единственным счастливым (потерпевшие его именуют «дурацким») ударом, нанесенным противником. Надежда на такой удар не только постоянно шевелится в душах играющих и очевидцев, она еще время от времени сбывается. И не так уж редко. Поэтому и болельщику и тренеру легко выкинуть из головы, что форварды противника сплоховали десять раз, и невозможно забыть тот единственный случай, когда промахнулся свой. Поэтому и вратарю не прощают пропущенный мяч, хотя до этого, стоя под непрерывным обстрелом, он отвел десяток страшных ударов.
Но, как бы часто ни вторгались в жизнь футбола удача и случай, в конечном итоге торжествует игра, обладающая всеми необходимыми признаками высокого класса. Оттого не принято ставить под сомнение чемпионов, хотя на длинном своем пути они бывают биты командами, толкущимися в арьергарде.
Припомним хотя бы события семьдесят второго года. Он стал сезоном полууспеха. Московское «Динамо», первым из наших клубов пробившееся в финал Кубка кубков, ведет себя там робко, невнятно и проигрывает «Глазго Рейнджерсу». Молодежная сборная также в финале уступает звание чемпиона Европы команде Чехословакии. Сборная страны сначала в Брюсселе остается второй в чемпионате континента, а позже, в Мюнхене, третьей в турнире Олимпийских игр. Что-то роковое проглядывает в этом «недотягивании». Да, но только в том случае, если рассматривать эти ситуации «по моментам». Если же «по игре», то все встает на свои места, и мы обязаны зафиксировать, что в том сезоне футбол наш недомогал, и как клубные, так и сборные команды просто не дотягивали до нормативов высшего класса.
Метод оценки «по моментам» более всего тем и опасен, что он не выдумка, он реален и на практике порой торжествует. Не всем и не сразу удается распознать его косоглазие, то, что служит он для отвода глаз, для того, чтобы оттянуть скандальный, но неминуемый миг, когда кто-то звонко вскрикнет и все увидят, что король гол.
Метод этот, как и полагается всему сорному, необычайно живуч. Им широко пользуются те репортеры, которые компануют свои отчеты о матчах из перечислений обоюдных непостижимых промахов, из-за чего футбол порой выглядит на газетных страницах подобием азартной карточной игры, где кому-то подваливает счастье, а кто-то до смешного невезуч. Так судить о футболе проще, да и менее ответственно, ибо «моменты» лежат на поверхности и их какое-то время помнят.
Лишь оценка «по игре» позволяет нам приблизиться к истине.
Результат полуторачасового матча всегда определяется в считанные секунды – когда забиваются решающие голы. Все дело в том, как ловить эти секунды. Одна команда их дожидается, затаившись, всецело доверившись судьбе, сама себя никак не проявляет и лишь изо всех сил мешает противнику. Другая эти самые секунды ищет настойчиво и терпеливо, она комбинирует, атакует, и счастье ее в том, что такую свою игру она любит, верит в нее.
Можно ли играть лучше, красивее и уйти с поля побежденным? В футболе – можно, и все это знают. И напрасно, мне кажется, счет 1:0 побуждает дающего отзыв о матче хоть из пальца высосать, но привести доводы, которые бы доказывали полную обоснованность «виктории».
Однако нечаянность результатов иных матчей не сбивает нас с толку. Самые дорогие призы, дружное признание публики, одобрительные кивки знатоков – все достается команде, нацеливающейся на игру, а не на ловлю моментов. Только этим командам суждено сказать свежее слово в футболе, им подражают, их разбирают по косточкам. Только они выдерживают проверку временем. Можно запамятовать, при каких обстоятельствах и на каких минутах забивали голы, скажем, цэдэковцы конца сороковых годов, но манеру их игры, их остроугольное передвижение по полю помнишь. И разве не комично было бы сейчас вспоминать, как не попадали в их ворота противники или грубо ошибались вратари, когда били армейские форварды?!
То, что мы называем «большим футболом», – это и есть дерзания команд, ярко игравших. Все капризные, удивительные до неправдоподобия повороты турнирной борьбы улетучиваются, а облик хорошей игры живет. Как память и история и как предмет для изучения и подражания. Команды эти наперечет, да и век их короток; в одном, позже становящемся для нас классическим, составе они живут от силы сезонов пять-шесть.
А вокруг них десятки, сотни команд приличных, средних, слабеньких – все они в графике турнирного движения, чего-то хотят, переживают свои взлеты и падения, без них немыслима футбольная жизнь, и все же, когда проходят годы, о них вспоминаешь с усилием, нуждаясь в подсказке, а те немногие, кого отличила и вознесла игра оригинальная, в тонком исполнении, стоят перед глазами, и ты вдыхаешь воздух тех дней.
Летом 1955 года из небытия высоко воспарил кишиневский «Буревестник». Эта новоявленная команда играла с удалью, удачливо. «Советский спорт» командировал меня в Кишинев для изучения феномена. Что же оказалось при ближайшем рассмотрении? В «Буревестнике» были собраны футболисты, пробовавшие прежде без особого успеха свои силы в московских клубах. Не знаю уж точно, каким девизом или стимулом они были сплочены, но на поле они выглядели людьми ожесточенными, поклявшимися доказать всему свету то, что они чего-то да стоят. И они доказывали. Но, как водится, на одной этой тяге команда не могла далеко ускакать, ее игровые возможности были исчерпаны в считанные сезоны. Ныне тот «Буревестник» основательно забыт.
За годы общения с тренерами я привык с любопытством выслушивать истолкования матчей «по моментам». Обязательно одарят какой-нибудь «изюминкой». Но если тем и исчерпываются «батальные сцены», то ты перестаешь с надеждой смотреть на собеседника и ищешь другого, который предложил бы версию «по игре». Как мастера, ведущего по полю мяч, отличают по поднятой голове, так и большой тренер выделяется умением видеть и читать игру, умением предсказать, что ждет команду, умением в сегодняшнем поражении различить будущие победы. Такое мышление и чувствование встретишь не часто. Но, встретив, знаешь: человек, ими наделенный, не просто исправно служит футболу и стоит у него в карауле, он еще и заставляет футбол пошевеливаться, норовит вырастить на его зеленой ниве что-нибудь прежде невиданное. Футбол тоскует по взгляду «по игре».
Я не взялся бы перечислить все, чем приходится заниматься тренерам, все, что так или иначе влияет на их работу, на судьбы их команд. Только они сами могли бы об этом поведать миру. Но молчат. Искусством умолчания они владеют безупречно, на них как бы лежит печать засекреченности. Не исключено, что замкнутость и уклончивость составляют одну из непременных примет их профессии. И нет тут ничего мудреного: каждый матч как заговор, как военная акция. Тот, кто хоть раз побывал на собрании команды перед игрой, называемом «установкой», не мог не ощутить, что ему оказано величайшее доверие, что его в виде исключения приобщили к делу тайному, делу чрезвычайной важности.
«Установкам» много лет. Игроки за свою карьеру сиживают на этих собраниях по нескольку сот раз. Ну а тренер со стажем, наверное, тысячу раз разрабатывал план победы. Нередко спорят: должна ли установка быть долгой и тщательной или достаточно нескольких эмоционально произнесенных фраз? Я слушал разных тренеров и в сборной и в клубах. Обычно они погрязали в частностях, тщились предусмотреть все, что может случиться на поле, и затягивали до бесконечности это последнее собрание. Их повторы, длинноты, вдалбливания, в самом деле, выглядят подчас не то назойливостью, не то наивностью. Но как же им, тренерам, не посочувствовать!
Одной из черт футбола как великой игры я считаю удаленность тренера от места события, невозможность его вмешательства. Хоккейные тренеры постоянно среди своих игроков, подсказывают, покрикивают, тасуют звенья, даже общаются с судьями, что и вовсе странно. Баскетбольные и волейбольные тренеры рядом с площадкой, останавливают матч то заменой игрока, то минутным перерывом, то кидаются к столу судейской коллегии. Они в действии, заодно с командой и как-то влияют на игру. Тренер футбольный взирает на поле, как и мы с вами, издали. Он вскрикивает:
«Что Володька делает?! Ну куда его понесло? Кто держит „девятого“? Налево же надо было отдать!..», но слышат его лишь запасные да врач… Игра идет сама по себе, и тренеру дано только наматывать ее на ленту памяти. Потому и хочется ему на установке предусмотреть решительно все. Но мне такая удаленность тренера от поля по душе. Если суфлер толчется среди артистов, истинность событий уже под вопросом.
Тренер присмотрел подходящего игрока, и переговоры с ним окружены глухой тайной. Новшества в тренировке, если и обнародованы, то лишь в общем виде. Да и перспективы самого тренера далеко не ясны: глядишь, за его спиной готовят преемника, и он узнает об этом последним. Словом, дышит он кислой пороховой дымкой, ухо держит востро, зная, что доверчивость и простодушие караются. Глубоко мирная и с виду и по смыслу своему профессия, призванная обеспечивать людям футбольные радости, она для самих тренеров оборачивается фронтовым существованием. Каждый проявляет себя по-разному, но воином остается обязательно. И это, видимо, тоже одна из странностей профессии.
Впрочем, пора уже к слову «тренер» начать приставлять фамилии. Мне хочется рассказать о своем знакомстве с тремя представителями старшего поколения этой профессии, своего рода ее основоположниками.
Виктор Чистохвалов, защитник знаменитого послевоенного ЦДКА, одну из историй, на которые так щедры ветераны, начал словами: «Приехали мы играть в Ленинград, все – в гостиницу, а Аркадьев, как обычно, – в Эрмитаж…» Признаться, историю я позабыл, а вступление, как видите, запомнил.
В 1959 году вместе с олимпийской сборной был я в Софии. Матч предстоял важный, и вдруг, за несколько часов до его начала, Борис Андреевич тихонечко, по-старомодному деликатно обратился ко мне: «Как вы смотрите на то, чтобы нам забежать в художественный музей?» Мы бродили с ним по тихим залам, то расходились, то сходились, и вот возле одного полотна, не нарушая созерцательной позы, он вполголоса вымолвил: «Страх как боюсь за левого защитника…» – и тут же, на том же выдохе: «А недурен, правда, этот голубой тон…»
Он нередко меня обескураживал. Вошел как-то в мою комнату в редакции и на пороге продекламировал четверостишие, содержание которого состояло в том, что дом уже воздвигнут, а конька на крыше еще нет.
– Моя статья в таком же состоянии: не хватает конька… А кстати говоря, вам не знакомы эти стихи? И кто их написал, не догадываетесь?
Мне, обучавшемуся на литературном факультете, с отрочества Неравнодушному к поэзии, было досадно сдаваться. Но пришлось: играть в отгадку с этим человеком я не считал возможным.
– Это Михаил Кузмин. Теперь его не знают…
В футбольном обществе он держится особняком. Я не встречал людей, которые не испытывали бы к нему уважения. Толкуя однажды с тренерами киевского «Динамо» О. Базилевичем и В. Лобановским в самом разгаре их быстро вспыхнувшей славы, я спросил: «Есть ли тренер, которого бы вы признавали и уважали?», и они, чуть ли не в один голос, как-то сразу заерзав по-школьнически, быстро выговорили: «А как же! Аркадьев, Борис Андреевич!» Бывало, кто-то скопирует аркадьевское легкое заикание, гримасу, словечко, но и в этом обязательно проглядывала бережность и почтительность. Каждый, кто состоял под его началом, кто слушал его доклады на конференциях или просто бывал его собеседником, зазубривал на всю жизнь аркадьевские афоризмы и при удобном случае, словно бы даже хвастаясь, что узнал их, так сказать, из первых уст, пересказывал другим. Вячеслава Дмитриевича Соловьева я как-то спросил, как он сделался тренером. «Пока играл, вел дневник, где записывал все упражнения Аркадьева, все, что он говорил нам. Это и стало моим первым учебником».
Интеллигентность не сделала его инфантильным. Ему чужда грубость, он не употребляет крепких слов, без которых некоторые считают невозможным входить «в клетку» к футболистам. Но Аркадьев зорко видит и разгадывает людей, а это, как известно, сильно действующее средство в руках порядочного человека.
Я заговорил с Аркадьевым об одном футболисте, надеясь, что он подтвердит мое впечатление о нем как о подающем надежды.
– Нет, нет, это не фигура. Он безнравствен. Представляете, он поколачивает жену, а она умница, студентка-медичка, он ей в подметки не годится. Босяк…
Или о другом видном футболисте, закончившем играть и назначенном тренером.
– Никогда ему не стать тренером: он же закоренелый лодырь, футболисты ему мигом надоедят! Из-за этого он и голов забил вдвое меньше, чем мог…
В обоих случаях он не ошибся.
Вот уж кто смотрит футбол «по игре», так это Аркадьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29