Требовалось срочно перейти на эту самую систему с тремя защитниками. Лучше всех угадал «Спартак». Нашлись у него три человека, создавшие с первого показа образцовую оборонительную линию. По краям однофамильцы Соколовы, Виктор и Василий, в центре – Андрей Старостин.
В довоенные годы Василий Соколов ходил в молодых и талантливых, игралось ему легко, вся моральная ответственность лежала на центральном защитнике Старостине, а он оборонял свой фланг, бегая взапуски с правыми крайними. Особенно хорошо смотрелись его поединки с тбилисцем Гайозом Джеджелавой, низеньким, ловким, пронырливым дриблером. Оба играли честно, в охотку, и следить за ними было одно наслаждение.
Безоблачная молодость ушла, в послевоенное время «Спартак» бедствовал, Соколов стал и капитаном и центральным защитником и все тяготы принял на свой плечи. В эти годы и проглянули в нем черты аскета, подвижника, он сох от забот, разрывался на части, латая пробоины. Забыты веселые салочки с «крайком», один непрерывный, тяжкий труд без роздыха, потому что года три на «Спартаке» «отыгрывались»: команда была слабенькая, а имя жило и победить ее по старой памяти всем было лестно. А «Спартак» еще и «напрашивался»: в сорок шестом и седьмом годах, ничего собой не представляя, нахально увел Кубок из-под носа у тбилисцев и торпедовцев, и до того и после того безжалостно его тузивших.
Дождался Соколов светлых дней – поиграл в «Спартаке», набравшем силу, а потом и прошелся с ним, с чемпионом, вдоль трибун в качестве старшего тренера. И вот что интересно: команда возвышалась, команда тонула, по Соколов оставался Соколовым.
Защитник, ставший олицетворением судьбы своего клуба, таким он и помнится. Наверное, это потруднее, чем исправно выполнять свои обязанности в составе сильной команды, что, впрочем, он тоже умел.
…Андрей Старостин. Для подавляющего большинства сегодняшних болельщиков – это подпись под статьей. Да еще передающееся от поколения к поколению уважение к этой фамилии, до того футбольной, что она сделалась чуть ли не термином, вроде «офсайда».
В сороковом Андрей Старостин уже сходил – вот как давно это было. В предвоенные годы «Спартак» был единственной величиной, способной противостоять всевластному «Динамо», что и сплачивало вокруг него легионы безведомственных поклонников. Считалось, что он представляет промкооперацию, организацию для большинства неощутимую и малопонятную. Фактически команда представляла любого, кто выбирал ее и вставал на ее сторону. Все знали, что заправляли в «Спартаке» братья Старостины, авторитет завоевавшие не на невидимых служебных лестницах, а на футбольном поле, где они у всех на глазах исправно потрудились. Такой власти болельщики охотно доверяют. Андрей Старостин, третий после Николая и Александра капитан «Спартака» и всех сборных, выводил на поле шеренгу красно-белых в 1938–1939 годах, когда они установили не повторенный пока рекорд, забрав дважды подряд и чемпионское знамя и Кубок. Команда состояла из сильных людей, но ни для кого не было секретом, что бразды правления держал центральный защитник, «верховный боярин» Андрей Старостин.
Зрители ждали от него даже не игры – это подразумевалось само собой. Ждали руководства игрой. Не тайного, неразличимого с трибун, а открытого, страстного, грозного и карающего. Он стоял в центре на широко расставленных ногах, уперев руки в бока, с взлохмаченной черной шевелюрой, и были в этой его позе и власть, и сила, и призыв, и укор. Легко было представить, что партнерам страшно и стыдно оглянуться, и они рвались вперед, чтобы не попасть под испепеляющий взгляд Старостина. Мне трудно по юношескому романтическому восприятию судить об особенностях его защитного мастерства, одно помню хорошо – его длинные повелительные пасы форвардам. С них начинались многие атаки и прорывы, в них выражалась его душа капитана, для которого футбол существовал в двух крайних проявлениях – в упоении победой и в трагедии поражения.
Легко допускаю, что позднейшие центральные защитники – Башашкин, Крижевский, Масленкин, Шестернев, Турянчик – с точки зрения техники и тактики превосходили Старостина (годы обязательно что-то прибавляют к знаниям и умению!). Но убежден, что Старостин, как никто из центральных защитников, играл центральную роль в команде. От него игра расходилась лучами, свои личные обязанности он считал отправной точкой, а душой был всюду, в каждом эпизоде.
Не исключено, что с той поры и пошла молва о спартаковском неуемном духе. Во всяком случае, в пору капитанства Старостина дух этот не был выдумкой, легендой или преувеличением, он существовал реально. Позже, когда «Спартаку» удавалось выказать волю, спасти проигранный матч, старые его друзья не могли не припомнить старостинских времен, не подумать, что что-то от них сохраняется и поныне.
Как бы ни усердствовали люди, склонные к теоретизированию, изображая футбол точной наукой, мастерство неразделимо с человеческим самовыражением. Изощрённое, но холодное искусство стирается в памяти, а неравнодушная душа мастера поощряет и греет любовь зрителей к футболу. Потому я и отдал предпочтение Старостину, выделив его из длинной шеренги отличных центральных защитников.
…Из породы хранителей футбольного огня и Валерий Воронин, правый полузащитник «Торпедо» и сборной.
Он и сам был красив на поле, высокий, легкий, изящный, и футболу желал быть красивым. Игроку никуда не уйти от километров беготни туда и обратно, от напряжения уставших мышц, от того доказанного факта, что в игре надо находиться все девяносто минут, а с мячом удается побыть минуты две, не больше. Не уйти и от того, что приходится быть обыгранным, обманутым, напрасно, больно упавшим. Надо заранее смириться со всем этим мытарством. Многие игроки, особенно полузащитники, честным мытарством и обходятся. Их хвалят, для них выделили из словаря уважаемое слово «труженик», им доверяют тренеры, твердо верящие, что «кто-то в команде должен бегать». В них ценят «мотор», беззаветность и безотказность, и никаких броских красот от них не ждут. Футбольная пехота!
И вдруг среди них объявляется юноша, который мытарство и труженичество делает невидимым и предлагает вниманию трибун отборные, утонченные приемы. Так представился нам Воронин.
Он бегал легко, размашисто, по-мальчишески весело. Ему вообще футбол был в радость! Отработав полтора часа в тяжелейшем матче, он мог все забыть и помнить только, какой он дал скрытый пас Славке и как тот его понял, и без конца всем об этом рассказывать. Он поездил по белу свету, много повидал и заделался коллекционером: собирал и держал в памяти лучших мастеров, избранные приемы, удары, эпизоды, умел рассказать и изобразить, как, кто, где и когда превосходно сыграл. Сам красивый игрок, он собирал и коллекцию, делавшую честь его вкусу. Любой искусник пользовался его расположением и доверием. Играть ему приходилось с разнокалиберными мастерами, и, кто бы ни оказывался рядом, Воронин терпеливо сносил чужие промахи и готов был отработать за двоих. А мечтал он о партнерах, которые были бы ему равны, а то и лучше его. Зная, что сам он «звезда», Воронин с наслаждением, будто хвастаясь, говорил о других «звездах». Он легко, беспечно относился к своей одаренности (чересчур беспечно!) и не испытывал ни малейшей ревности к кому бы то ни было.
Воронин хорош был и как центральный защитник, и как персональный опекун Эйсебио или Альберта, и как ведущий за собой команду в атаку, да и голы забивал нестандартные.
Когда мы были в Бразилии, Воронин по секрету говорил мне: «Страсть как хочется сыграть с пацанами на Капакабане! Босиком, по песочку…» Разрешения не давали, но Воронин все же улучил момент и удрал. И, вернувшись, шептал мне на ухо, сияющий: «Отвел душу! Здорово, черти, играют!» Мне рассказали, что после нашего отъезда ребятня на пляже допрашивала двух советских людей, куда исчез такой высокий черноволосый парень, почему он не приходит – они всегда его примут в компанию, играть он умеет. Мальчишки так и но узнали, что приглянувшийся им партнер спустя день играл на «Маракане» против их сборной.
Ему, баловню, футбольному эстету, легко было сделаться капризным, не слишком надежным, ему бы многое прощалось. А он был покладистым, безответным, абсолютно надежным. В годы, когда он играл, кандидатура Воронина в сборной не ставилась под сомнение ни болельщиками, ни тренерами. Такие были наперечет: Яшин, Нетто, Иванов, Шестернев.
…Слева от Воронина – Игорь Нетто. Какое-то время они играли вместе в сборной, и нам это казалось обычным делом; не думалось тогда, что придется долго с грустью вспоминать об этом звене хавбеков.
Они были разительно не схожи. И Нетто был эстетом, но строгости необыкновенной. Его отзывы об иных игроках звучали, как приговоры инквизиции. Как Воронин, и он раз и навсегда провел черту между «классом» и «бесклассицей». Только Воронин был забывчив и отходчив, а Нетто не прощал и не забывал. Насколько в игре Воронин был свободен, размашист, красив и добр, настолько Нетто был суров, экономен, расчетлив, точен и зол. Это даже не разного типа футболисты – это две личности, чье мастерство было настолько уверенным, что им легко было обнаруживать на поле свою человеческую сущность. Об игроках, умеющих не так уж много, мы можем лишь приблизительно догадываться, какие они люди. А этим двум ничто не мешало выражать себя.
Суровый Нетто, чьих язвительных замечаний, сделанных тонким, пронзительным голоском, побаивались партнеры, заработал право на свои колкости долгим и безупречным служением «Спартаку», сборной и футболу.
Нетто перемещался по полю незаметно, крадучись и возникал всегда там, где необходимо. Он читал, разгадывал игру заранее, а длинные ноги скрадывали движение: шаг, второй, и он у цели. Нетто не совершал, как Воронин, молодецких рывков к чужим воротам, но он легко мог оказаться вдруг наедине с вратарем, подготовив свой выход одной-двумя хорошо рассчитанными передачами.
Он умел на ходу небрежно снять мяч с ноги противника и как ни в чем не бывало бежать с ним дальше, словно ни капельки не сомневался в успехе. Умел дриблинговать в тесноте. Умел забить гол хитро, в уголок, куда вратарю нипочем не добраться. Но более всего дорог был его комбинационный дар. Нетто, колючий, неулыбчивый, сухой выказывал щедрость деда-мороза в передачах мяча. Щедрость невозможную без терпения, без уважения к партнерам, без понимания, что игра основана на доброте, на взаимности, на вере, что только из бесконечных повторений и попыток и может родиться искомый миг удачи. Уж и не знаю, делал ли еще кто-нибудь так много для своих товарищей, как Нетто. «На! Получи! Возьми! Беги!»-такой разговор он вел послушным ему мячом. Самый нужный в футболе разговор, ради которого можно снести и любую словесную колкость, ибо неверную, запоздалую передачу, заставляющую бежать напрасно, не исправит никакая обаятельная улыбка.
Нетто был из тех, кто делает футбол разумным, поднимает его в глазах людей, вызывает желание размышлять о нем. Нетто не ассоциируется с какими-либо редкостными происшествиями, с чудесными удачами, со взлетами и озарениями. Он свято верил в безупречность, правильность игры, добивался этого и примером своим заставлял и товарищей на поле и людей на трибунах принять его веру. Уходя с поля, он двумя руками аккуратно приводил в порядок пробор. Футбольный математик, все исчисливший и проверивший, постигший формулу классной игры, сверяющий по ней игроков и команды, лучший шахматист среди мастеров футбола. Все, кто видел Нетто на поле, могут считать, что о футболе они знают чуть больше тех, кто его не видел.
…Пятерка форвардов. Славное и вымирающее племя! Пять форвардов – это дань прошлому, явная натяжка, нынче больше трех или двух не выставляют, а то и довольствуются одним, сейчас в чести игроки середины поля, удваивающие оборону и выбегающие поддержать атаку. Игра по «дубль-ве» напоминала рыцарский турнир; там сходились один на один – форвард на защитника. Каждый защитник заставлял вспомнить выражение «один на медведя хаживал», потому и были тогда среди них искуснейшие люди. Теперь защитники махнули рукой на личную доблесть и действуют по принципу «двое, а то и трое на одного».
Нынешние малочисленные, разрозненные, одинокие форварды – это страстотерпцы, чудаки, блаженные, гонимые. Мало того, что они постоянно в меньшинстве, они еще и в глазах судей сделались фигурами подозрительными и докучными. Прислушайтесь, как радостно и облегченно звучит свисток, чуть только форвард в чужой штрафной площади коснется защитника, и как угрюмо молчит этот свисток, если в том же месте форварда отталкивают, бьют по ногам, блокируют. Голы подскочили в цене – и одного за глаза хватает для победы. Судьи это знают и держат форвардов в черном теле. Если какой-нибудь идеалист обвинит арбитров, что они творят суд неправедный, что они придерживают футбол за трусы, то ведь это сотрясение воздуха, вполне безопасное, и ничего больше. Если же судье покарать защитника строго по букве закона, неровен час, гол получится, а это можно истолковать как открытую поддержку одной из команд, что мигом и будет сделано, и сотрясаться будет не воздух, а пол под ногами судьи. Само собой, выбирается линия наименьшего риска.
И все-таки на форвардах футбол и держится. Потому честь и слава им, страстотерпцам, чудакам, блаженным, гонимым! Верные и неизменные симпатии наши – им! Потому, я надеюсь, простится мне отступление от новейших схем, где пятерых форвардов нет и в помине.
…Василий Трофимов, правый крайний московского «Динамо». Приземистый, широкогрудый, на коротких крепких ногах, чуть смешной в длиннющих трусах того времени. Колобок из сказки, который «ото всех ушел». В нашем футболе один он мог бы потягаться на правом краю с бразильцем Гарринчей. Сила моторного катерка, устойчивость на волне любой крутизны, рывок с места, как выстрел, четкий, без страха и сомнений, огонь по воротам – всего этого больше чем достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29