Однако шубы собольей не послал: "Ведаю, что н примет". А вот вин разных, икры паюсной, спинок осетровых и белужьих послал с чернецом Григорием вдосталь.
Посредников тоже не забыл. С простотой необыкновенной, но, очевидно, характерной для того далекого времени Прокофий Богданович скрупулезно запишет: "Я не для дела, но для любви их к себе и для нынешнего зимнего времени, челом бью им по шубе собольей..." Глядишъ, и переговоры легче пойдут.
Встреча с турецкими послами и вправду должна была состояться со дня на день. Для таких встреч на берегу Дуная уже специальный дом построили. Хоть и не дворец, но весьма достойное сооружение - два этажа, окон много. Внизу большая зала для заседаний, по бокам ее две комнаты для каждой из участвующих в переговорах делегаций, а позади комната для посредников*. Хорошо придумано. Говорят, сам Маврокордато подсказал, как делать, чтобы споров из-за рассадки избежать.
* * *
Первая встреча Возницына с турецкими послами Рами-Магометом и Маврокордато состоялась 9 ноября. Началась она несколько необычно для ревнителей протокола. То ли посредники с турками время не рассчитали, то ли Возницын нарочно задержался, только партнеры по переговорам встречали его стоя. Надо полагать, это было впечатляющее зрелище. Большой и грузный, в длинном до пят кафтане, опушенном серыми соболями, и в высокой шапке с диковинным украшением из хороших алмазов, он не вошел, з вплыл в залу. На шее у него было шесть или семь ожерелий из драгоценных камней. От перстней на пальцах также исходило сияние. Что и говорить, умел форсу напустить Прокофий Богданович. Наверное, тишина стояла, когда следовал он к своему месту, а "по поздравлении" сели все вдруг. Напротив Возницына на скамье разместились оба турецких посла, по правую руку английский посол лорд Пэджет, по левую - голландский посол Яков Колиер. Для толмачества был взят вездесущий "дохтур" Посников, а записывал беседу подьячий Михаил Родостамов.
После общих вступительных слов с обязательным перечислением титулов государей перешли к делу. Возницын сразу же взял быка за рога и заявил о готовности положить в основание будущего мира принцип сохранения за каждой стороной завоеванных земель - кто чем владеет. "И было о том, - докладывает Прокофий Богданович в Москву, - больше часа спору".
Дело в том, что турки, известные как упорные и стойкие переговорщики, прибегли к хитрому маневру. Не отрицая предложенного Возницыным принципа, они как бы обошли его и стали говорить о "приращениях", то есть о возвращении Турции земель, которые отвоевали у них русские. Но Возницын твердо стоял на своем: дескать, слышать ни о чем не хочу, пока тот принцип не будет положен в основу мирного договора.
Делать нечего, турецкие послы, посовещавшись, заявили, что готовы принять тот "фундамент", лишь бы он только их выслушал. Забавно выглядит запись, оставленная Возницыным: "И великий полномочный посол на то им позволил".
Однако дело этим не кончилось, оно только начиналось. "Турские послы почали такую гисторию править, - не без иронии замечает Прокофий Богданович, - от зачала света и до сего дня".
А суть этой "гистории" состояла в том, что 50 лет тому назад, в 1637 году, казаки захватили Азов, но дед Петра, Михаил Федорович, повелел им оставить крепость, дабы не нарушать дружбы между Турцией и Россией. Это, считают турки, создает прецедент и для нынешних переговоров.
Но Прокофий Богданович, пропустив все это мимо ушей, спрашивает, есть ли у них еще что сказать. Тогда турки поднимают вопрос о возвращении лриднепровских городков Казы-Керменя, Таваня и других. Но Возницын, глазом не моргнув, гнет своюлинию: еще что есть? Турки в некотором замешательстве говорят, что о других делах будут говорить, когда получат ответ.
Вот тут-то Прокофий Богданович и выдает им, как говорится, на полную катушку: ни об Азове, ни о приднепровских городах и помыслу у них не должно быть. А за все неправды и разорения, учиненные татарским ханом, русским должна быть безоговорочно уступлена Керчь.
"И тогда турские послы то услышали, в великое изумление пришли, и вдруг во образе своем переменились и друг на друга погля.дя так красны стри, что болши того не возможно быть, и, немало время молчав и с собою шептав, говорили, что они того не чаяли".
Этот город, по их словам, "держит врита всего Черного моря и Крымского острова, и град тот великой и не обмылился (обмолвился) ли он в имени и в ином в чем". Но Прокофий Богданович невозмутимо отвечает, что не "обмылился", так как ночевал в этом городе четыре недели и "знает его без обмылки...". И "турские послы", "оставя все дела, говорили все о Керчи, и было того часа с два".
* * *
Итак, на первом заседании стороны разыграли классический дебют, выдвинув крайние позиции с запросом. На следующей встрече они продолжили эту линию и еще больше ужесточили позиции. Обстановка на конгрессе становилась напряженной - началась война нервов.
Была, правда, попытка придать беседе деловой характер - условились, "оставя лишние речи, говорить краткими словами о прямом деле, потому что пришло время зимнее и друг друга труднить не надобно...". Но турки опять завели долгий и нудный разговор "об основании мира с приращениями" и конкретно об Азове и Керчи. Английский посол-посредник тоже говорил много и все больше в поддержку турецких притязаний, а голландец в основном помалкивал. Тогда Прокофий Богданович компромисс предложил. Если этот спорный вопрос нельзя уладить сейчас, давайте отложим его на будущее, а пока оставим все как есть и заключим перемирие. Но турки это предложение отвергли, заявив, что им никак нельзя без приращений, и стали напирать на передачу им приднепровских городов.
Ну, тут Прокофий Богданович им и выдал: дескать, раз нельзя без приращения к фундаменту, то тогда извольте вставить и уничтожить крепости Очаков, Бел- город, Килия, а всех тамошних татар вывести за Дунай. Иными словами, передать Москве весь северный берег Черного моря.
Это, пожалуй, было уже слишком. Турецкие послы пришли в смятение и, "сердитуя, молчали, а после говорили посредникам: нам-де с ним больше нечего делать".
После такого дебюта переговоры зашли в тупик. Линии противостояний обозначились четко. Первая: Азов Керчь. Вторая: приднепровские городки города Северного Черноморья. Третья: мир - перемирие. И наконец, русские предложения о свободе торговли и мореходства, а также покровительстве христианам, которые турки просто отвергали, не выдвигая контрзапроса со своей стороны. Иными словами, тупик, и пока без каких-либо проблесков выхода из него.
* * *
Возникновение тупиков на дипломатических переговорах - явление обычное. Трудно найти переговоры, где бы они не возникали. В классической дипломатии есть даже такой прием - вначале завысить ставки и даже поставить переговоры на грань срыва, с тем чтобы посмотреть, прочно ли стоит противник на своих позициях, как он будет выпутываться из создавшегося положения, а уж потом открывать торговлю. Особенно привержены этому приему американцы, он стал характерным для их переговорной линии.
Но драматизировать такие ситуации не нужно. Применительно к ним используется даже такое образное выражение; тьма сгущается перед рассветом. А опытные дипломаты говорят: "Терпение, теперь надо ждать развязок".
Конечно, все не так просто, Ведь нередко заведомо неприемлемые предложения выдвигаются для того, чтобы заклинить переговоры или даже сорвать их. Это может случиться не только в начале переговоров, но и по их ходу и часто в конце. Меняется политическая обстановка, меняются и подходы к переговорам, а применительно к ним подравниваются и позиции делегаций. Такую картину можно увидеть во всех деталях, если разбирать с пристрастием баталии старых, давно минувших дипломатических сражений, когда страсти улеглись и архивы открыты. Но попробуй-ка разберись на самих переговорах, что на уме у твоего партнера, когда он неожиданно начинает завышать ставки и, приятно улыбаясь, ужесточает позиции.
: :
Не то что ломал - разламывал свою седеющую голову Прокофий Богданович, размышляя над этими загадками, С одной стороны, разговаривая с Посниковым, Маврокордато вроде бы не исключал возможности подвижек в территориальных вопросах. А что если лукавит хитрый грек'? Ведь на конгрессе турки заняли жесткую, бескомпромиссную позицию и даже перемирие отвергли. Что стоит за всем этим? Ох, нельзя просчитаться Прокофию Богдановичу слишком уж большой ценой может обойтись Москве его ошибка.
Поэтому сразу после "съездов" с турками бросился Возницын к союзникам за поддержкой. Все ж как-никак христиане. Даже "челом бил", обещая посредникам по шубе собольей. Но успеха не имел.
Докладывая царю о прошедших дебатах, Возницын бьет тревогу по поводу обстановки в Карловицах. Неуступчивость турок на фоне явного желания союзников оставить Россию воевать в одиночку с Турцией рисуется ему как заговор против Москвы. "Трудности здесь большие, - пишет он. - Бог ведает, за тем за всем состоца ли мир, а на краткое перемирие отнюдь позволить не хотят". И как вывод он советует не ослаблять военных приготовлений на случай вероятного продолжения войны с Турцией.
Может быть, и вправду видел эту опасность Прокофий Богданович, а может быть, обезопасить себя хотел на всякий случай и краски сгущал, чтобы не попасть впросак всегда, мол, лучше в таком деле перестраховаться, чем недоглядеть беду, а потом в простаках ходить... Как бы там ни было, но беспокойство и неуверенность грызли душу Возницына. Поэтому, отписав обо всем в Москву, он решает сделать ход конем - тайно посылает в турецкий стан Посникова прямо к Маврокордато: пусть скажет по старой дружбе, желают ли турки мир с Россией и на чем?
Маврокордато, поклявшись, отвечал, что султан желает мира с Россией больше, чем с кем-либо другим. Но карты все же приоткрыл: от Азова турки отступятся, но от приднепровских городков никогда. В тот же день, как стемнело, Маврокордато сам подослал к Возницыну своего священника, который подтвердил: турки с потерей Азова смирятся. Маврокордато, мол, в великом сетовании и печали и непрестанно плачет, атак как если мира не будет, то турки начнут гонения на православную церковь и христиан, полагая, что они с русскими заодно.
Ага, значит, сдали нервы ушлого грека, если он снял требование передачи туркам Азова. Ну, а насчет слез это дипломатическая лирика. Однако не один Возницын, он тоже голову ломает, беспокоясь, что стоит за жесткой позицией русских.
* * *
В дипломатии - как на войне: достаточно порой про- держаться на полчаса больше противника и победа обеспе- чена. Упорство, а то и просто упрямство оказываются сильнее ума, знания, красноречия. Но... как и на войне, достагочно просидеть лишних полчаса в окопе старых позиций, упустив время для перехода в наступление, - и сражение проиграно.
Правильно рассчитал Прокофий Богданович: ситуация такова, что времени терять нельзя, надо быстро закреплять сделанные подвижки. Поэтому он просит союзников срочно созвать съезд с турками. Видимо, и турки просили о том же, потому что уже на следующий день, 22 ноября, конгресс был созван.
Турки официально заявили о своем согласии уступить занятый русскими войсками Азов. В ответ Возницын снял требование о передаче русским Керчи. Турки, очевидно, ожидали большего - приднепровских городков, потому и заявление Прокофия Богдановича встретили кисло: уступает-де то, чего в руках у него нет.
Но дело было сделано. Стороны сдвинулись с крайних позиций и сделали шаг навстречу друг другу. Положение стало, как в дипломатической азбуке: А1 - В1.
ГЛАВА X ДЫБА, КНУТ И ОГОНЬ
Все бы хорошо на Дунае, только вести из Москвы шли недобрые: казни начались.
Как ни весел был Петр, одна мысль никогда не покидала его. Она путала его дела и омрачала пиры. С ней он засыпал, с ней и просыпался: откуда тянутся нити стрелецкого бунта, который так лихо подавил боярин Шеин на речке Истре у стен Новоиерусалимского монастыря?
Прав, тысячу раз был прав Патрик Гордон, когда уговаривал боярина потерпеть с расправой над бунташьей верхушкой, подождать Петра - он до корней докопаться захочет.
Так и случилось. Не поверил царь, что стрельцы сами по себе действовали, в одиночку. Откуда тогда такая ненависть если не к самому Петру, то к его окружению, к новым порядкам, которые он еще только-только собирался вводить? Не слишком ли они много знали для простых солдат? Тогда кто подстрекал их? Под чью дудку они плясали?
Поэтому сразу же по приезде в Москву, уже на четвертый день, велел собрать в Преображенское всех оставшихся в живых бунтарей - он сам будет вести расследование.
Ох, эти расследования! Тогда они означали только одно: допрос под пыткой, а значит, дыба, кнут и огонь - святая троица русского застенка. Мастер этого дела князь Ромодановский расстарался: в Преображенском 14 пыточных камер соорудил, ну прямо конвейер, который безостановочно, порой день и ночь, работал шесть дней в неделю. А на седьмой день, в воскресенье, как и было положено Господом, отдыхали. Даже статистика сохранилась: 1021 человек прошел через него.
Все было продумано до мелочей. Даже день, когда начался розыск, 17 сентября, был выбран не без умыс- ла - на него приходилось тезоименитство ненавистной Софьи.
Но признания, вырванные под пыткой, в полубреду, у истекающих кровью людей, поначалу мало что добавили к тому, что уже знал Петр от боярина Шеина. Как ни бились палачи, а все выходило, что стрельцы вроде бы действовали сами по себе. На все вопросы упорно отве- чали, что шли в Москву не для возмущения или бунта, а чтобы повидаться с семьями, от голоду и беды, потому что наги и босы и хотели бить челом о жалованье, которое давно уже не получали. И только в нескольких случаях глухо прозвучали настораживающие нотки хотели-де всеми четырьмя полками стать под Девичьим монастырем, чтобы просить царевну Софью взять прав- ление государством.
И только на третий день в пыточной камере Б.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23