И для того, чтобы активность показать, и для развития переговоров. Дело это не простое. Тут надо все предусмотреть заранее - и что на размен пустить в ходе долгих дебатов, но не проторговаться, а прийти к финалу с весомым для страны результатом.
Видимо, долго думал над всем этим Прокофий Богданович. По бумагам его видно, что не сразу решился на этот шаг. Но решился и 23 октября направил цесарскому послу Эттингену текст на латыни с хитрой пометкой, что это-де "первые статьи, которые направлены к учинению миры". В нем 10 пунктов, но нигде не сказано, что предлагается - мир или перемирие. Вообще нужно сказать, что даже по меркам сегодняшнем дня документ этот составлен мастерски. Все запросные позиции выставлены, но сделано это так, что они не заклинивают развития переговоров. А главное, документ этот глубок по смыслу: содержит такие положения, которые затем на столетия вперед определят направления русской внешней политики.
Но давайте по порядку.
Первое. В документе подтверждается, как бы мы сказали сейчас, статус-кво, то есть существующее положение. "Обоим Великим Государям, как Царскому Величеству Московскому, так Салтанову Величеству Турскому будучи в том миру, городами, месты, землями, реками, морями, лесами и иными всякими угодьи, владети тем, чем ныне кто владеет". Вот и все, больше ничего не сказано. Но за этой фразой кроется, что и Азов, и четыре городка в устье Днепра остаются в руках русских.
Второе. В порядке возмещения ущерба за набеги татар ("шкоду и убытки") Турция уступает России Керчь.
Третье. Запрещение набегов с обоих сторон - как татар, так и казаков. В случае нарушения - наказание смертной казнью.
Четвертое. Обмен пленниками: "Полон русской да казацкой да освободится".
Пятое. Свобода торговли и мореплавания: туркам - до Керчи, Азова, Киева и Москвы; русским - до Кафы, Синопа, Амастрии, Константинополя и далее. Внешне равенство, но по сути - выгода для России, так как до той поры Черное море для русских судов было закрыто.
Шестое. Покровительство православным христианам и их святыням. Эти статьи появились в договоре с Турцией впервые и затем в той или иной форме будут повторяться во всех позднейших договорах XVII и ХIХ веков. Суть их в том, что Россия брала под свое покровительство в делах веры многочисленных православных подданных султана и находившиеся в его владениях христианские святыни, включая Иерусалим.
Поэтому значение предложенного Прокофием Богдановичем документа не столько в том, что за Россией оставлялись завоеванные в этой войне земли, хотя, что греха таить, для Москвы тогда это было крайне важно, и не в том, что им было выдвинуто притязание на Керчь, а значит, и на Черное море. Его непреходящее значение, писал академик М. М. Бопкловский, в постановке впервые вопроса "о протекторате России над православными подданными султана, т. е. принципа, который составит потом одно из крупнейших слагаемых в той сумме вопросов, какую впоследствии принято было называть общим именем "восточного вопроса"".
Как же додумался до всем этого простой дьяк, выходец из Тульской губернии? В директивах, судя по тому, что дошло до нас, на этот счет никаких указаний не было. Так что постановка евосточного вопросаэ - это личная инициатива Возницына. Конечно, он знал, что русская дипломатия испокон веку покровительствовала христианам на Востоке. Он сам видел, а если не видел, то слышал, с каким почетом принимали при дворе Алексея Михайловича духовных иерархов из Сирии, Палестины, Александрии, Константинополя, Греции, Болгарии, Сербии и прочих земель. Поэтому почва для этой акции Возницына была давно подготовлена.
Узнав из разговоров с австрийцами и венецианцами, что они собираются включить в договоры с турками положения о покровительстве христианам, Возницын быстро сориентировался и сделал контршаг. Но Прокофий Богданович - и это видно из его бумаг - хорошо понимал, какое принципиально иное звучание получило бы это положение в русско-турецком соглашении. Австрийское покровительство распространялось бы на католиков - ничтожную горстку населения огромной Турецкой империи. Русская же опека - на многие подвластные Турции народы - болгар, греков, сербов и др., которые исповедовали православие и для которых Россия была естественной опорой в борьбе за национальное освобождение.
Из своего шатра в Карловицах Возницын пытается прощупать настроения единоверных балканских славян. Ему представляется - и об этом он докладывает царю, - что славяне настроены враждебно к угнетателям-туркам, что они поддержат русских в войне с Оттоманской империей и эти настроения открывают широкие перспективы для русской политики. "Естли бы дойти до Дуная, - пишет Прокофий Богданович в Москву, - не токмо тысячи, но и тьмы нашего народа и языка, и веры, и все миру не желают".
ГЛАВА VIII НУЖНА ЛИ БОРОДА ДИПЛОМАТУ
Теперь самое трудное. До сих пор можно было придерживаться дневников самом Возницына, в которых он довольно скрупулезно записывал все, что произошло в Карловицах, вперемежку со своими оценками и соображениями. Настал, однако, момент на короткое время оторваться от этих записей и попытаться - на их же основе представить себе другую, черновую, если хотите, часть его деятельности: то, нщ чем он не мог не размышлять долгими бессонными ночами, но о чем он, конечно же, не писал в Москву.
Испокон веку каждый, кто отправлялся за рубеж с дипломатической миссией, как только пересекал границу, начинал мучиться вопросом: а что там дома? Директивы-то директивами, но что варится там, в теремах за Кремлевской стеной, на дипломатической кухне? Каких поворотов в политике следует ожидать, чтобы не получилосьтак, что посол московский в старую дуду дудит, а из белокаменной уже новая музыка разносится, а его, посла, никто и не предупредит.
Чего греха таить, сколько раз случалось, что в иностранных столицах эту музыку раньше улавливали и над ним же, послом, насмехались - пусть, мол, покрутится.
И в век телеграфа такие мысли порой мозг сверлят. А что говорить про век XVII, когда и спрашивать-то бесполезно до Москвй из иной столицы и за месяц недоскачешь, да столько же назад. Пока курьер обернется, глядишь, новая мелодия зазвучала... Это не только к московским послам относится. И австрийцы, и французы, и англичане все время на свои столицы оглядывались, чтобы, не дай Бог, петуха не пустить.
Правда, царь Петр строго велел информировать своих послов о том, что готовит Москва. Случай такой вышел. Во время осады Азова непонятно почему задержались и приехали только в разгар штурма нанятые за границей специалисты по осаде крепостей. Нужно было под крепостные стены подкопы вести, мины закладывать, а инженеров нет. Из-за этого мном солдат зря положили. Петр тогда сильно сердился и велел расследовать, почему промашка вышла с приездом иностранцев. Оказалось - переосторожничал дьяк Емельян Украинцев. Боясь утечки информации, посчитал опасным осведомлять о планах азовской кампании русского посланника в Вене. А тот, не зная сроков, не поспешил с отправкой специалистов.
В письме к Андрею Виниусу царь возмущался: "В своем ли уме дьяк!" Посланнику доверены высшие государственные тайны, а то, что известно всем, от него скрывают. Царь приказал Украинцеву подробно информировать послов. "А что он не напишет на бумаге, то я допишу ему на спине".
Хорошо сказал Петр. Но знал Прокофий Богданович, что царь сам указаний не пишет. А пока до дьяка дойдет, он порой такую диспозицию учинит, что и рад не будешь ее получить: вроде как стой здесь - беги туда. И такое бывало. Но это еще полбеды - хуже нет неизвестности.
Поэтому каждую весточку, каждый слух из далекой Москвы жадно ловил Прокофий Богданович, голову ломал, гадая, что бы они значили и как ему дальше вести дело, что подправить и куда повернуть.
Читатель помнит, наверное, что оставили мы Прокофия Богдановича в занесенном снегом шатре на берегу Дуная, терпящим стужу и нужду, отрезанным от всего мира. Казалось бы, ну какие весточки, какие слухи могли доходить до него в этот глухой угол ничейной земли на краю Европы? А вот доходили. Прокофий Богданович и это устроил.
* * *
Нужно сказать, что Вена в те времена была одним из центров европейской политики, а потому буквально кишела дипломатами. Не только европейские короли, но и каждый немецкий курфюрст, герцог, рейхсграф, вольные города и даже монастыри имели при венском дворе своих послов. Венские придворные исчислялись десятками тысяч. На блистательных балах и приемах, на завтраках и обедах эта армия сановников пережевывала не столько изысканную пищу, сколько политические сплетни и дипломатические новости. Отсюда, нередко прямо с балов и обедов, полупьяные курьеры развозили эти слухи по европейским столицам,
Еще будучи в Вене, Прокофий Богданович все это подметил и в глухую карловицкую дыру собственный канал информации наладил. Подьячий Михайло Волков, оставленный Возницыным в Вене сторожить посольский двор, оказался расторопным малым. Он регулярно, два раза в неделю, посылал Прокофию Богдановичу на берег Дуная австрийские газеты - куранты, а главное - информацию о политических новостях, обсуждавшихся в дипломатических салонах Вены.
Так что не был отрезан от жизни Прокофий Богданович. И даже в заброшенных на край света Карловицах держал в руках скользкие ниточки европейской политики.
Но из всего потока информации особо выделял все, что было связано с Москвой. По крупинкам собирал самые разнообразные сведения, порой и противоречивые, пытаясь, как из мозаики, составить цельную картину московской политики.
Вена и для такой аналитической работы была самым подходящим местом. Не только потому, что Вена с Россией отношения поддерживала, а во дворцах венских нередко шушукались, пересказывая депеши, которые слал из Москвы венский посол Гвариент. Было и другое, может быть, еще более важное, с точки зрения Прокофия Богдановича.
Через Вену тогда пролегал путь, по которому десятки молодых людей ехали из Москвы на Запад обучаться математике, естествознанию и мореплаванию. Навстречу им двигались сотни офицеров, кораблестроителей, мореходов, фабричных и иных мастеров. И каждый что-либо интересное да скажет. Из этого потока и удил Прокофий Богданович нужные ему сведения - сначала сам, когда был в Вене, а затем через Волкова.
Но самыми интересными были, конечно же, встречи с русскими гонцами, которые раз, а то и два раза в месяц привозили Возницыну из Москвы почту. Радушно встречал промерзших и усталых курьеров Прокофий Богданович. Жарко топил печь, стол уставлял всякой снедью, не скупился, а главное подливал, что покрепче. А уж потом расспрашивал дотошно, с пристрастием, почти что пытал, только ласкою - как могут делать только те, кто живет на чужбине, а помыслами дома: в Твери, Туле, Воронеже, и, уж конечно, в шумной, грязной, но до боли родной Москве. Ведь что русский человек за границей - от тепла и ласки, да от выпитого размякнет и станет рассказывать хоть и мало знакомому, но своему соотечественнику, тем более послу, все, что знает. А знали курьеры хоть мало, да слышали много, о чем в теремах, да на площадях и еще в корчмах на бесконечных трактах говорили люди. Все это слухи, конечно, но и их знать надо - они "направления умов" показывают.
А слухи из Москвы ползли темные, непонятные, а то и вовсе страшные.
* * *
С восходом солнца 26 августа 1698 г. по Москве прошел слух: царь вернулся. Он прибыл в белокаменную накануне вечером, никого не предупредив. В Кремль не заезжал, но, проводив Лефорта, оказался в Немецкой слободе и поспешил к Анне Монс. Крепка, значит, была любовь - и полуторагодичная разлука не повлияла. А после укатил в Преображенское отсыпаться.
С утра, по мере того как молва о его приезде катилась по Москве все дальше и дальше, в Преображенское стали съезжаться бояре и дворяне, чтобы приветствовать царя с возвращением, показать ему свою любовь и преданность. Вопреки обычаям, вход во дворец в это утро был открыт всякому.
Петр, по свидетельству очевидцев, которое дошло и до Вены, выглядел довольным. Едва ли он притворялся, скрывая свои истинные чувства, да и не в обычае Петра было в чем-либо себя стеснять. Он, видимо, и вправду был рад, что вернулся домой после долгого и муторного путешествия...
По старой московской традиции бояре попадали на колени, но Петр стал их поднимать, обнимать и целовать, как близких друзей. Слезы умиления застилали глаза. Но что это? Неожиданно и непонятно откуда Петр выхватывает огромные ножницы, какими пользуются цирюльники, и режет боярам бороды, Первой жертвой стал застывший от изумления боярин Шеин - тот самый, который совсем недавно разгромил восставших стрельцов под Новым Иерусалимом. За ним - князь Ромодановский, преданность которого Петру сравнивали с собачьей. Одна за другой падали на пол боярские бороды, и вскоре в зале не осталось никого, кто мог бы ернически ткнуть пальцем в мерзко омленное лицо другого. Вокруг были новые незнакомые лица с тлыми красными щеками, мокрыми губами, отвислыми подбородками. Тьфу, срам какой!
И после этого, где бы ни появлялся Петр - на балу или на ужине, все, кто был с бородами, уходили безбородыми. Неделю спустя после возвращения на балу у боярина Шеина он приказал придворному шуту Якову Тургеневу исполнять роль брадобрея, и тот бегал по зале с острой бритвой, кромсая налево и направо ненавистные бороды. Ох и тяжко пришлось их владельцам: бороды были длинными и густыми, а брили их по-сухому и наспех, вместе с кожей и мясом. Но никто не осмеливался протестовать Петр больно драл за уши тех, кто пробовал выказать недовольство.
Не поверил было Прокофий Богданович этим гнусным слухам. Но нет, по всем линиям сходилось - бреют бороды всем, кроме попов и крестьян. И уже потом, ночью, обдумывая услышанное, ежился Возницын, дрожащей рукой ощупывал свою холеную роскошную бороду: ну как же без нее? Ведь для каждого православного борода - это символ веры и самоуважения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23