Я знаю, где стать, чтобы сойти как можно ближе к выходу в город. «Никогда не садись в первый вагон,– говорит дядя Асфальт.– Если поезд с чем-нибудь столкнется, его раздавит всмятку – и будь предельно внимателен на платформе, когда поезд подходит, чтобы тебя не столкнули под колеса». Я люблю вдыхать настой из запахов пота, духов, раздавленной еды, копоти, косметики. Я люблю вглядываться в отражения лиц, пока не покажется, что я могу листать их воспоминания. Подводные лодки возят трутней, черепа возят воспоминания, и то, что для одного человека – выгребная яма, для другого может быть раем.
***
– Эйдзи!
Андзю, кто же еще. Луна сияет, словно прилетевший за добычей НЛО, воздух насыщен благовониями, которые бабушка воскуряет в жилых комнатах, чтобы отпугнуть комаров. Андзю говорит шепотом, чтобы не разбудить ее:
– Эйдзи!
Забравшись на высокий подоконник, она обхватывает колени руками. На татами и выцветшей фусуме пляшут бамбуковые тени.
– Эйдзи! Ты не спишь?
– Сплю.
– Я наблюдала за тобой. Ты – это я, только мальчик. Но ты храпишь.
Она хочет разбудить меня, вот и злит.
– Не храплю.
– Храпишь, как свинья. Угадай, где я была.
– Дайте мне поспать.
– В туалетной яме.
– На крыше! Туда можно залезть по балконному шесту. Я нашла дорогу. Там так тепло. Если смотреть на Луну долго-долго, то увидишь, как она движется. Я не могла уснуть. Какой-то настырный комар все время меня будил.
– А меня будит моя настырная сестра. Завтра у меня футбольный матч. Мне нужно выспаться.
– Значит, тебе нужно ночью чего-нибудь съесть, чтобы подкрепиться. Смотри.
Сбоку стоит поднос. Омоти, соевый соус, маринованный дайкон, арахисовое печенье, чай. У нас будут неприятности.
– Когда Пшеничка узнает, она…
Андзю выражением лица и голосом пытается изобразить Пшеничку:
– Может, ваша мать и дала вам кости, малютки, но за то, что у вас в голове, благодарите только меня!
Я смеюсь, как всегда.
– Ты одна ходила на кухню?
– Я сказала привидениям, что я – одна из них, и они мне поверили.
Андзю подпрыгивает и бесшумно приземляется мне в ноги. Я понимаю, что сопротивление бесполезно, поэтому сажусь и кусаю скрипучий кусок маринованной редьки. Андзю проскальзывает ко мне под футон и макает омоти в блюдце с соевым соусом.
– Мне снова снилось, что я летаю. Только приходилось махать крыльями изо всех сил, чтобы удержаться в воздухе. Я видела, как целая толпа людей ходит туда-сюда, а еще ту полосатую цирковую палатку, где жила мама. Я уже хотела спикировать на нее, когда этот комар меня разбудил.
– Ты поосторожней со своими падениями.
– Андзю жует.
– Что?
– Если тебе приснится, что ты падаешь и бьешься о землю, ты на самом деле умрешь, прямо в постели.
Какое-то время Андзю продолжает жевать.
– Кто так говорит?
– Ученые так говорят.
– Чепуха.
– Ученые это доказали!
– Если тебе приснилось, что ты упал, ударился о землю и умер, как может кто-нибудь узнать, что тебе снилось?
Я обдумываю эту мысль. Андзю молча наслаждается победой. Лягушки то начинают свой концерт, то умолкают, будто миллионы маримб. Где-то далеко спит море. Мы громко жуем одну омоти за другой. Вдруг Андзю начинает говорить странным голосом – я не помню, чтобы она когда-нибудь раньше так говорила:
– Я больше не вижу ее лица, Эйдзи.
– Чьего лица?
– Маминого. А ты?
– Она болеет. Она лежит в специальной больнице.
Голос Андзю дрожит.
– А если это неправда?
А?
– Это правда!
У меня такое чувство, будто я проглотил нож.
– Она такая же, как на фотографиях.
– Это старые фотографии.
Почему сейчас? Андзю вытирает глаза ночной рубашкой и отводит взгляд. Я слышу, как она стискивает зубы и давит что-то в горле.
– Сегодня после обеда, когда ты был на тренировке, Пшеничка послала меня в магазин госпожи Танака купить пачку стирального порошка. Там была госпожа Оки со своей сестрой из Кагосимы. Они стояли в глубине магазина и не сразу меня заметили, поэтому я все слышала.
Нож вонзается мне в кишки.
– Слышала что?
– Госпожа Оки сказала: «Эта девчонка Миякэ, конечно, здесь не показывается». Госпожа Танака сказала: «Конечно, у нее нет на это права». Госпожа Оки сказала: «Не смеет. Бросила двоих детишек на бабушку и дядьев, а сама живет в Токио со своими роскошными мужчинами, модными квартирами и машинами». Потом она увидела меня.
Нож поворачивается. Сдавленно всхлипывая, Андзю ловит ртом воздух.
– И что?
– Выронила яйца и поскорее вышла.
В лунном свете тонет мотылек. Я вытираю Андзю слезы. Они такие теплые. Потом она отталкивает меня и упрямо съеживается.
– Послушай.– Я гадаю, что бы такое сказать.– Эта госпожа Оки со своей сестрой из Кагосимы и госпожа Танака вместе с ними – ведьмы, которые пьют собственную мочу.
Я предлагаю ей кусок маринованного дайкона, но Андзю качает головой. Лишь бормочет:
– Разбитые яйца. Повсюду.
***
«Фудзифильм» показывает 02:34. Спать. Спать. Ты засыпаешь. Твои веки тяжелееееееют. Дайте мне поспать. Пожалуйста. Мне завтра на работу. Уже сегодня. Закрываю глаза – и вижу тело, падающее в никуда. Кубарем. Таракан до сих пор сражается с клеем. У тараканов есть особые органы чувств, благодаря которым они пускаются наутек еще до того, как информация об опасности поступит в мозг. И как только ученые выясняют такие вещи? Тараканы даже книги едят, если не попадется ничего посочнее. Кошка бы вышибла из Таракана дух. Кошка. Кошка знает тайну жизни и смерти. Среда, вечер, я возвращаюсь с работы.
– Ну, как дела в конторе, любезный? – спрашивает Бунтаро, потягивая из банки кофе со льдом.
– Неплохо,– отвечаю я.
– Бунтаро допивает последние капли.
– А что у тебя за коллеги?
– Я еще мало с кем знаком. Суга, парень, место которого я займу, мнит себя самым крутым киберпреступником всех времен и народов. Госпоже Сасаки, моему боссу, я, похоже, не очень-то по душе, но мне она все равно нравится. Господин Аояма, ее босс, такой напыщенный тип, что удивительно, как не скрипит при ходьбе.
Бунтаро закидывает банку в мусорное ведро, и тут входит клиент со стопкой видеокассет. Я забираюсь в свою капсулу, падаю на футон и в сотый раз читаю письмо Акико Като. Пока в комнате сгущаются сумерки, поигрываю на гитаре. Я еще не могу позволить себе купить подходящие светильники, поэтому довольствуюсь дряхлой лампой, которую мой предшественник держал в глубине шкафа. Внезапно решаюсь себе признаться, что смутная надежда, которой я тешил себя всю жизнь, будто, приехав в Токио, рано или поздно встречу своего отца,– смехотворна. Достойна жалости. Вместо того чтобы принести освобождение, правда погружает меня в такое уныние, что я не могу больше играть. Сворачиваю футон, усаживаюсь на него и включаю телевизор, спасенный на прошлой неделе из кучи мусора. Этот телевизор – полное дерьмо. Зеленый цвет в нем становится сиреневым, а синий – розовым. Я настроил пять каналов, и еще один с помехами. Все передачи – тоже дерьмо. Губернатор Токио заявляет, что в случае землетрясения все черные, испанцы и корейцы взбесятся и начнут грабить, насиловать и мародерствовать. Переключаю канал. Фермер рассказывает, как свиньи жиреют, поедая собственное дерьмо. Переключаю канал. Токийские «Гиганты» одерживают верх над хиросимским «Карпом». Достаю из холодильника упаковку уцененного суси. Переключаю канал. Идет игра, в которой участникам задают вопросы о мелких подробностях отрывка из фильма, который они только что видели. Краем глаза замечаю крадущуюся тень. Вдруг она бросается прямо на меня, и я чуть не роняю свой ужин на пол.
– А-а-а-а!
Мне под ноги прыгает черная кошка. Она зевает во всю свою клыкастую пасть. Кончик хвоста у нее белый. На шее – ошейник в шотландскую клетку.
– Кошка,– бессмысленно бормочу я, пока пульс пытается вернуться к нормальному ритму.
Должно быть, она спрыгнула на балкон с карниза и пролезла внутрь сквозь дыру в москитной сетке.
– Ты же потерялась!
Кошка не из тех, кого легко смутить. Я резко топаю ногой, как люди обычно делают, чтобы отпугнуть животных, но ее этим не проймешь. Кошка смотрит на суси и облизывается.
– Послушай,– говорю я,– пойди и поищи домохозяйку, у которой в холодильнике полно остатков от ужина.
Кошка невозмутимо молчит.
– Одно блюдечко молока,– говорю я ей.– И ты уйдешь.
– Кошка опустошает его, едва я успеваю налить. Еще.
– Это последнее, ладно?
Пока кошка лакает молоко, на этот раз более сдержанно, я спрашиваю себя, с каких это пор я разговариваю с животными. Она смотрит, как я сдуваю пушинку с последнего кусочка суси. Так что в итоге мне достается пачка крекеров, а Кошка уминает свежую рыбу, осьминога и тресковую икру.
Если выйти из вокзала Уэно в парк, пройти мимо концертного зала с музеями и обойти вокруг фонтана, то вы попадете в аллею, обсаженную высоким кустарником. Здесь, в палатках, сооруженных из кусков небесно-голубого полиэтилена и деревянных шестов, живут бездомные. В самых лучших есть даже двери. Я думаю, именно там живет Дама с фотографиями. Она появилась у стойки для приема заявлений во вторник, прямо перед обеденным перерывом. Это был самый жаркий день за всю неделю. Асфальт напоминал размякший шоколад. На ней был плотно повязанный головной платок, длинная юбка непонятной расцветки и потрепанные теннисные тапочки. Сорок, пятьдесят, шестьдесят лет – по обветренному лицу с глубоко въевшейся грязью невозможно было угадать ее возраст. Суга ухмыльнулся и, заявив, что у него перерыв, улизнул в туалет предаваться самобичеванию. Эта бездомная женщина напомнила мне фермерских жен с Якусимы, только она еще более заторможенная. Ее взгляд не может удержаться на одной точке. Голос у нее надтреснутый и шипящий.
– Я их потеряла.
– Что вы потеряли?
Она переминается с ноги на ногу.
– Вам их еще не приносили?
Тянусь к стопке бланков заявлений о пропаже.
– Так что вы потеряли?
Она кидает на меня быстрый взгляд.
– Фотографии.
– Вы потеряли фотографии?
Она достает из кармана луковицу и начинает счищать хрустящую коричневую шелуху. У нее почерневшие, покрытые струпьями пальцы.
Повторяю попытку.
– Вы потеряли фотографии в поезде или на вокзале?
– Она по-прежнему уклоняется от ответа.
– Старые-то мне вернули…
– Мне бы очень помогло, если бы вы рассказали немного подробнее о…
Она лижет луковицу.
– А вот новые я обратно не получила.
– Это были ценные фотографии?
Она кусает луковицу. Луковица хрустит.
Из бокового кабинета выходит госпожа Сасаки и кивает Даме с фотографиями.
– Ну и пекло сегодня.
Дама с фотографиями говорит, жуя луковую жвачку:
– Они мне нужны, чтобы прикрыть часы,.
– Боюсь, сегодня у нас фотографий нет. Возможно, завтра вы их найдете. Не пробовали искать около пруда Синобадзу? Дама с фотографиями хмурится:
– Что это моим фотографиям там делать?
– Госпожа Сасаки пожимает плечами:
– Как знать? В жару там прохладно.
– Она кивает:
– Как знать…
– И бредет прочь.
– Она постоянный клиент?
Госпожа Сасаки направляется к письменному столу.
– Мы входим в ее маршрут. Просто будь с ней вежлив, это ведь ничего не стоит. Ты понял, что за «фотографии» она имела в виду?
– Наверно, какой-нибудь семейный альбом?
– Сначала я тоже поняла ее буквально.– Госпожа Сасаки, как всегда, точно выбирает слова.– Но, похоже, что она говорит о своих воспоминаниях.
Мы смотрим, как она исчезает в мерцающем свете. Цикады гудят то тише, то громче.
– Мы – это всего лишь наши воспоминания.
***
Луна передвинулась. Успокоившись, Андзю маленькими глотками пьет чай. Я где-то на границе между сном и бодрствованием. Изо всех сил пытаюсь вспомнить мамино лицо. Мне кажется, что я помню запах ее духов, но точно сказать не могу. Чувствую, как Андзю устраивается внутри калачика, которым я свернулся. Она все еще думает о маме.
– Последний раз мы с ней виделись в доме дяди Толстосума в Кагосиме. Когда в последний раз уезжали с Якусимы.
– В день рожденья секретного пляжа. Два года назад?
– Три. Два года назад был день рожденья надувной лодки.
– Она уехала так неожиданно. Пробыла целую неделю, а потом просто исчезла.
– Хочешь, расскажу секрет?
– Я тотчас просыпаюсь.
– Настоящий?
– Я уже не маленькая. Конечно, настоящий.
– Тогда давай.
– Пшеничка велела никому не рассказывать, даже тебе.
– О чем?
– О том, почему она тогда уехала. Я говорю о маме.
– И ты молчала три года? Я думал, она уехала, потому что заболела.
Андзю зевает, демонстрируя равнодушие к тому, что я думаю или думал.
– Расскажи.
– В тот день я плохо себя чувствовала. Ты был на футбольной тренировке. Я делала уроки за столом на первом этаже. Мама стала готовить тэмпуру.
Голос Андзю будто надломился. По мне, лучше бы она рыдала.
– Она макала в тесто разные странные вещи.
– Какие странные вещи?
– Несъедобные. Свои часики, свечку, чайный пакетик, лампочку. Лампочка лопнула в кипящем масле, а мама нехорошо засмеялась. Кольцо. Потом она положила все это на блюдо со слоем мисо и поставила передо мной.
– И что ты сказала?
– Ничего.
– А она?
– Она сказала, что это игра. Я сказала: «Ты пьяная». Она ответила, что это все из-за Якусимы. Я спросила, почему она не может играть без выпивки. Она спросила, почему мне не нравится, как она готовит. Она велела, чтобы я съела свой ужин, как примерная девочка. Я сказала: «Я не могу есть такие вещи». И она рассердилась. Помнишь, какой ужасной она иногда бывала, когда приезжала к нам? Я не помню, как она выглядит, но это я помню.
– Что было потом?
– Пришла тетя Толстосум и увела ее в спальню. Я слышала…– Андзю глотает слезы.– Она плакала.
– Мама плакала?
– Тетя Толстосум вернулась и сказала, что если я кому-нибудь расскажу об этом, то может прийти плохой доктор и забрать маму.– Андзю хмурится.– Поэтому я вроде как заставила себя об этом забыть. Но не по-настоящему.
Ухает сова.
Я должен заснуть. Андзю покачивается, медленно-медленно.
Вдалеке лает собака, потревоженная реальностью или воспоминанием.
– Не езди завтра в Кагосиму, Эйдзи.
– Я должен ехать. Я защитник.
– Не езди.
Я не понимаю.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10