Думаю, что нет. Гольф – это так скучно, если знаешь, что наверняка попадешь во все лунки. Существование тянется так… несущественно.
Полонски уже не делает заметок.
– Так как же вы проводите время?
– Я ищу развлечение в вас. Возьмите, например, эту войну. Дешевый фарс.
– Я не религиозен, м-р Воорман…
– Поэтому я вас и выбрал.
– …но что же это за Бог, которому война кажется развлечением?
– Бог, которому скучно. Да. Людям дано достаточно воображения, так что придумайте что-нибудь новенькое, чтобы меня развлечь.
– А вы будете наблюдать из своей роскошной камеры?
С улицы доносится треск орудийных залпов.
– Роскошь, нищета – какая разница, если ты бессмертен? Мне вообще нравятся тюрьмы. Для меня они как шахты, где добывают иронию. К тому же заключенные более забавны, чем сытые прихожане. Вы тоже меня развлекаете, добрый доктор. Вам велели признать меня либо мошенником, либо сумасшедшим, а вы в конце концов признали мое божественное могущество.
– Это не доказано.
– Верно, доктор Крепкий Орешек, верно. Но не бойтесь, у меня хорошие новости. Мы с вами поменяемся местами. Вы будете жонглировать временем, силой земного притяжения, движением волн и частиц. Вы сможете просеивать сквозь сито мусор человеческих стремлений, отыскивая крупинки незаурядности. Вы будете смотреть, как во имя ваше подстреливают воробьев и грабят континенты. Вот. А я приложу все усилия, чтобы заставить вашу жену улыбаться, и еще я хочу отведать бренди начальника тюрьмы.
– Вы больной человек, м-р Воорман. Этот трюк с Бельгией ставит меня в тупик, но…
Доктор Полонски застывает на месте.
Воорман насвистывает национальный французский гимн.
Смена кадра.
– Время вышло,– говорит доктор.– Мне нора.
– Что…– У заключенного перехватывает горло.
Доктор разминает вновь обретенные мускулы. ,
– Что вы со мной сделали? – пронзительно кричит заключенный.
– Если вы не умеете разговаривать как разумный взрослый человек, я закончу нашу беседу.
– Верните меня обратно, чудовище!
– Скоро научитесь.– Доктор защелкивает свою сумку.– Следите за Балканами. Горячая точка.
Заключенный вопит:
– Охрана! Охрана!
Дверь со скрипом отворяется, и доктор сокрушенно качает головой. К бьющемуся в истерике узнику приближаются надзиратели с жужжащими электрическими стрекалами.
– Арестуйте этого самозванца! – настоящий доктор Полонски! Это посланник ада, вчера он заставил Бельгию исчезнуть с лица земли!
Заключенный визжит и корчится – охранники пропускают через его тело пять тысяч вольт.
– Прекратите этот кошмар! Он хочет трахнуть мою жену!
Он стучит закованными в кандалы ногами. Тук. Тук. Тук.
***
Лучше бы я не трогал свои угри – лицо напоминает жертву нападения летучего краба. Снаружи стучат и дергают ручку. Я зачесываю назад смазанные гелем волосы и открываю дверь. Это Лао-Цзы.
– Вы не торопитесь, Капитан.
Я извиняюсь и решаю, что час штурмовать «Пан-оптикон» почти настал. Вот только выкурю последнюю. Я смотрю, как рабочие устанавливают гигантский телеэкран на стену соседнего с «Пан-оптиконом» здания. Официантка с прекрасной шеей закончила смену – на часах без шести минут три – и сняла униформу. Теперь на ней пурпурный свитер и белые джинсы. Смотрится она просто круто. Вдова на прощанье выговаривает ей у автомата с сигаретами, но тут Ослица взывает о помощи – Вдова бросает мою официантку, оборвав себя на полуслове, и отправляется принимать заказы у внезапно нахлынувшей толпы посетителей. Девушка с прекрасной шеей беспокойно поглядывает на часы, чувствует, что ее мобильный завибрировал, и отвечает на звонок, повернувшись в мою сторону и прикрыв рот ладонью, чтобы никто не слышал. Ее лицо светлеет, и я чувствую укол ревности. Еще не осознав этого, я выбираю сигареты в автомате рядом с ней. Подслушивать нехорошо, но кто обвинит меня, если я просто случайно услышу, что она говорит?
– Да, да. Позовите Нао, пожалуйста.
– Наоки – парень или Наоко – девушка?
– Я немного опоздаю, так что начинайте без меня.
– Начинайте что?
– Фантастический дождь, да? – Она делает движения свободной рукой, как будто играет на пианино.– Да, я помню, как добраться.
Куда?
– Комната сто шестьдесят два. Я знаю, что осталось две недели.
До чего? Тут она смотрит на меня и видит, что я смотрю на нее. Вспоминаю, что должен выбирать сигареты, и начинаю изучать ассортимент. На рекламной картинке женщина, напоминающая юриста, курит «Салем».
– У тебя разыгралось воображение. Увидимся через двадцать минут. Пока.
Она кладет телефон в карман и покашливает, прочищая горло.
– Вы все успели услышать, или повторить то, что вы пропустили?
О ужас – она обращается ко мне. Я вспыхиваю так жарко, что почти дымлюсь. Смотрю на нее снизу – потому что стою, согнувшись, чтобы забрать из автомата свой «Салем». Девушка не так уж и рассердилась, но напором может поспорить с буровой установкой. Подбираю слова, чтобы растопить лед ее презрения и сохранить лицо.
– Э-э…– Это все, что мне приходит в голову.
– Ее взгляд безжалостен.
– Э-э? – повторяет она.
Я с трудом сглатываю и трогаю рукой шершавые листья растения в кадке.
– Я все думал,– говорю я, запинаясь.– Являются ли эти растения, э-э, искусственными. Являются. По-моему.
Ее взгляд подобен смертоносному лучу.
– Некоторые – настоящие. Некоторые – подделка. Некоторые – просто дерьмо.
Вдова возвращается, чтобы закончить прерванную речь. Я, как таракан, отползаю к своему кофе. Хочется выбежать на улицу и попасть под самосвал, а еще выкурить сигарету, чтобы успокоиться, прежде чем идти узнавать у адвоката своего отца имя и адрес его клиента. Похлопывая себя по заднице, возвращается Лао-Цзы.
– Ешь больше, ери больше, мечтай меньше, живи дольше. Эй, Капитан, не найдется сигаретки?
Зажигаю одной спичкой две штуки. Девушка с прекрасной шеей наконец выбралась из кафе «Юпитер». Грациозной походкой она переходит на другую сторону залитой лужами авеню Омэкайдо. Надо быть честным. Солжешь один раз, и доверия к тебе уже не будет. Забудь о ней. Не твоего поля ягода. Она – музыкантша, учится в Токийском университете. У нее есть друг – дирижер по имени Наоки. Я – безработный и окончил среднюю школу только потому, что учителя прониклись сочувствием к моему бедственному положению. Она из хорошей семьи, спит в комнате с настоящими картинами, писанными маслом, и энциклопедиями на компакт-дисках. Ее отец, кинорежиссер, позволяет Наоки ночевать у них в доме, принимая в расчет его деньги, талант и безукоризненные зубы. У меня нет семьи, сплю я в капсуле размером с упаковочный ящик в Кята-Сэндзю вместе со своей гитарой, зубы у меня не шатаются, но и ровными их не назовешь.
– Прелестное создание,– вздыхает Лао-Цзы.– Мне бы ваши годы, Капитан…
Я чудом избежал смерти под колесами «скорой помощи», несущейся по улице Кита,– другой бы тут же вышел из игры и отправился прямиком на вокзал Синдзюку. Сам себе удивляюсь. Немногочисленные светофоры, что есть на Якусиме, стоят там просто для красоты, здесь же светофоры – жизнь и смерть. Когда я вчера вышел из автобуса, то заметил, что воздух в Токио пахнет, как изнанка карманов. Сегодня уже не замечаю. Наверное, я тоже стал пахнуть, как изнанка кармана. Поднимаюсь по ступеням «Пан-оптикона». За последние семь лет я так часто представлял себе этот момент, что сейчас не могу поверить в то, что он настал. Но он настал. Вращающаяся дверь медленно вращается. От охлажденного воздуха волоски у меня на руках встают дыбом – зимой при такой температуре включают отопление. Мраморный пол цвета выбеленной кости. Пальмы в бронзовых кадках. По отполированному полу идет на костылях одноногий мужчина. Скрип резины, клацанье металла. Мои кроссовки вдруг издают глупый крякающий звук. Девять человек, пришедшие на собеседование, ожидают в одинаковых кожаных креслах. Все они моего возраста и выглядят как клоны одного существа. Клоны трутня. «Что за глупое кряканье?» – дружно думают они. Подхожу к лифтам и начинаю разглядывать указатели в поисках таблички «Осуги и Босуги. Юридическая фирма». Сосредоточься на награде. Возможно, уже сегодня к вечеру будешь звонить в дверь своего отца.
– Куда это ты, малыш?
Оборачиваюсь.
Из-за стойки на меня сердито смотрит охранник. Восемнадцать глаз, принадлежащих клонированным трутням, устремляются в мою сторону.
– Тебя не научили читать? – Он стучит костяшками пальцев по табличке с надписью «ПОСЕТИТЕЛИ ОБЯЗАНЫ СООБЩИТЬ О СЕБЕ У СТОЙКИ ОХРАНЫ».
Сконфуженно кивнув, возвращаюсь назад. Он скрещивает руки на груди.
– Ну?
– У меня дело в «Осуги и Босуги», юридической фирме На его фуражке вышито: «ПАН-ОПТИКОН. СЛУЖБА ОХРАНЫ».
– Высоко летаешь. А с кем именно у тебя назначена встреча?
– Назначена встреча?
– Назначена встреча. Есть такое слово.
Восемнадцать клонированных ноздрей чувствуют, как в воздухе потянуло унижением.
– Я надеялся, э-э, переговорить с госпожой Акико Като.
– И госпожа Като в курсе, какая честь ее ожидает?
– Не совсем, потому что…
– Значит, встреча тебе не назначена.
– Послушайте…
– Нет, это ты послушай. Здесь тебе не супермаркет. Это частное здание, где ведутся дела щекотливого свойства. Ты не можешь вот так запросто влететь сюда. В эти лифты не заходит никто, кроме сотрудников компаний, расположенных в здании, или тех, кому назначена встреча, или тех, у кого есть другая веская причина здесь находиться. Понятно?
Восемнадцать ушей вслушиваются в мой дикий акцент.
– Тогда могу ли я назначить встречу через вас?
Ошибка. Охранник распаляется еще больше, к тому же один из клонов своим хихиканьем подливает масла в огонь.
– Ты не расслышал. Я – охранник. Я не администратор. Мне платят за то, чтобы я держал пустозвонов, торговцев и прочий сброд подальше отсюда. То есть не пускал бы внутрь.
Экстренные меры по борьбе со стихией.
– Я не хотел обидеть вас, я просто…
Слишком поздно для борьбы со стихией.
– Слушай, малыш,– охранник, сняв очки, протирает стекла,– по акценту видно, что ты не отсюда, так слушай, я объясню тебе, как мы работаем здесь, в Токио. Ты уберешься, пока я окончательно не разозлился. Назначишь встречу со своей госпожой Като. Придешь в назначенный день, за пять минут до назначенного времени. Подойдешь ко мне и назовешь свое имя. Я получу подтверждение того, что тебя ожидают, у администратора «Осуги и Босуги». Тогда, и только тогда, я разрешу тебе войти в один из этих лифтов. Ты понял?
Я делаю глубокий вдох.
Охранник с шумом раскрывает газету.
Вместе с испариной после дождя на Токио снова проступает копоть. Набравший силу зной выпаривает лужи. Уличный музыкант поет так фальшиво, что прохожие просто обязаны отнять у него мелочь и разбить его гитару о его же голову. Я иду к станции метро Синдзюку. Толпы людей сбиваются с шага, оглушенные зноем. Отцовская дверь затерялась в неизвестном квадрате моего токийского путеводителя. Меня сводит с ума крошечный кусочек серы, который застрял у меня в ухе так глубоко, что я не могу его выковырять. Ненавижу этот город. Я прохожу мимо зала Для кэндо – из-за оконной сетки вырывается зубодробительный лязг рассекающих кости бамбуковых мечей. На тротуаре стоит пара ботинок – как будто их обладатель неожиданно превратился в пар и его сдуло ветром. Меня терзают разочарование и усталое чувство вины. Я нарушил своего рода неписаный договор. С кем? Автобусы и грузовики закупоривают транспортные артерии, пешеходы просачиваются сквозь щели. Когда-то я увлекался динозаврами – согласно одной теории, они вымерли оттого, что захлебнулись в собственном навозе. Когда в Токио пытаешься добраться из пункта «А» в пункт «Б», эта теория уже не кажется нелепой. Ненавижу рекламные плакаты на стенах, капсулы, тоннели, водопроводную воду, подводные лодки, воздух, надписи «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» на каждом углу и «ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ КЛУБА» над каждой дверью. Хочу превратиться в ядерную боеголовку и стереть этот погрязший в навозе город с лица земли.
2
Бюро находок
Непростое это дело – отпилить голову богу грома ржавой ножовкой, если тебе одиннадцать лет. Ножовка постоянно застревает. Меняю положение и чуть не скатываюсь с его плеч. Если упасть с такой высоты на спину, сломаешь позвоночник. Снаружи в багряных сумерках распевает черный дрозд. Я обхватываю мускулистый торс бога ногами, так же, как когда дядя Асфальт катает меня на закорках, и медленно вожу лезвием по его горлу. Еще, еще, еще. Дерево прочно, как камень, но постепенно зазубрина превращается в длинную щель, а щель – в глубокую прорезь. Глаза заливает пот. Чем быстрее, тем лучше. Сделать это нужно, но попадаться вовсе не обязательно. За такое сажают в тюрьму, это точно. Лезвие соскальзывает – прямо по большому пальцу. Вытираю глаза футболкой и жду. Вот и боль, нарастает толчок за толчком. Лоскуток кожи розовеет, краснеет; выступает кровь. Слизываю ее – во рту остается привкус десятииеновой монеты. Справедливая цена. Как будто я расплачиваюсь с богом грома за то, что он сделал с Андзю. Продолжаю пилить. Мне не видно его лица, но, когда я перерезаю ему горло, нас обоих сотрясает дрожь.
***
Субботе, второму сентября, уже исполнился час от роду. С моей засады в кафе «Юпитер» прошла неделя. Движение по главной магистрали Кита-Сэндзю схлынуло. В расселине между жилыми домами напротив висит токийская луна. Цинковая, индустриально-футуристическая, со следами колес. В моей капсуле душно, как внутри боксерской перчатки. Вентилятор размешивает зной. Я не собираюсь общаться с ней. Ни за что. Что она о себе возомнила, после стольких лет? Через дорогу – пункт фотопроявки с двумя циферблатами «Фудзифильм»: левый показывает реальное время, а правый – время, когда будут готовы фотографии,– на сорок пять минут вперед. Моя куцая занавесочка в пол-окна – просто отстой. Гнутся радиомачты, гудят провода. Интересно, бессонница у меня из-за этого здания? Синдром высотной качки, как говорит дядя Банк. Подо мной «Падающая звезда» спряталась за ставнями и ждет, когда кончится ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10