Чего в ней такого ценного, чтобы с ней возиться?
Но Дюрыгин не объяснял всего до конца, потому как сам, во-первых, еще сомневался, а во-вторых, не хотел смазать, сглазить, сбить самой Агаше прицел. Она не должна знать, что она Элиза Дулитл, а он ее Пигмалион.
Иначе – она не сможет.
ГЛАВА 5
ДРЕССИРОВКА ЗВЕЗДЫ
Наглость – второе счастье, говаривала бабушка Джона. А что есть наглость? И что такое талант? Один умный мужчина, с которым Джону как-то довелось общаться, говорил, что талантливость в русском понимании этого свойства личности – это и есть наглость.
Мужчину того звали Валерием Сергеевичем, вообще он был бухгалтером, но книжек очень много читал. Так вот, Валерий Сергеевич говорил Джону, что еще классик в XIX веке писал, де талантливость вообще присуща русскому человеку, что и отличает его от прочих народов.
Талантливость русского человека состоит в его необремененном знаниями бесстрашии перед любыми задачами. Прикажут быть «акушорами – будем акушорами», говорил театральный критик Кукольник, хоть несколько по иному поводу. Мы, русские, за все горазды браться по велению высокого начальства. Но в главном и Кукольник был прав. Обремененные знаниями академики Иоффе и Ландау с Семеновым и Капицей не брались за создание атомной бомбы. Скромничали. А не обремененный Лаврентий Берия – взялся. И сделал.
В общем, рассуждал Валерий Сергеевич, наглость, самоуверенное хамство по отношению к всеобщему духу сомнения, присущему людям образованным и культурным, – это и есть талантливость. Браться за любое дело – авось выйдет.
Но ведь и получалось. Особенно в русском бизнесе конца XX века, сколько откровенно отмороженных полуграмотных дураков тогда разбогатело.
И в культуре, и искусстве наглость, уверенное высокомерное ощущение собственного превосходства над скромными, неуверенными в себе, рефлексирующими интеллигентиками помогала достичь вершин.
Джон так понимал эти слова, что в его деле главное – уверенно убеждать всех коллег и партнеров, что ему, не закончившему вуза Джону Петрову, известно нечто такое, что неизвестно им, пусть и закончившим по два факультета, но лишенным некоего неуловимого флюида талантливости.
А в этом надо убеждать. Необходимо убеждать, что ты талантлив, и здесь без наглой смелости не обойтись.
Прочь скромность и неуверенность. Они – качества умных и неудачливых.
А Джон хочет быть удачливым. А поэтому иного пути, как убеждать всех в своей талантливости, у него нет. То есть убеждать всех, что у него есть наглость. А кроме нее – ничего, пустота.
И отсюда Джон делал напрашивающийся сам собою вывод: все вокруг дураки. Образованные дураки. И ими можно манипулировать. Только смелости надо чуть-чуть.
***
Розу Набиуллину Джон встретил год назад.
На какой-то помоечной дешевой вечеринке, куда заехал совершенно случайно, чтобы увидеть одного нужного ему человечка, занимавшегося криминальным автобизнесом. Такие отстойные вечеринки с даровыми девчонками как раз и по деньгам, и по вкусу того молодого угонщика, с которым связался Джон по поводу его тоже не слишком чистой тогдашней машины.
Розину внешность он отметил сразу – стильная. Не нарочито, не искусственно-стильная, а такая от природы. Тонкая, изящная.
Джон быстро переговорил с тем угонщиком, вернее, продавцом-перекупщиком. У Джона проблема была с его тогдашней тачкой. Купил, а как решил продавать, в милиции выяснилось, что машина с перебитыми номерами на двигателе. Надо было как-то решать вопрос, а то ни денег, ни машины у Джона не оставалось, потому как милиция номера у Джона поснимала и документы забрала. Ни покататься, ни продать. Вот Джон и прикатил туда на ту вечеринку в клуб «Ехал Грека». Там и Розу увидал. Оттуда ее и увез.
Правда, увозя, едва сам ноги унес, потому как на Розу уже несколько охотников на вечеринке было – целая очередь выстроилась. Но Джону всегда в таких делах везет. Он всегда умеет тонко себя повести и в самый подходящий момент незаметно выскользнуть.
С Розой они протрахались целых двое суток. Два дня из его съемной квартирки на Филях не выходили. Даже еду с выпивкой – и те по телефону «Бесплатная доставка пиццы от Папа-Джонс» заказывали.
Наговорил ей тогда, наобещал с три короба. Но Роза-то далеко не дура, все делила на четыре. А может, и на все шесть.
Но жаль, что тогда, год назад, у Джона не все складывалось с его телевизионными проектами, поэтому пристроить Розочку туда, куда обещал, когда в очередной раз домогался ее нежной и горячей близости, не выгорело, не получилось.
Они тем не менее держат друг дружку в поле зрения, не теряются на Москве.
У нее, естественно, были и еще какие-то покровители и взрослые друзья, но вот теперь, теперь настал момент. Момент, когда флюиды талантливости Джона вполне завязались в некую плодотворную завязь, и когда ему – талантливому наглецу – понадобилась храбрая помощница.
У нее и имя было такое подходящее – Роза. А он – а он, кинжал, что ли?
Роза и кинжал. Красота татарской Розы и острый кинжальный ум Джона Малковича.
– У нас с тобой обязательно все получится, – весело сказал Джон, галантно открывая Розе дверцу машины.
Делал это Джон двумя способами. Когда у него были достойные зрители – к примеру, он подсаживал или высаживал даму возле подъезда, где стояли людишки, на которых он желал произвести впечатление, или впечатление это надо было произвести на саму даму, он выскакивал из авто и, обежав его по кругу, раскрывал перед ней дверцу.
А если зрителей не было, он в лучшем случае просто нагибался к правой двери, не выходя наружу, и дергал за ручку, а то и предоставлял телке выбираться самой.
Но сегодня Джон вышел из машины и не только церемонно усадил Розу спереди, но даже глазками многозначительно так повел и пропел: погляди, что там на заднем сиденье для тебя?
А на заднем сиденье в упаковке из зеркального целлофана лежали семь ярко-красных розочек.
– Ух ты, ра-а-астения! – почти в натуральном восхищении воскликнула Роза.
– Потому что ты сама как розочка, – улыбаясь, сказал Джон.
Изучив за год многие из Джоновых человеческих качеств, Роза могла теперь точно заключить, что, если Джон подлизывается, значит, ему надо что-то особенное – и наверняка не физическая близость, которую он и так, без подлизывания, получал почти столько, сколько хотел. Так уж между ними было заведено.
– Куда едем? – поинтересовалась Роза.
– На свадьбу к одному персонажу, – ответил Джон, выруливая из кармана в поток машин.
– На сва-а-дьбу? На сва-а-дьбу – это хорошо, – задумчиво сказала Роза. – И что мы там будем делать?
– Я поздравлять, а ты пить, танцевать и дарить ласками одного человека.
– Как это? – удивилась Роза.
– А так, что я тебя везу ему в подарок.
***
На последние деньги Агаша с трудом подыскала себе съемную комнату. Ей повезло: хозяйка квартиры на лето уехала, наказав поливать ее многочисленные цветы в кадках, заполонившие всю кухню. Агаше была предоставлена одна комната, другую хозяйка закрыла, но и этого было вполне предостаточно.
Здесь ее и нашел Дюрыгин. Беседа вышла деловая.
– Тебе надо будет взять несколько практических уроков у одного замечательного человека, – начал он с порога.
Агаша уже четко уяснила – если Дюрыгин что-то говорит, значит, именно так и надо делать. Как маленькая собачка, она безоговорочно приняла старшинство большой собаки – дяденьки-Дюрыгина. Она и звать его теперь стала – дяденькой. Раньше в дворянской семье к малолетнему чаду для надзора да ухода приставляли дядьку, а она ласково переиначила: дяденька.
Дюрыгин удивился немного смелой Агашиной фантазии, но ругаться не стал, а усмехнулся, оценил шутку.
– Хорошо, дяденька, а кто этот человек и что за уроки?
– Тебе надо научиться элементам сценического мастерства, – объяснил Дюрыгин, усаживаясь на шаткую табуретку. – Ты должна будешь ходить перед публикой не со скованными зажатыми плечами, а свободно, расслабленно и раскрывшись, кроме того, ты должна научиться отчетливо и громко говорить. Пусть с провинциальным акцентом, но не шепелявить, не картавить, не заглатывать окончаний и суффиксов, говорить так, чтобы тебя понимали.
– А разве я говорю так, что меня не понимают? – удивилась Агаша.
– Это тебе только кажется, что ты умеешь говорить и ходить, а выпусти тебя на сцену или в студию перед камерами, и мы тут же опозоримся детской неожиданностью, как после огурцов с молоком.
Иногда Дюрыгин бывал груб, Агаша к этому уже привыкла.
– Ну уж и так!
– А мы на телевидении и пробовать не станем, мы сразу будем работать на успех.
– А кто уроки будет давать и где? – поинтересовалась Агаша.
– Великий человек, Абрам Моисеевич Гурвицкий, доцент института культуры по кафедре сценического мастерства.
– Я буду учиться в институте культуры? – удивилась Агаша.
Мечты о поступлении в Ипполитова-Иванова были давно забыты. Агаша даже не пошла повторно подавать документы.
– Ничего подобного, – покачал головой Дюрыгин, – ты будешь работать с Абрамом Моисеевичем на свадьбах.
– Как работать? Кем?
– Тамадой, а вернее – помощницей тамады.
Дюрыгин сделал многозначительную паузу.
– Дело в том, что Абрам Моисеевич уже не молод и доцентом на кафедре уже давно не работает. У него теперь свой скромный бизнес, что-то вроде кооператива под названием «Ваш праздник». Абрам Моисеевич организует свадебные торжества, сам работая тамадой, а два его сына, Лева и Юра, работают там же – свадебным фотографом и диск-жокеем. Полный комплект.
– А я? – спросила Агаша.
– А ты десять свадеб будешь работать с Абрамом Моисеевичем, я уже договорился с ним и даже заплатил ему…
– Заплатили? – удивилась Агаша. – А я думала, что если я буду работать, то мне заплатят.
– Повторяю, ты будешь учиться, брать уроки, как говорить в микрофон, как держаться перед публикой, как расслабить плечи и не ходить аршин проглотивши или наоборот, сгорбившись, как старушка, научишься разминать губы, язык и гортань…
– А это зачем еще? – настороженно удивилась Агаша.
– Глупая, ты думаешь, что ты можешь отчетливо и красиво говорить, как говорят артисты? Ты ошибаешься. Это достигается только путем упражнений, которые тебе и покажет Абрам Моисеевич.
– Как скажете, дяденька, все сделаю.
– Вот и ладушки…
***
Первая свадьба была в кафе-стекляшке на улице Водянова.
По убогости заведения Агаша и без разъяснений поняла, что жениться здесь будут не дети банкиров и не дети депутатов Государственной Думы.
Они переодевались в маленьком подсобном помещении напротив кухни.
– Мы работаем для простых москвичей, деточка, – говорил Абрам Моисеевич, влезая в бархатный расшитый блестками пиджачок, – мы и денег меньше берем за работу, чем скажем Трахтенбергер или Хазанович, но зато и хамства встречаем меньше.
– А они… тоже тамадами на свадьбах работают? – робко спросила Агаша.
– А как же, деточка, еще как работают, только у них ставки в сто раз выше, чем у нас, – отвечал Абрам Моисеевич. – Популярный ведущий вроде Пертосьяна за три часа работы тамадой где-нибудь в ресторане «Прага» на Арбате возьмет пять тысяч долларов в конверте – отдай и не греши.
– Кто же такие деньги платит? – удивлялась Агаша.
– Конечно же, не наши клиенты, не рабочие и не крестьяне, но ведь и у министров и у крупных банкиров тоже детки имеются, и для них ведь тоже свадьбы надо играть, правда ведь?
***
Седой, маленький, подвижный, но при этом обстоятельный Абрам Моисеевич Агаше сразу по душе пришелся. Ей нравились его старомодные манеры, каких теперь и не встретишь почти. Чем-то он напоминал Амадея Сергеевича, преподавателя музыкальной литературы, тот так же путался, называя своих учеников то «на вы», то «на ты».
– Вы, деточка, смотрите, как я буду разминать губы и готовить рот к правильной артикуляции, глядите и запоминайте…
И Абрам Моисеевич смешно вдруг пел на все лады, а потом принимался за скороговорки, которые называл по-другому, на свой лад, – «чистоговорками».
«Карл у Клары украл кораллы» или «на дворе трава, а на траве дрова». Потешный! Глядя на него, Агаша иногда не могла сдержать веселой улыбки. Но Абрам Моисеевич относился к упражнениям без всяких насмешек.
– Ну-ка, деточка, быстро давай чистоговорочку: «корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали»…
***
Спектакль, называемый свадьбой, начинался, и Абрам Моисеевич был в нем и режиссером-постановщиком, и ведущим актером, игравшим заглавную роль.
Агаша только дивилась ловкости и бодрости этого немолодого уже человека. Он подчинил своей воле более полусотни разношерстных и уже нетрезвых гостей и родственников, образовал из них коридор, выдал всем по горсти припасенной им мелочи и рисовых зерен, в конце коридора поставил родителей жениха и невесты, сунув им в руки поднос с хлебом и солонкой.
Агаше только оставалось стоять сбоку, рядом с аппаратурой диск-жокея, и наблюдать.
Прибыли жених с невестой, вошли, и Абрам Моисеевич принялся рассказывать молодым о старых московских обычаях величания.
Жениха в черном чуть топорщившимся на нем костюме и невесту в длинном полукринолине провели сквозь строй, обсыпав мелочью и рисом. Потом под руководством Абрама Моисеевича родители принялись напутствовать молодых и предлагать им черствый круглый каравай с солью, дабы они кусали от него и солили друг дружке.
– Нам с тобой потом можно будет покушать там, с краю, – шепнул Юра, диск-жокей.
Но Агаше дяденька Дюрыгин велел учиться сценическому мастерству, а не «шуры-муры»
на свадьбах крутить и особенно пить-закусывать.
Другой сын Абрама Моисеевича – Лева, снимал свадьбу на большую камеру, такую Агаша видела в Останкино в тот дурацкий день, когда к ним Джон подошел.
Агаша вдруг подумала, что свадебное торжество мало чем отличается от телевизионного шоу, которых они с Наташкой по телевизору отсмотрели в последнее время видимо-невидимо, а работа тамады – почти что та же работа, что и работа ведущего.
В середине торжества, когда уже и первый танец жениха с невестой станцевали, и тещин танец тоже, да и указы о присвоении жениху и невесте званий мужа и жены тоже зачитали, когда полсотни пьяных гостей и родственников уже сами могли веселиться без понукания тамады, Абрам Моисеевич шепнул Агаше:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30