И вот теперь в эту пустыню, куда я привел тебя, явилась женщина, и я изгнал ее, явились царства, и я изгнал их. Я изгнал их, не ты. Я храню тебя для дел неизмеримо более великих, неизмеримо более трудных.
– Более великих, более трудных?
– Чего ты желал, когда кричал, будучи ребенком? Стать Богом. Ты станешь Им!
– Я? Я?
– Не будь малодушным, не вопи. Ты станешь Им. Уже стал. Как ты думаешь, какие слова обронил над тобой дикий голубь на Иордане?
– Говори! Говори!
– Ты Сын Мой, единственный Сын Мой! – вот весть, принесенная тебе диким голубем. Не дикий голубь был это, но архангел Гавриил. Радуйся же, Сыне, единственный Сыне Божий!
Два крыла взметнулись в груди Иисуса, и почувствовал он, как жжет его между бровей большая бунтарская утренняя звезда, и некий глас раздался внутри него: «Я не человек, не ангел, не раб Твой, я – Сын Твой, Адонаи. Я сяду на престоле Твоем судить живых и мертвых и буду держать, играючи, в деснице моей шар – мир земной. Уступи мне место!»
Громкий смех раздался в воздухе. Иисус встрепенулся. Ангел исчез. Тогда он издал душераздирающий вопль:
– Люцифер!
И рухнул лицом в песок.
– Итак, до встречи, – раздался насмешливый голос. – До скорой встречи!
– Никогда! – прорычал Иисус, уткнувшись лицом в песок. – Никогда, Сатана!
– До встречи, – повторил голос. – В эту же Пасху! Несчастный!
Иисус зарыдал. Крупными, горячими каплями падали слезы в песок. Он снова и снова умывался слезами, и душа его очищалась. Так продолжалось много часов.
Под вечер подул свежий ветерок, солнце стало ласковым, далекие горы порозовели. И тогда прозвучал милосердный приказ, и незримая длань коснулась плеча его:
– Встань! Пришел День Господень. Поспеши с вестью к людям: «Я иду!»

Глава 18
И когда он только миновал пустыню, добрался до Мертвого моря и вернулся к возделанной земле и густо пропитанному человеческим дыханием воздуху?! Он не шел – разве были у него силы для этого? Незримые длани несли его, подхватив под руки. Редкое облако, появившееся было в пустыне, сгустилось, потемнело, закрыло небо, раздался гром, и упали первые капли дождя. Земля помрачнела, дорога исчезла. С разверзшегося неба вдруг хлынули потоки. Иисус сложил вместе ладони, набрал в них воды, напился. Он остановился. Куда идти? Молнии разрывали небо. На какое-то мгновение лик земной озарился, становясь то голубым, то желтым, то совсем бледным, и тут же снова погрузился во мрак. В какой стороне лежал Иерусалим? В какой стороне был Иоанн Креститель? Где были товарищи, оставшиеся ожидать его в зарослях речного камыша?
– Боже, – прошептал Иисус. – Просвети меня. Блесни молнией, укажи мне путь!
И лишь только он произнес эти слова, молния рассекла прямо перед ним небо. Бог подал ему знак, и он уверенно направился в сторону молнии.
Шел проливной дождь. Мужские воды низвергались с неба, устремлялись вниз и соединялись с женскими водами земли – реками и озерами. Земля, небо, дождь стали единым целым и гнали его, направляя к людям. Он шлепал по грязи, путаясь в низкорослых растениях, спускался в ямы, поднимался наверх. В свете молнии он разглядел вверху над собой густо покрытое плодами гранатовое дерево, протянул руку, сорвал гранат, наполнил ладонь рубинами и освежил горло. Он сорвал еще один плод, затем еще один, поел и благословил руку, посадившую дерево.
Плоть его окрепла, он снова двинулся в путь. Он все шел и шел. Было ли это днем или ночью? Все было покрыто мраком. Ноги устали месить грязь – казалось, будто они поднимали и несли с собой всю землю.
Вдруг при вспышке молнии он разглядел прямо перед собой стоявшую на высоком холме крохотную деревушку. Молнии то ярко озаряли белые дома, то снова погружали их в темноту. Сердце Иисуса радостно забилось: там, внутри домов, находились люди, его братья и сестры. Ему захотелось коснуться человеческой руки, вдохнуть воздуха, которым дышат люди, съесть хлеба, выпить вина, поговорить с ними. Сколько лет он так упорно стремился к одиночеству, бродил по полям и горам, разговаривал с птицами и дикими зверями, избегая людей. А сейчас… Какое это счастье – коснуться руки человеческой!
Иисус ускорил шаг, добрался до каменистого подъема, почувствовал прилив сил, потому как знал теперь, куда идти, куда ведет путь, указанный Богом. Пока он поднимался, тучи чуть разошлись, показался кусочек неба, и выглянуло солнце, уже клонившееся к закату. Стало слышно пение петухов, лай собак и пронзительные женские крики, доносившиеся с плоских кровель. Над крышами поднимался голубой дым, пахло горящими дровами.
– Благословен да будет род людской… – прошептал Иисус, проходя мимо первых домов и слыша, как там, внутри, переговариваются люди.
Камни, вода, дома – все блестело. Не блестело, а смеялось. Томимая жаждой земля напилась, исчезнувшее солнце возвратилось вновь. Люди и животные испугались было разразившегося потопа, но тучи стали рассеиваться, показалось густо-синее небо, и сердца их снова обрели покой.
Промокший до нитки, но счастливый Иисус шел по шумным узким улочкам. Показалась молоденькая девушка, которая тянула на пастбище белую козу с огромным выменем.
– Скажи, девушка, как называется ваша деревня? – спросил, улыбнувшись, Иисус.
– Вифания.
– Не посоветуешь ли, в какой дом попроситься на ночлег? Я нездешний.
– Входи в любую открытую дверь! – ответила девушка и засмеялась.
«Входи в любую открытую дверь! Добрые сердца у здешних сельчан, здесь рады гостям», – подумал Иисус, ища открытую дверь.
Деревенские улочки превратились в реки, и только самые крупные камни поднимались из воды, так что пришлось продвигаться вперед, перепрыгивая с камня на камень. Двери домов были заперты и совсем черны от дождя. Он свернул в первый переулок и увидел распахнутую настежь низкую, закругленную сверху дверь, выкрашенную в лиловый цвет. Коренастая девушка с крупным подбородком и полными губами стояла посреди двора, придерживая за край передник, наполненный кормом, который она широким взмахом руки разбрасывала курам. Внутри тускло освещенного дома было видно другую девушку, которая работала, сидя за ткацким станком и напевая протяжную песню.
Иисус подошел ближе, остановился на пороге и поздоровался, приложив руку к сердцу.
– Я пришел издалека, из Галилеи, – сказал он. – Я озяб и проголодался, мне негде приклонить голову на ночлег. Я – добрый человек, позвольте мне переночевать в вашем доме. Дверь была открыта, вот я и вошел. Простите меня.
Девушка обернулась, все так же сжимая в пригоршне корм, спокойно смерила его взглядом с головы до ног и улыбнулась:
– Мы рады тебе, добро пожаловать!
Ткачиха оторвалась от станка, вышла во двор. Она была бледная, тонкой кости, с черными косами, уложенными венком вокруг головы, с большими, бархатистыми, печальными глазами, а вокруг ее худой шеи обвивалось ожерелье из бирюзы – от сглаза. Она глянула на гостя и покраснела.
– Мы остались в доме одни. Брат наш Лазарь отправился на Иордан принимать крещение.
– Ну, и что из того, что мы одни? – сказала другая девушка. – Не съест же он нас. Проходи в дом, добрый человек, не слушай ее – она трусиха. Сейчас мы позовем односельчан, чтобы тебе не было скучно, придут и старейшины – порасспросить тебя, кто ты, куда путь держишь и что нового можешь рассказать нам. Проходи в наше жилище. Что это с тобой? Тебе холодно?
– Я промерз, голоден и хочу спать, – ответил Иисус, переступая через порог.
– Сейчас пройдет и одно, и другое, и третье – не печалься, – сказала девушка. – Меня, между прочим, зовут Марфой, а сестру мою – Марией. А тебя?
– Иисус из Назарета.
– Так ты добрый человек? – насмешливо спросила Марфа и засмеялась.
– Добрый, – серьезно ответил Иисус. – Добрый, насколько это в моих силах, сестра моя Марфа.
Он вошел в хижину. Мария зажгла светильник, укрепила его на подставке и осветила дом. Выбеленные известью стены отличались совершенной чистотой, у одной из них стояла длинная деревянная лежанка с постелью и подушками, пара резных сундуков кипарисового дерева, несколько скамеек, в одном углу – станок, в другом – глиняные кадки для зерна и оливкового масла, сразу у входа, справа – кувшин со свежей водой на стойке, а рядом свисало с деревянного гвоздя длинное льняное полотенце. В доме пахло кипарисовым деревом и айвой. В глубине находился широкий очаг, вокруг которого было развешено все, что необходимо для стряпни.
– Сейчас я разведу огонь. Присаживайся, обсохнешь, – сказала Марфа, поставила у очага скамью, а затем проворно выскочила во двор и принесла охапку виноградной лозы, лавровых веток и два толстых масличных пня. Присев на корточки, она сложила дрова кучей и разожгла огонь.
Иисус стоял на коленях, согнувшись и обхватив голову руками, и смотрел.
«Как священно это таинство, когда складывают дрова и зажигают огонь, чтобы в холод пришел он и, словно милосердная сестра, согрел тело! – подумал он. – А если ты еще голодный и усталый вступаешь в чужой дом и две незнакомые сестры выходят навстречу утешить тебя!» На глазах у него выступили слезы.
Марфа встала, пошла в кладовую, принесла хлеба, маслин, меду, медную кружку с вином и поставила все это у ног гостя.
– Перекуси, и настроение поднимется. Сейчас я приготовлю еду. Поешь горячего и придешь в себя. Видать, ты явился издалека.
– С другого конца света, – ответил Иисус, с жадностью набрасываясь на хлеб, маслины и мед.
Какое чудо, какое счастье, что Бог посылает все это людям щедрой рукой! Иисус с наслаждением ел, благословляя Господа.
А Мария стояла подле светильника и молча смотрела то на огонь, то на нежданного гостя, то на сестру, у которой словно крылья выросли от радости, что в доме у них мужчина, которому можно прислуживать.
Иисус поднял медную кружку, посмотрел на сестер и сказал:
– Марфа и Мария, сестры мои, вы, наверное, слышали, что, когда во времена Ноя случился потоп, почти все люди, грешники, утонули, однако очень немногие, избранные, вошли в Ковчег и спаслись. Мария и Марфа, клянусь вам: если снова случится потоп, который будет отдан во власть мою, я позову вас, сестры мои, войти в новый Ковчег, ибо сегодня вечером пришел к вам неизвестный гость, босой и оборванный, а вы развели огонь и согрели его, дали ему хлеба и утолили голод его, сказали ему доброе слово – и Царство Небесное снизошло в сердце его. Пью за ваше здоровье, сестры мои, будьте счастливы!
Мария подошла к Иисусу и села у его ног.
– Слушаю тебя, гость, и все не могу насытиться словами твоими, – сказала она, зардевшись. – Говори.
Марфа поставила горшок, накрыла стол, принесла воды из стоявшего во дворе колодца, а затем послала соседского мальчугана сообщить трем сельским старостам, чтобы те пожаловали, если им угодно, к ней в дом, потому как пришел гость издалека.
– Говори, – снова сказала Мария, поскольку Иисус хранил молчание.
– Что ты хочешь услышать, Мария? – спросил Иисус, коснувшись ее черных кос. – Благословенно молчание, ибо оно говорит все.
– Молчание не удовлетворит женщину, – сказала Мария. – Ей, горемычной, хочется еще и доброго слова…
– Доброе слово тоже не удовлетворит женщину, даже и не думай! – живо отозвалась Марфа, подливавшая масло в светильник, чтобы его хватило на весь вечер, когда придут для серьезного разговора старцы. – Доброе слово тоже не удовлетворит горемычную женщину: ей нужен мужчина, чтобы дом чувствовал тяжесть его шагов. Ей нужен младенец, который будет сосать молоко, облегчая ее тяжелую грудь… Женщине нужно много, Иисусе из Галилеи, много, но откуда вам, мужчинам, знать это!
Марфа попробовала засмеяться, но не смогла: ей было тридцать лет, а она все еще не вышла замуж.
Наступило молчание. Было слышно, как огонь пожирает масличные пни и лижет кипящий глиняный горшок. Все трое смотрели на пламя. Наконец Мария сказала:
– Чего только не передумает женщина, сидя у ткацкого станка! Если бы ты знал это, то пожалел бы Женщину, Иисусе Назаретянин!
– Я знаю это, – с улыбкой ответил Иисус. – Когда-то, в другой жизни, я был женщиной и сидел у ткацкого станка.
– И о чем же ты думал?
– О Боге, и больше ни о чем, Мария. О Боге. А ты?
Мария не ответила, но грудь ее вздымалась. Слушая их разговор, Марфа что-то бормотала, вздыхала, но сдерживалась и молчала. Наконец она не выдержала.
– И Мария, и я, – сказала Марфа, и голос ее прозвучал жестко, – и Мария, и я, и все незамужние женщины во всем мире думают о Боге, но только запомни: они видят его мужчиной у себя на коленях.
Иисус опустил голову и молчал. Марфа сняла горшок. Ужин был готов, и она пошла в кладовую за глиняными мисками.
– Открою тебе, что как-то пришло мне в голову, когда я ткала, – сказала Мария тихо, чтобы не услышала в кладовой сестра. – В тот день я тоже думала о Боге и сказала: «Боже, если ты когда-нибудь соблаговолишь войти в наш бедный дом, ты будешь в нем хозяином, а мы – гостьями». И вот теперь…
Что-то стиснуло ее горло, она умолкла.
– И вот теперь? – переспросил внимательно слушавший Иисус. Появилась Марфа с мисками в руках.
– Ничего… – прошептала Мария и встала.
– Садитесь, поедим, – сказала Марфа, – пока не пришли старцы, а то еще застанут нас за едой.
Все трое стали на колени, Иисус взял хлеб, поднял его высоко вверх и произнес молитву с такой теплотой и страстью, что сестры изумленно повернулись и, взглянув на него, пришли в ужас: лицо Иисуса сияло, а в воздухе у него за головой стояло огненное мерцание. Мария простерла руку и воскликнула:
– Господи, ты здесь хозяин, а мы гостьи. Приказывай!
Иисус опустил голову, чтобы сестры не видели его смятения: это был первый возглас, первая душа, узнавшая его.
Они поднялись из-за стола в тот самый миг, когда в дверях появилась чья-то тень и на пороге показался старец огромного роста, с ниспадающей волнами бородой, широкой кости, с руками, на которых вздымались узлами мышцы, с грудью, словно густой лес, покрытой шерстью, как у барана, ведущего за собой стадо. В руках у него был широкий посох выше его собственного роста – посох служил ему не для опоры, но чтобы бить людей, наводя порядок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68