https://wodolei.ru/catalog/vanni/triton-mishel-170-29341-grp/
Ее по всему району ищут, а она здесь сидит, под боком. Вставай, пошли! Тюрьма по тебе плачет! — Милиционер больно схватил Ганну за плечо.
— Какая она немая? Пела здесь только что! — вступилась баба с ведрами.
— Пела? — засомневался милиционер.
Ганна вырвалась, побежала.
— Держи! — закричал милиционер. — Она это, точно она!
Ганна бежала через базарную площадь. Милиционер уже настигал ее.
Вдруг из ворот выехала телега. Ганна бежала-бежала за ней, запрыгнула. Мужичок оглянулся, ударил лошадь изо всех сил:
— Но, пошла, милая! Пошла! Пошла!
— Стой, стрелять буду! — Милиционер достал из кобуры пистолет, выстрелил в воздух.
— Не пугай, непуганые! — Мужичок стоял во весь рост, торжествуя, правил.
2
Ехали по дороге шагом. Мужичок спросил:
— Это ты на базаре пела?
Ганна кивнула.
— Я слышал… Хорошо поешь, жалобно. Он в тебя стрелял за то, что пела?
Ганна подняла плечи: не знаю, мол.
— За песню стрелял! Я знаю! — уверенно сказал мужичок. — Все дочиста отобрали, теперь последнее отбирают — песню! Вымрет народ русский без песни! — разволновался мужичок, потом подумал, сказал Ганне: — Ты не бойся. Я тебя спрячу. Будешь в моем саду песни петь!
3
Мужичок в саду с пугала одежду взял, Ганне протянул:
— Наряжайся. Будешь песни в саду петь — птиц распугивать. Повадились вишни склевывать. Ты ходи, в бубен бей, песни пой. Революционные песни пой, они ихних песен боятся. Птица, а чувствует. Только не усни. У нас птицы есть — в голод к человечине привыкли. Заклюют!
4
Ганна ходила по саду, среди вишен. Била в бубен, яростно пела:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это!
Птицы сидели на большом тополе, слушали.
Уморилась Ганна. Села отдохнуть и заснула.
Проснулась — прикоснулся кто-то. Открыла глаза — птицы ходят по земле, видимо-невидимо.
— Га! Га! Га! — закричала Ганна на птиц. Целая черная туча птиц поднялась над Ганной. Пьяные от вишен, с красными клювами.
— Га! Га! Га! — над Ганной кричат.
Посмотрела Ганна на ноги: босые ноги были по щиколотку красными — от раздавленных вишен. Бегала по кровавой от вишен земле.
— А-а-а! — кидалась на птиц с палкой. Птицы были молодые, воронята. Но вот и старые черные вороны сорвались с тополя, закружились над головой Ганны низко-низко. Ганна испугалась, побежала от них.
Они летели за ней черной стаей, злобно кричали. Гнали ее долго, до самого дома.
5
Забежала в незнакомый дом без стука. Вошла в первую комнату — никого. Вошла во вторую — никого. На столе увидела миски, в мисках — горячие щи. Хлеб нарезан. Протянула руку к хлебу. Отдернула. Сглотнула слюну.
Кто-то закашлял под полом. Посмотрела Ганна: погреб. Потянула за крышку.
Три мужика с ружьями да три бабы с ребятами испуганно смотрели на нее.
— Ратуйте, люди, ратуйте! — вдруг пронзительно закричала одна баба. — Грабят! — замахнулась топором на Ганну.
Ганна со страху захлопнула крышку, побежала вон из дома. Бежала через огороды, а вслед ей неслось:
— Ратуйте, люди, ратуйте! — Баба стояла на соломенной крыше, размахивая цветастым платком.
И кто-то бил в рельс, как на пожаре.
6
Пробиралась через поле. Вдруг увидела: мальчик с девочкой поле пашут. Мальчик в плуг впрягся вместо лошади. Девочка за плугом идет, кроха совсем, от усталости падает.
— Устала я, братик, пить хочу, — пожаловалась кроха.
— Еще круг пройдем, Маша, тогда и напьешься.
— Не могу, Ваня. Мочи нет…
Подошла Ганна к крохе, перехватила ручки плуга. Широким шагом пошла за мальчиком. Мальчик оглянулся, заулыбался:
— И-го-го! — взбрыкнул он по-лошадиному, пошел быстрее.
Ганна засмеялась.
7
Сидели у вечернего костра. Мальчик картофелины пек, проверял прутиком, испеклись или нет, снова в костер их закатывал.
— Мать с отцом неделю назад забрали. И брата старшего забрали. Остались мы с Машей одни. Сказали, и нас отвезут куда-то. На машине, сказали, повезут, на настоящей. Да вот что-то не едут. Может, забудут про нас? Кто кормить нас зимой будет? Вот и пашем… Машка, не спи!
8
Маша заснула на руках у Ганны. Ганна закутала ее в свой платок. Прижала к себе.
Ослепили вдруг фары. Дети вскочили. Подъехала машина.
Вышел шофер из машины:
— Беклемишевы?
— Мы, — сказал мальчик.
— Поехали.
— Картохи еще не спеклись. Подождите, — попросил мальчик.
— Некогда ждать. Там накормят.
Ганна стояла, Машу на руках держала. Мальчик сказал:
— Поехали с нами. Покатаешься.
Сели в машину, поехали. На дорогу смотрели.
— Здорово, да? — оглянулся на Ганну мальчик.
Та кивнула счастливо.
— Заяц, заяц! — закричал мальчик. — Быстро едем.
— За час доедем, — ответил шофер.
— А куда вы нас везете?
— А вы что, не знаете? В детдом. В соседнее село, где глухонемые.
Ганна стала стучать кулаком по стеклу.
— Ты чего? — спросил шофер. — На двор хочешь?
Остановились. Ганна в лесок побежала. Шофер и мальчик у колеса стояли, журчали. Разговаривали.
— А там хорошо, в детдоме? — спрашивал мальчик.
— Кормят там хорошо.
— Это главное, — сказал, как большой, мальчик.
Ганна бежала по полю. Убегала.
— Девочка! Вернись! Вернись! Поехали! — кричали ей.
Полоснули фарами. Перед Ганной ее огромная тень бежала.
Уехали.
9
Подошла к дому. Села на порог. Постучать не решилась. Долго сидела. Вышла хозяйка помои вылить. Увидела Ганну:
— Ох, напугала! Ты что тут, девочка, сидишь так поздно? Тут, девочка, сидеть нельзя.
Ганна встала, не уходила.
— Тебе ночевать негде? — догадалась женщина. — Ладно, переночуй пока в хлеву.
Услышала мужской голос, крикнула голосу:
— Сейчас приду!
Завела Ганну в хлев. Вылила помои свинье.
В темноте пошла Ганна на хлюпающий звук. Свинья, громко чавкая, ела из корыта помои. Ганна села рядом. Взяла из корыта корку, начала жевать. Потом выловила картофелину. Съела.
10
Утром Ганна таскала в поле снопы. Помогала хозяевам.
Хозяйка стояла на стогу, улыбаясь, сказала мужу:
— А хорошая девочка. Может, себе оставим?
Муж хмуро молчал. Потом сказал:
— Картошку пошли копать, болтаешь… Мне ночью на работу.
— Ночью? — встрепенулась хозяйка.
— Банда кулацкая в нашем районе объявилась. Лешка Орляк атаманом у них.
— Лешка? Он же такой тихоня был…
— Он и сейчас негромкий. Тихо убивает!
Ганна собирала в ведро картошку. Хозяин выкапывал. Хмуро, неотступно глядел на Ганну сверху. Ганна поднимала голову: видела шрам на его лице, — глаза испуганно опускала.
Вечером ужинали. Ганне налили молока, дали хлеба. Усталая, ела Ганна. Хозяин ушел за перегородку.
Вышел в форме НКВД. Ганна его узнала: он тетку Харыту арестовывал.
— Ну, я пошел.
— С Богом, — перекрестила его хозяйка. — А мы с девочкой спать будем укладываться.
— Девочку закроешь в хлеву, — строго сказал хозяин. — Нечего баловать.
11
Ночью, когда Ганна спала, открылась вдруг дверь. Ганна проснулась. Тихо, крадучись вошел в хлев хозяин. Невидяще шел, на ощупь. Ганна привстала, отползла. Хозяин оглянулся, пошел на шорох. Ганна встала, попятилась, забилась в угол. Спрятаться больше было негде. Хозяин подошел к ней.
— Вот ты где, — прошептал, — Ганна.
Ганна вздрогнула, имя свое услышав.
— Я тебя сразу узнал. Ты из детдома. Сегодня справки навел. Ты там делов наделала!
Ганна от его слов вздрагивала, как от ударов.
— Я тебя должен сдать.
Ганна от ужаса закрыла лицо руками.
— Но я не сдам тебя.
Ганна удивленно взглянула на него.
— Я не зверь! — закричал. — Я не зверь! Я не хочу быть зверем! Вы думаете, что мы звери? А мы люди, мы такие же, как вы! Люди мы! Люди! — Он вдруг заплакал. — Мы такие же люди!
Он плакал. Ганна гладила его, успокаивая.
Потом легко пошла к двери. Открыла. Встала на пороге. Он поднял глаза.
— Ты куда? Ты будешь жить с нами. Не в хлеву. В доме. У нас детей нет. Ты нам дочкой будешь. Хозяйка — матерью будет. Я — отцом.
Ганна покачала головой: нет.
— Гребуешь? Даже ты брезгуешь… — опустил он голову.
Ганна вышла и пошла по пустынной дороге.
— Стой! — закричал хозяин. — Вернись!
Она побежала.
12
Под утро Ганна у дороги легла, в теплой пыли, уснула.
По дороге верблюд шел. Шел — будто плыл, повозку вез. На козлах Канарейки сидели, муж и жена, — волос желт, лица конопаты, с утра — еще солнце не встало — уже пьянехоньки. Сидят в обнимку, песни поют.
Увидела Канарейка Ганну, крикнула верблюду:
— Тпр-р-ру! Стой, Сулеймен!!!
Верблюд не останавливался: не понимал по-русски.
— Тпр-р-ру! Я кому сказала! Який ты! Басурман! — натянула изо всех сил вожжи. — Стой! Дьявол!
Верблюд поглядел на нее бархатным басурманским глазом, встал.
Подошли к Ганне. Ганна крепко спала. Потрясли. Ганна не проснулась.
— Мертвая? — Канарейка мужа спросила.
— …ртвая… — лыка не вязал.
— Берись за ноги, я за руки. Кидай в повозку!
Закинули спящую Ганну в повозку. Дальше поехали.
13
Спит, не проснется Ганна, снится ей: лежит где-то, на мягком. Куда-то едет. Хорошо. Только запах сладкий душит, к горлу подступает.
Проснулась, голову повернула: мертвый мужик на нее — сидя — смотрит не мигая.
В другую сторону повернула: баба с синим лицом в платочке лежит, платочек чистый на ней, белый.
На белом платке ее сидела зеленая муха, потирая руки.
Поглядела Ганна: сама на трупах лежит — мужики, бабы, дети — все вперемешку. Запах стоял сладкий, тошнотворный.
Большие мухи, осатанев, летали зигзагами, зудели, садились на трупы, беспокойно и быстро ползли по ним и вдруг срывались вверх, взрываясь зудящим звуком: — з-з-з!!! — будто пилою душу распиливали.
— Тп-р-ру! Окаянный! — услышала Ганна.
Повозка остановилась на кладбище, у большой ямы.
Спрыгнули Канарейки с козел, подошли к трупам, потащили за ноги мертвого мужика.
Раскачали, бросили в яму.
Взялись за бабу. Раскачали бабу, бросили.
Ганна ни жива ни мертва в повозке лежала. Взяли Ганну за руки, за ноги. Стали над ямой раскачивать:
— И раз! — считала Канарейка. — И два!..
Забилась Ганна, вырываться стала. Бросили с испугу наземь.
— Гля! Живая! — наклонились оба над Ганной. — Не зашиблась?
Ганна с земли глядела, молчала.
— Тю! А я тебя знаю, — сказала Канарейка. — Ты — немая, из детдома. Ищут тебя. Милиция ищет.
Ганна молчала, смотрела.
Отошли от нее.
Трупы в яму кидали быстро, молча. Присыпали бурой землей.
Сели на козлы.
Повернулась Канарейка к Ганне:
— Сидай, девочка, поихалы с нами! Мы тебя так спрячем — черти не дознаются, где ты есть! На баштане тебя сховаем, за Ахтубой!
14
Ехали. Достала Канарейка из-под козел бутылку с самогонкой. Мужу стакан полный налила — выпил, себе тоже — полный, выпила, потом Ганне налила.
— На, держи! — стакан протянула.
Покачала головой Ганна: нет.
— Пей! Чтобы зараза не прилипла!
Ганна выпила глоток, задохнулась.
Засмеялась Канарейка, допила за Ганной, захмелела, разболталась:
— К нам ни одна зараза не липнет! В позапрошлом годе мертвяков возили, тиф был, — к нам не прилип. В том годе от голода мерли — тоже мы возили. В этом годе ездим по всему Царевскому уезду…
— Району, — муж Канарейкин подсказал.
— Теперь так называется, — согласилась Канарейка. — Ездим от Царева до озера Баскунчак, мертвяков собираем. Кругом — от Царицына до Астрахани — холера! Холера ее возьми! А к нам не липнет! Потому рецепт знаем от всех болезней…
Бутылку с самогонкой достала, потрясла:
— Вот он, рецепт!
Мужу плеснула:
— Пей!
Себе налила, сказала:
— Мы как птицы живем. Одним духом! Потому и болезнь не берет!
Выпили — и запели по-птичьи, засвистали, защелкали, будто две птички — две невелички — на облучке сидят, верблюдом правят. Засмеялась Ганна.
За околицей села мужики с берданками как темный лес стоят.
— Стой! — пальнули. — Стой, нечистая сила!
Окружили.
— Вы нам, Канарейки, мертвяков в село не свозите! — закричали. — Не тащите заразу со всей округи!
— То не вам решать! — закричала на них Канарейка. — То власть решает! Приказано было — в одну яму складывать! Эпидемья! Понимать надо!
— Власть одно тебе приказала, а мы другое. Завтра привезешь если — убьем! Шею свернем, как канарейке! — захохотали.
— И куды же мне их девать? Мертвяков? — Канарейка их спрашивала. — Куды?
Огрели верблюда кнутом. Повозка помчалась.
Канарейка всю дорогу сидела, убивалась:
— И куды?
15
На баштан приехали.
Бахчи кругом. То там, то сям огромные, как порося, арбузы лежали. Ганна шла, об один споткнулась: затрещал арбуз, раскололся, распался на две половины. В сахарную алую мякоть вгрызлась зубами Ганна, ушла всем лицом в алое, сладкое, пропала.
— Брось! Этот гарбуз перезрелый! — Канарейка ее за руку схватила, дальше тащила. — Мы тебе другого гарбуза зарежем! Вот этого! Погляди на него, який красавец! А дынька! Глянь, какая дынька, яка красавица! Дамочка, а не дынька!
Мужу приказала:
— Зарежь нам этого гарбуза и эту дыню!
Муж всадил кривой нож в арбуз, провел кругом — будто горло тому перерезал: заалело под ножом, закапало. Потом дыньку вспорол, кишки ей вычистил. Разрезал на дольки.
Канарейка следила, как муж режет.
— Бандит из тебя добрый выйдет! — похвалила. Ганне сказала: — Хочешь астраханской тюри? — Хлеб с арбузом в миске смешала. — На! — сказала. — Ешь!
Налила в стаканы.
— Выпьем, батька! — мужу сказала. — Гляди, какую мы себе дочку отхватили! — обняла Ганну. — А тебе у нас, доня, нравится?
Ганна кивнула.
— Правда нравится? Это наш дом! — очертила круг до самого горизонта. Пальцем в небо показала: — А це крыша над головой, — засмеялась. — Когда прохудится — дождь льет. Не всегда так жили… — Оглянулась на поле, зашептала: — И дом настоящий был, и хозяйство было, и детки — пятеро — были.
— Молчи лучше, баба! — сказал муж.
— Да она немая, — отмахнулась Канарейка. — Что ей расскажешь, в ней и останется… Так вот, в колхоз нас сгонять стали да раскурочивать тех, кто побогаче. Видим, до нас добираются. В одну ночь собрались, покидали на подводу, что в доме было, детей на узлы, лошадь под уздцы, дом подпалили — и айда: счастья искать. Воли, где колхозов нема. Мы, воронежские, бедовые. Аж до Ташкента дошли. Говорили, что там колхозов нет. По пескам шли по пустынным. Лошадь продали, добро продали — вот Сулеймена купили, верблюда, чтоб по пустыне идти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
— Какая она немая? Пела здесь только что! — вступилась баба с ведрами.
— Пела? — засомневался милиционер.
Ганна вырвалась, побежала.
— Держи! — закричал милиционер. — Она это, точно она!
Ганна бежала через базарную площадь. Милиционер уже настигал ее.
Вдруг из ворот выехала телега. Ганна бежала-бежала за ней, запрыгнула. Мужичок оглянулся, ударил лошадь изо всех сил:
— Но, пошла, милая! Пошла! Пошла!
— Стой, стрелять буду! — Милиционер достал из кобуры пистолет, выстрелил в воздух.
— Не пугай, непуганые! — Мужичок стоял во весь рост, торжествуя, правил.
2
Ехали по дороге шагом. Мужичок спросил:
— Это ты на базаре пела?
Ганна кивнула.
— Я слышал… Хорошо поешь, жалобно. Он в тебя стрелял за то, что пела?
Ганна подняла плечи: не знаю, мол.
— За песню стрелял! Я знаю! — уверенно сказал мужичок. — Все дочиста отобрали, теперь последнее отбирают — песню! Вымрет народ русский без песни! — разволновался мужичок, потом подумал, сказал Ганне: — Ты не бойся. Я тебя спрячу. Будешь в моем саду песни петь!
3
Мужичок в саду с пугала одежду взял, Ганне протянул:
— Наряжайся. Будешь песни в саду петь — птиц распугивать. Повадились вишни склевывать. Ты ходи, в бубен бей, песни пой. Революционные песни пой, они ихних песен боятся. Птица, а чувствует. Только не усни. У нас птицы есть — в голод к человечине привыкли. Заклюют!
4
Ганна ходила по саду, среди вишен. Била в бубен, яростно пела:
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это!
Птицы сидели на большом тополе, слушали.
Уморилась Ганна. Села отдохнуть и заснула.
Проснулась — прикоснулся кто-то. Открыла глаза — птицы ходят по земле, видимо-невидимо.
— Га! Га! Га! — закричала Ганна на птиц. Целая черная туча птиц поднялась над Ганной. Пьяные от вишен, с красными клювами.
— Га! Га! Га! — над Ганной кричат.
Посмотрела Ганна на ноги: босые ноги были по щиколотку красными — от раздавленных вишен. Бегала по кровавой от вишен земле.
— А-а-а! — кидалась на птиц с палкой. Птицы были молодые, воронята. Но вот и старые черные вороны сорвались с тополя, закружились над головой Ганны низко-низко. Ганна испугалась, побежала от них.
Они летели за ней черной стаей, злобно кричали. Гнали ее долго, до самого дома.
5
Забежала в незнакомый дом без стука. Вошла в первую комнату — никого. Вошла во вторую — никого. На столе увидела миски, в мисках — горячие щи. Хлеб нарезан. Протянула руку к хлебу. Отдернула. Сглотнула слюну.
Кто-то закашлял под полом. Посмотрела Ганна: погреб. Потянула за крышку.
Три мужика с ружьями да три бабы с ребятами испуганно смотрели на нее.
— Ратуйте, люди, ратуйте! — вдруг пронзительно закричала одна баба. — Грабят! — замахнулась топором на Ганну.
Ганна со страху захлопнула крышку, побежала вон из дома. Бежала через огороды, а вслед ей неслось:
— Ратуйте, люди, ратуйте! — Баба стояла на соломенной крыше, размахивая цветастым платком.
И кто-то бил в рельс, как на пожаре.
6
Пробиралась через поле. Вдруг увидела: мальчик с девочкой поле пашут. Мальчик в плуг впрягся вместо лошади. Девочка за плугом идет, кроха совсем, от усталости падает.
— Устала я, братик, пить хочу, — пожаловалась кроха.
— Еще круг пройдем, Маша, тогда и напьешься.
— Не могу, Ваня. Мочи нет…
Подошла Ганна к крохе, перехватила ручки плуга. Широким шагом пошла за мальчиком. Мальчик оглянулся, заулыбался:
— И-го-го! — взбрыкнул он по-лошадиному, пошел быстрее.
Ганна засмеялась.
7
Сидели у вечернего костра. Мальчик картофелины пек, проверял прутиком, испеклись или нет, снова в костер их закатывал.
— Мать с отцом неделю назад забрали. И брата старшего забрали. Остались мы с Машей одни. Сказали, и нас отвезут куда-то. На машине, сказали, повезут, на настоящей. Да вот что-то не едут. Может, забудут про нас? Кто кормить нас зимой будет? Вот и пашем… Машка, не спи!
8
Маша заснула на руках у Ганны. Ганна закутала ее в свой платок. Прижала к себе.
Ослепили вдруг фары. Дети вскочили. Подъехала машина.
Вышел шофер из машины:
— Беклемишевы?
— Мы, — сказал мальчик.
— Поехали.
— Картохи еще не спеклись. Подождите, — попросил мальчик.
— Некогда ждать. Там накормят.
Ганна стояла, Машу на руках держала. Мальчик сказал:
— Поехали с нами. Покатаешься.
Сели в машину, поехали. На дорогу смотрели.
— Здорово, да? — оглянулся на Ганну мальчик.
Та кивнула счастливо.
— Заяц, заяц! — закричал мальчик. — Быстро едем.
— За час доедем, — ответил шофер.
— А куда вы нас везете?
— А вы что, не знаете? В детдом. В соседнее село, где глухонемые.
Ганна стала стучать кулаком по стеклу.
— Ты чего? — спросил шофер. — На двор хочешь?
Остановились. Ганна в лесок побежала. Шофер и мальчик у колеса стояли, журчали. Разговаривали.
— А там хорошо, в детдоме? — спрашивал мальчик.
— Кормят там хорошо.
— Это главное, — сказал, как большой, мальчик.
Ганна бежала по полю. Убегала.
— Девочка! Вернись! Вернись! Поехали! — кричали ей.
Полоснули фарами. Перед Ганной ее огромная тень бежала.
Уехали.
9
Подошла к дому. Села на порог. Постучать не решилась. Долго сидела. Вышла хозяйка помои вылить. Увидела Ганну:
— Ох, напугала! Ты что тут, девочка, сидишь так поздно? Тут, девочка, сидеть нельзя.
Ганна встала, не уходила.
— Тебе ночевать негде? — догадалась женщина. — Ладно, переночуй пока в хлеву.
Услышала мужской голос, крикнула голосу:
— Сейчас приду!
Завела Ганну в хлев. Вылила помои свинье.
В темноте пошла Ганна на хлюпающий звук. Свинья, громко чавкая, ела из корыта помои. Ганна села рядом. Взяла из корыта корку, начала жевать. Потом выловила картофелину. Съела.
10
Утром Ганна таскала в поле снопы. Помогала хозяевам.
Хозяйка стояла на стогу, улыбаясь, сказала мужу:
— А хорошая девочка. Может, себе оставим?
Муж хмуро молчал. Потом сказал:
— Картошку пошли копать, болтаешь… Мне ночью на работу.
— Ночью? — встрепенулась хозяйка.
— Банда кулацкая в нашем районе объявилась. Лешка Орляк атаманом у них.
— Лешка? Он же такой тихоня был…
— Он и сейчас негромкий. Тихо убивает!
Ганна собирала в ведро картошку. Хозяин выкапывал. Хмуро, неотступно глядел на Ганну сверху. Ганна поднимала голову: видела шрам на его лице, — глаза испуганно опускала.
Вечером ужинали. Ганне налили молока, дали хлеба. Усталая, ела Ганна. Хозяин ушел за перегородку.
Вышел в форме НКВД. Ганна его узнала: он тетку Харыту арестовывал.
— Ну, я пошел.
— С Богом, — перекрестила его хозяйка. — А мы с девочкой спать будем укладываться.
— Девочку закроешь в хлеву, — строго сказал хозяин. — Нечего баловать.
11
Ночью, когда Ганна спала, открылась вдруг дверь. Ганна проснулась. Тихо, крадучись вошел в хлев хозяин. Невидяще шел, на ощупь. Ганна привстала, отползла. Хозяин оглянулся, пошел на шорох. Ганна встала, попятилась, забилась в угол. Спрятаться больше было негде. Хозяин подошел к ней.
— Вот ты где, — прошептал, — Ганна.
Ганна вздрогнула, имя свое услышав.
— Я тебя сразу узнал. Ты из детдома. Сегодня справки навел. Ты там делов наделала!
Ганна от его слов вздрагивала, как от ударов.
— Я тебя должен сдать.
Ганна от ужаса закрыла лицо руками.
— Но я не сдам тебя.
Ганна удивленно взглянула на него.
— Я не зверь! — закричал. — Я не зверь! Я не хочу быть зверем! Вы думаете, что мы звери? А мы люди, мы такие же, как вы! Люди мы! Люди! — Он вдруг заплакал. — Мы такие же люди!
Он плакал. Ганна гладила его, успокаивая.
Потом легко пошла к двери. Открыла. Встала на пороге. Он поднял глаза.
— Ты куда? Ты будешь жить с нами. Не в хлеву. В доме. У нас детей нет. Ты нам дочкой будешь. Хозяйка — матерью будет. Я — отцом.
Ганна покачала головой: нет.
— Гребуешь? Даже ты брезгуешь… — опустил он голову.
Ганна вышла и пошла по пустынной дороге.
— Стой! — закричал хозяин. — Вернись!
Она побежала.
12
Под утро Ганна у дороги легла, в теплой пыли, уснула.
По дороге верблюд шел. Шел — будто плыл, повозку вез. На козлах Канарейки сидели, муж и жена, — волос желт, лица конопаты, с утра — еще солнце не встало — уже пьянехоньки. Сидят в обнимку, песни поют.
Увидела Канарейка Ганну, крикнула верблюду:
— Тпр-р-ру! Стой, Сулеймен!!!
Верблюд не останавливался: не понимал по-русски.
— Тпр-р-ру! Я кому сказала! Який ты! Басурман! — натянула изо всех сил вожжи. — Стой! Дьявол!
Верблюд поглядел на нее бархатным басурманским глазом, встал.
Подошли к Ганне. Ганна крепко спала. Потрясли. Ганна не проснулась.
— Мертвая? — Канарейка мужа спросила.
— …ртвая… — лыка не вязал.
— Берись за ноги, я за руки. Кидай в повозку!
Закинули спящую Ганну в повозку. Дальше поехали.
13
Спит, не проснется Ганна, снится ей: лежит где-то, на мягком. Куда-то едет. Хорошо. Только запах сладкий душит, к горлу подступает.
Проснулась, голову повернула: мертвый мужик на нее — сидя — смотрит не мигая.
В другую сторону повернула: баба с синим лицом в платочке лежит, платочек чистый на ней, белый.
На белом платке ее сидела зеленая муха, потирая руки.
Поглядела Ганна: сама на трупах лежит — мужики, бабы, дети — все вперемешку. Запах стоял сладкий, тошнотворный.
Большие мухи, осатанев, летали зигзагами, зудели, садились на трупы, беспокойно и быстро ползли по ним и вдруг срывались вверх, взрываясь зудящим звуком: — з-з-з!!! — будто пилою душу распиливали.
— Тп-р-ру! Окаянный! — услышала Ганна.
Повозка остановилась на кладбище, у большой ямы.
Спрыгнули Канарейки с козел, подошли к трупам, потащили за ноги мертвого мужика.
Раскачали, бросили в яму.
Взялись за бабу. Раскачали бабу, бросили.
Ганна ни жива ни мертва в повозке лежала. Взяли Ганну за руки, за ноги. Стали над ямой раскачивать:
— И раз! — считала Канарейка. — И два!..
Забилась Ганна, вырываться стала. Бросили с испугу наземь.
— Гля! Живая! — наклонились оба над Ганной. — Не зашиблась?
Ганна с земли глядела, молчала.
— Тю! А я тебя знаю, — сказала Канарейка. — Ты — немая, из детдома. Ищут тебя. Милиция ищет.
Ганна молчала, смотрела.
Отошли от нее.
Трупы в яму кидали быстро, молча. Присыпали бурой землей.
Сели на козлы.
Повернулась Канарейка к Ганне:
— Сидай, девочка, поихалы с нами! Мы тебя так спрячем — черти не дознаются, где ты есть! На баштане тебя сховаем, за Ахтубой!
14
Ехали. Достала Канарейка из-под козел бутылку с самогонкой. Мужу стакан полный налила — выпил, себе тоже — полный, выпила, потом Ганне налила.
— На, держи! — стакан протянула.
Покачала головой Ганна: нет.
— Пей! Чтобы зараза не прилипла!
Ганна выпила глоток, задохнулась.
Засмеялась Канарейка, допила за Ганной, захмелела, разболталась:
— К нам ни одна зараза не липнет! В позапрошлом годе мертвяков возили, тиф был, — к нам не прилип. В том годе от голода мерли — тоже мы возили. В этом годе ездим по всему Царевскому уезду…
— Району, — муж Канарейкин подсказал.
— Теперь так называется, — согласилась Канарейка. — Ездим от Царева до озера Баскунчак, мертвяков собираем. Кругом — от Царицына до Астрахани — холера! Холера ее возьми! А к нам не липнет! Потому рецепт знаем от всех болезней…
Бутылку с самогонкой достала, потрясла:
— Вот он, рецепт!
Мужу плеснула:
— Пей!
Себе налила, сказала:
— Мы как птицы живем. Одним духом! Потому и болезнь не берет!
Выпили — и запели по-птичьи, засвистали, защелкали, будто две птички — две невелички — на облучке сидят, верблюдом правят. Засмеялась Ганна.
За околицей села мужики с берданками как темный лес стоят.
— Стой! — пальнули. — Стой, нечистая сила!
Окружили.
— Вы нам, Канарейки, мертвяков в село не свозите! — закричали. — Не тащите заразу со всей округи!
— То не вам решать! — закричала на них Канарейка. — То власть решает! Приказано было — в одну яму складывать! Эпидемья! Понимать надо!
— Власть одно тебе приказала, а мы другое. Завтра привезешь если — убьем! Шею свернем, как канарейке! — захохотали.
— И куды же мне их девать? Мертвяков? — Канарейка их спрашивала. — Куды?
Огрели верблюда кнутом. Повозка помчалась.
Канарейка всю дорогу сидела, убивалась:
— И куды?
15
На баштан приехали.
Бахчи кругом. То там, то сям огромные, как порося, арбузы лежали. Ганна шла, об один споткнулась: затрещал арбуз, раскололся, распался на две половины. В сахарную алую мякоть вгрызлась зубами Ганна, ушла всем лицом в алое, сладкое, пропала.
— Брось! Этот гарбуз перезрелый! — Канарейка ее за руку схватила, дальше тащила. — Мы тебе другого гарбуза зарежем! Вот этого! Погляди на него, який красавец! А дынька! Глянь, какая дынька, яка красавица! Дамочка, а не дынька!
Мужу приказала:
— Зарежь нам этого гарбуза и эту дыню!
Муж всадил кривой нож в арбуз, провел кругом — будто горло тому перерезал: заалело под ножом, закапало. Потом дыньку вспорол, кишки ей вычистил. Разрезал на дольки.
Канарейка следила, как муж режет.
— Бандит из тебя добрый выйдет! — похвалила. Ганне сказала: — Хочешь астраханской тюри? — Хлеб с арбузом в миске смешала. — На! — сказала. — Ешь!
Налила в стаканы.
— Выпьем, батька! — мужу сказала. — Гляди, какую мы себе дочку отхватили! — обняла Ганну. — А тебе у нас, доня, нравится?
Ганна кивнула.
— Правда нравится? Это наш дом! — очертила круг до самого горизонта. Пальцем в небо показала: — А це крыша над головой, — засмеялась. — Когда прохудится — дождь льет. Не всегда так жили… — Оглянулась на поле, зашептала: — И дом настоящий был, и хозяйство было, и детки — пятеро — были.
— Молчи лучше, баба! — сказал муж.
— Да она немая, — отмахнулась Канарейка. — Что ей расскажешь, в ней и останется… Так вот, в колхоз нас сгонять стали да раскурочивать тех, кто побогаче. Видим, до нас добираются. В одну ночь собрались, покидали на подводу, что в доме было, детей на узлы, лошадь под уздцы, дом подпалили — и айда: счастья искать. Воли, где колхозов нема. Мы, воронежские, бедовые. Аж до Ташкента дошли. Говорили, что там колхозов нет. По пескам шли по пустынным. Лошадь продали, добро продали — вот Сулеймена купили, верблюда, чтоб по пустыне идти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13