акриловая ванна 170
Белым! Белым!
Тракторина Петровна сбрасывала со столов яйца, топтала их ногами. Кричала в истерике:
— Белым! Белым! Белым!
Сторож сваливал в мешок еду: хлеб, сало, лук, картошку. Хотел и огромную тыкву в мешок положить. Сестры обняли тыкву, не отдают:
— Это тыква не общая! Это тыква наша!
Молча длинной рукой тыкву заграбастал, выдернул ее у сестер, закатил в мешок.
— Белым! Белым! — кричала, топчась на крошеве, Тракторина Петровна.
Выдохлась, выскочила. Сторож с Председателем следом за ней ушли.
Дети посидели за пустыми столами, помолчали. Опустились на пол. Собирали раздавленные яйца:
— Вот мое — красненькое…
— А вот мое — желтое…
— А от моего ничего не осталось…
Сидели, соскабливая с пола крошево, — ели.
— Тетя Харыта! А чего она так? — спросила Конопушка.
— Рогатый бес в ней дом себе нашел, поселился, тешится. Силе-е-ен!
— Ты теперь от нас уедешь?
— Нет, я вас одних не оставлю теперь. Поборюсь…
17
Ночью в палате дети не спали. Конопушка сказала шепотом:
— А давайте в дочки-матери поиграем?
— Давайте, — согласились сестры. — Чур, мы будем дети. А Марат будет нашим отцом!
— Хорошо, — согласилась Конопушка. — А я буду вашей матерью… Дети! Садитесь ужинать!
— А что у нас на ужин? — заинтересовалась Люба.
— На ужин у нас огромный-огромный пирог с повидлом, сто котлет и мороженое…
— А что такое мороженое? — спросила Надя.
— Это сладкий снег. — Конопушка губами ловила как бы падающий с неба сладкий снег. — Марат, что же ты? Садись за стол, как будто ты только пришел с работы. Пальто надень, будто ты с улицы. А потом снимешь его. Вставай!
Конопушка Марату горло в шарф закутала, пальто на все пуговицы застегнула, кепочку на голову ему напялила.
— Ох, хорош муженек, — вздохнула совсем по-женски. — Глаз да глаз нужен: как бы не украли! — сказала и застыдилась, зарделась вся, засмеялась. — Раздевайся быстрее! Ужин стынет!
Стала Марата из шарфа раскутывать: крутила Марата, как куклу, — туда покрутила и обратно — только запутала.
Марат рассердился.
— Ты не можешь быть матерью моих детей! — сказал он по-взрослому. — Матерью моих детей будет Ганна.
— Ой! Ну и нашел себе жену! — оскорбилась Конопушка. — Ни мычит ни телится. Дуру себе в жены взял!
— Зато красивая! — сказал Марат, поглядел выразительно на Конопушку: поняла ли?
Та зашмыгала острым носиком, обижаясь.
— Сам-то на себя посмотри! Урод! — прошептала.
— Мужчина должен быть умным и сильным. А женщина — доброй и красивой. Тогда и дети будут умные, добрые, сильные и красивые. Понятно тебе, злюка? — сказал ей Марат самодовольно.
К Ганне подошел, уверенно спросил:
— Ганна, хочешь стать моей женой?
Ганна сидела на кровати, молчала.
Марат заглянул ей тревожно в глаза:
— Ганна, будешь ли ты моей женой? Да или нет? Говори! Я тебя никогда не обижу! Пальцем не трону! Я тебе всю получку отдавать буду! Все до копейки!
Ганна молчала.
— Так тебе и надо, — зло радовалась Конопушка.
Упал Марат на колени, крикнул отчаянно, будто судьба его и вправду решалась:
— Ганна! Стань моей женой! Прошу твоей руки и сердца!
Ганна помедлила. Потом кивнула чуть, руку навстречу его руке протянула.
Счастливый, подводил ее Марат к столу.
— Это наши дети, Ганна. Это наши с тобой дочки. Это вот Верочка. Это Надя. Это Люба.
Заглянула каждой дочке Ганна в глаза, каждую погладила по голове, поцеловала. Побежала, принесла из угла все свои сокровища: гребешок, конфетку, китайский мячик на резинке, — разложила перед ними. Миски с водой перед каждой поставила, будто то борщ. Кормила их из ложки, дула на воду, чтобы борщ остыл. Сестры от ложки с водой увертывались, есть не хотели и хихикали. Ганна ласково и настойчиво их кормила, руки целовала, упрашивая.
— Что ты их целуешь! — не вытерпела Конопушка. — Ты их выпори! Ишь расфулиганились!
— Тук-тук-тук! — постучал Марат по столу. — Это ваш папа с работы пришел.
Кинулась птицей Ганна к мужу, пальто ему расстегивала, шарф разматывала. Усадила Марата во главе стола, подала с поклоном миску с водой.
— Ух, уморился, — рассказывал семье Марат. — Двадцать две резолюции наложил да тридцать три партийных поручения выполнил. Устал!
— Ишь как устроился! На чистую работу, лентяй, — завистливо сказала Конопушка. — Контора пишет, а денежки идут.
Ганна расшнуровала Марату ботинки. Поставила тазик с водой. Помыла Марату ноги, вытерла. Потом вдруг подняла тазик с водой, хотела выпить из него воду.
— Не пей! — закричал на нее Марат. — Не надо, это грязная вода…
— Раньше древние жены мыли ноги мужу и эту воду пили, — сказала Конопушка. — Я сама читала.
— Мы же не древние! Зови Чарли и Булкина! — Конопушка выбежала за дверь.
В дверь постучали.
Испуганной птицей глянула на дверь Ганна. Сестры затихли. Марат напряженным, каким-то деревянным голосом спросил:
— Кто там?
— Открывайте! А не то дверь сломаем!
В дверь забухали.
Марат подошел, открыл. В дверь ввалились Чарли и Булкин. Злые, страшные. Все в доме перевернули, что-то искали.
— Кто вы такие? И что вы делаете в моем доме? — спросил их Марат.
— Мы — «черный ворон»! — закричали те, показали белую бумагу. — А ты — враг народа. И ты — арестован! — скрутили Марату руки. Потащили к дверям.
Разом заплакали сестры в голос:
— Папа! Папа! Папочка! Не уходи!
Заплакала вся палата. Плакали по-настоящему, укрывшись с головой одеялами.
Одна Ганна стояла, не плакала. Стояла-стояла, застыв: будто не здесь она, будто думу думает… Бросилась вдруг коршуном на Чарли и Булкина, налетела, била их изо всех сил, в лица плевала, царапалась и кусалась, била, била, била…
— Это же игра! — кричал, отбиваясь, Чарли. — Дура! Мы же играем! Мы понарошку его уводим! Игра! Понимаешь? Ты испортила всю игру!
А Ганна не слушая била и била. Покуда не убежали.
Обняла Марата, подвела к столу, посадила за стол. Сестер успокоила, налила им в миски «борща». Погрозила кулаком двери.
Села рядом с Маратом.
Семья начала есть.
Мокрые глаза детей следили за ними со всех сторон.
18
Утром Тракторина Петровна всех будила:
— Подъем!
Дети спали.
— Подъем! — кричала Тракторина Петровна, срывая одеяла. — Ночью надо было спать! На линейку — марш! Марш! Марш!
Дети сонно вскакивали, одевались нехотя.
Тракторина Петровна сорвала одеяло с Ганны. Ганна лежала мокрая: обмочилась.
— Ах ты дрянь! — Тракторина Петровна даже руками всплеснула. — Обоссала всю кровать! Тебе что? Ночью лень было встать? Лень?!
Ганна закрыла лицо руками от стыда.
— Нет, ты смотри! — отводила ее руки Тракторина Петровна. — Ты ссаться будешь, а я стирать? Ну-ка понюхай! Чем пахнет? Нюхай! — Ткнула Ганну лицом в мокрое: — Нюхай! Так щенков учат, чтоб не гадили! Нюхай! — Она вошла в раж: — Нюхай!
Марат дотронулся до руки Тракторины Петровны. Та оглянулась, потная, красная.
— Чего тебе?
— Она сама постирает. Я ее на реку поведу. Можно? После завтрака?
Тракторина Петровна кряхтя вставала:
— Ладно. Только завтрака не будет. Разгрузочный день сегодня. Яблоки будете грызть. Витамин! — Пошла к дверям, остановилась. — Только смотри у меня! Чтобы не ты! Чтобы она сама стирала! Сама! Я по глазам узнаю!
Тракторина Петровна вышла. Потом почти сразу открылась дверь. Сторож с порога, не заходя, высыпал из мешка яблоки на пол. Мелкими круглыми блестящими ядрами заплясали зеленые яблоки по полу, покатились по палате.
Каждый взял по яблоку. Марат откусил, поморщился.
— Кислятина! Выплюньте! — сестрам сказал. — Мы на речку с Ганной пойдем, там в саду сладких вам нарвем!
Ганна послушалась, выбросила яблоко.
Чарли и Булкин набросились на яблоки: Чарли кидал их себе за пазуху, Булкин набивал карманы. Конопушка бегала между ними, яблоки надкусывала одно за другим — чтоб никто не взял.
— Это мое яблочко, — говорила. — И это мое. И это.
Лицо ее кривилось от кислого, а она все надкусывала, остановиться не могла.
Надкусывала и жевала, приговаривая:
— Витамин! Вита-а-амин! Потому и кислый!
19
Ганна с Маратом подошли к реке, к Ахтубе.
— В воду положи, — показал Марат на простыню, — пусть отмачивается. Мы ее камнем придавим. А сами пойдем купаться. Не бойся — не уплывет.
Марат разделся, стоял в трусах. Ганна разделась донага. Стояла голышом, крестик на груди.
— Ты что? Совсем? Хоть трусы надень, — застеснялся за Ганну Марат.
Ганна смотрела, не понимая, чего он хочет.
— Ну, поплыли, — вздохнул Марат.
Ганна покачала головой: нет.
— Ты плавать не умеешь? — догадался Марат. — Давай я тебя научу.
Поддерживал одной рукой, вел ее вдоль берега.
— Бей ногами! Бей сильнее! Только в воде бей, не брызгайся. Попробуй на спине теперь!
Перевернулась Ганна, Марата ослепило будто: розовые нежные два соска на груди у Ганны, а в низу живота — золотой треугольник жаром горит, золотым раскаленным углем…
Глаз не может отвести.
— Ныряй! — закричал, а голоса нет. — Плыви под водой!
Ганна нырнула с открытыми глазами. Увидела маленьких серебристых рыбок под водой, поплыла за ними. Они веселой серебряной стайкой плыли, с ней играли, серебряными прохладными лицами ее лица касались. Она их поцеловать хотела. Потянулась губами. Засмеялись серебряно, как колокольчики, умчались. Ганна вынырнула. В ушах звенело.
— Ты же просто ас! — кричал Марат. — Ты метров двадцать проплыла. Я думал, утонула! Ты же талант! Я тебя всему научу! Хочешь, читать научу?
Ганна замолотила руками воду, опьянев от счастья и брызг, кивнула: хочу.
Поплыла к нему. Он к ней.
Вдруг змея проплыла между ними. Сверкающей бечевой, словно молния. Высоко, будто вытянув шею, несла она свою голову над водой. Грозно глянула.
Замерли.
— Змея, — выдохнул Марат. — На берег поплыла. Она в воде не кусается…
Ганна стояла замерев. Боялась пошевелиться.
— Чего ты? Поплыли на ту сторону, — предложил Марат. — Там мельница. Может, муки натырим.
Поплыли рядом. Испугалась Ганна, забила руками.
— Не бойся, я рядом. Я с тобой… — сказал Марат.
20
У мельницы стоял красноармеец с винтовкой. Марат и Ганна за угол забежали. Марат отогнул доску:
— Лезь!
Проползли в щель, оказались будто в другом мире: шум машин, белая пыль. Мерно работали жернова, шумно лилась вода, сыпалось зерно. Белая, как туман, мука висела в воздухе.
— Встань и стой! Пусть мука на тебя садится! — шептал Ганне на ухо Марат. Встал сам, разведя руки в стороны. Показывал Ганне. Ганна встала рядом, подняла руки.
Стояли, покрываясь мукой. Бородатый краснорожий мельник, весь в муке и солнце, их увидел. Красноармеец к нему подошел. Мельник подмигнул Ганне, увел красноармейца подальше.
Выползли на свет божий — Марат и Ганна — белые, все в муке, даже ресницы. Шли осторожно, разведя руки в стороны, чтобы мука не осыпалась.
21
Ганна облизывала спину Марата. Слизывала муку со спины. Марат ежился, хохотал:
— Это тебе вместо завтрака. Щекотно! Ганна, ты как кошка. Ой, не могу! Давай лучше я тебя!
Повернулся, начал муку с нее слизывать. Ганна смеялась, запрокинув голову: щекотно. Белые ресницы дрожали, с них мука осыпалась.
— Ганна, не смейся! Стой смирно! Не трясись, вся мука осыпется.
Он вылизывал ей спину и вдруг вылизал — родинку. Около самой шеи. Прикоснулся губами к родинке. Погладил завиток волос. Присмирела Ганна, не смеется больше. И спину напрягла, выпрямила.
— Ганна, — глухо сказал Марат. — Я люблю тебя.
Оглянулась беспомощно. Марат понял:
— Ты не дурочка! Ты не дурочка! Ты красивая! Я женюсь на тебе!
Поцеловал ее в белые губы. Обнял Ганну покрепче. Ганна, упершись руками в его грудь, Марата отталкивала. А он все сильнее ее прижимал, лез целоваться:
— Ну чего ты? Я правда женюсь. Не бойся…
Ганна лицо отворачивала.
Повернула голову к реке. Там течение простыню уносило. Замычала, забилась в руках Марата.
— Что? — отпустил ее.
Показала рукой:
— Га!
Марат посмотрел на реку:
— Ну, унесло. Догоним! — Вздохнул: — Эх ты!
Побежал вслед за рекой. Ганна — за ним.
Они бежали по берегу. Река стала шире, повернула в сторону.
На песке вдруг увидели плот. Старенький, рассохшийся. Столкнули в воду. Поплыли на плоту.
22
Ганна, подоткнув платье, полоскала простыню у берега. Марат прятал плот у старой ивы: забрасывал листьями, ветками, травой:
— Пригодится еще.
Подошел к Ганне. Повернул к себе ее лицо. По-новому смотрела она на него: любяще, глаз с его глаз не спуская.
— Ты меня любишь, Ганна?
Закрыла глаза: да.
Убрал ресничку у нее со щеки:
— Эх, уплыть бы нам с тобой отсюда, Ганна!
Смотрели на реку. За рекой солнце садилось.
23
Вечером тетка Харыта полы помыла, пошла воду вылить. Мимо сторожки проходила. Вдруг дверь сторожки открылась: сторож Тракторину Петровну выталкивал. Та молча могучими руками за дверной косяк держалась.
Дал ей кулаком прямо в душу.
— Пошла! Надоела! — дверь закрыл.
Покатилась Тракторина Петровна с крыльца кубарем. Плюхнулась на четвереньки, платье на заду задрато. Отползла в кусты.
— О! О! О! — воем звериным завыла.
Подошла к ней тетка Харыта, окликнула:
— Арина! — Руку на плечо положила. — Аринушка!
Оглянулась та, лицо заплакано:
— Я!
— Случилось что?
— Следишь за мной? — Слезы у Тракторины Петровны сразу высохли.
— Мимо проходила, помочь тебе хотела, Арина.
— Какая я тебе Арина?! — закричала. — Тракторина я.
— Ты ж человек, — сказала тетка Харыта. — И имя у тебя должно быть человеческое, какое при крещенье дали, — сказала тетка Харыта.
— Меня Советская власть крестила, — сказала гордо Тракторина Петровна, вставая. — Назвала, как зовусь, — Тракторина! И не человек я! А — коммунист! Поняла?
— Давно поняла, что не люди.
— Прочь с моей дороги! — закричала Тракторина Петровна, пошла, оглянулась: — Договоришься — язык отрежут. Не со своим братом ты связалась, Харитина Савельевна, ох не со своим!
Тетка Харыта вылила грязную воду из ведра. Долго смотрела, пока вода не ушла в землю.
24
Ночью в палате стон стоял. Конопушка, держась за живот, плакала:
— Ой, мамочки мои, как живот болит!
— Дай спать! — закричал на нее Чарли. — Разревелась тут!
Конопушка, согнувшись до пола, побежала к двери.
Возвратилась уже с теткой Харытой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Тракторина Петровна сбрасывала со столов яйца, топтала их ногами. Кричала в истерике:
— Белым! Белым! Белым!
Сторож сваливал в мешок еду: хлеб, сало, лук, картошку. Хотел и огромную тыкву в мешок положить. Сестры обняли тыкву, не отдают:
— Это тыква не общая! Это тыква наша!
Молча длинной рукой тыкву заграбастал, выдернул ее у сестер, закатил в мешок.
— Белым! Белым! — кричала, топчась на крошеве, Тракторина Петровна.
Выдохлась, выскочила. Сторож с Председателем следом за ней ушли.
Дети посидели за пустыми столами, помолчали. Опустились на пол. Собирали раздавленные яйца:
— Вот мое — красненькое…
— А вот мое — желтое…
— А от моего ничего не осталось…
Сидели, соскабливая с пола крошево, — ели.
— Тетя Харыта! А чего она так? — спросила Конопушка.
— Рогатый бес в ней дом себе нашел, поселился, тешится. Силе-е-ен!
— Ты теперь от нас уедешь?
— Нет, я вас одних не оставлю теперь. Поборюсь…
17
Ночью в палате дети не спали. Конопушка сказала шепотом:
— А давайте в дочки-матери поиграем?
— Давайте, — согласились сестры. — Чур, мы будем дети. А Марат будет нашим отцом!
— Хорошо, — согласилась Конопушка. — А я буду вашей матерью… Дети! Садитесь ужинать!
— А что у нас на ужин? — заинтересовалась Люба.
— На ужин у нас огромный-огромный пирог с повидлом, сто котлет и мороженое…
— А что такое мороженое? — спросила Надя.
— Это сладкий снег. — Конопушка губами ловила как бы падающий с неба сладкий снег. — Марат, что же ты? Садись за стол, как будто ты только пришел с работы. Пальто надень, будто ты с улицы. А потом снимешь его. Вставай!
Конопушка Марату горло в шарф закутала, пальто на все пуговицы застегнула, кепочку на голову ему напялила.
— Ох, хорош муженек, — вздохнула совсем по-женски. — Глаз да глаз нужен: как бы не украли! — сказала и застыдилась, зарделась вся, засмеялась. — Раздевайся быстрее! Ужин стынет!
Стала Марата из шарфа раскутывать: крутила Марата, как куклу, — туда покрутила и обратно — только запутала.
Марат рассердился.
— Ты не можешь быть матерью моих детей! — сказал он по-взрослому. — Матерью моих детей будет Ганна.
— Ой! Ну и нашел себе жену! — оскорбилась Конопушка. — Ни мычит ни телится. Дуру себе в жены взял!
— Зато красивая! — сказал Марат, поглядел выразительно на Конопушку: поняла ли?
Та зашмыгала острым носиком, обижаясь.
— Сам-то на себя посмотри! Урод! — прошептала.
— Мужчина должен быть умным и сильным. А женщина — доброй и красивой. Тогда и дети будут умные, добрые, сильные и красивые. Понятно тебе, злюка? — сказал ей Марат самодовольно.
К Ганне подошел, уверенно спросил:
— Ганна, хочешь стать моей женой?
Ганна сидела на кровати, молчала.
Марат заглянул ей тревожно в глаза:
— Ганна, будешь ли ты моей женой? Да или нет? Говори! Я тебя никогда не обижу! Пальцем не трону! Я тебе всю получку отдавать буду! Все до копейки!
Ганна молчала.
— Так тебе и надо, — зло радовалась Конопушка.
Упал Марат на колени, крикнул отчаянно, будто судьба его и вправду решалась:
— Ганна! Стань моей женой! Прошу твоей руки и сердца!
Ганна помедлила. Потом кивнула чуть, руку навстречу его руке протянула.
Счастливый, подводил ее Марат к столу.
— Это наши дети, Ганна. Это наши с тобой дочки. Это вот Верочка. Это Надя. Это Люба.
Заглянула каждой дочке Ганна в глаза, каждую погладила по голове, поцеловала. Побежала, принесла из угла все свои сокровища: гребешок, конфетку, китайский мячик на резинке, — разложила перед ними. Миски с водой перед каждой поставила, будто то борщ. Кормила их из ложки, дула на воду, чтобы борщ остыл. Сестры от ложки с водой увертывались, есть не хотели и хихикали. Ганна ласково и настойчиво их кормила, руки целовала, упрашивая.
— Что ты их целуешь! — не вытерпела Конопушка. — Ты их выпори! Ишь расфулиганились!
— Тук-тук-тук! — постучал Марат по столу. — Это ваш папа с работы пришел.
Кинулась птицей Ганна к мужу, пальто ему расстегивала, шарф разматывала. Усадила Марата во главе стола, подала с поклоном миску с водой.
— Ух, уморился, — рассказывал семье Марат. — Двадцать две резолюции наложил да тридцать три партийных поручения выполнил. Устал!
— Ишь как устроился! На чистую работу, лентяй, — завистливо сказала Конопушка. — Контора пишет, а денежки идут.
Ганна расшнуровала Марату ботинки. Поставила тазик с водой. Помыла Марату ноги, вытерла. Потом вдруг подняла тазик с водой, хотела выпить из него воду.
— Не пей! — закричал на нее Марат. — Не надо, это грязная вода…
— Раньше древние жены мыли ноги мужу и эту воду пили, — сказала Конопушка. — Я сама читала.
— Мы же не древние! Зови Чарли и Булкина! — Конопушка выбежала за дверь.
В дверь постучали.
Испуганной птицей глянула на дверь Ганна. Сестры затихли. Марат напряженным, каким-то деревянным голосом спросил:
— Кто там?
— Открывайте! А не то дверь сломаем!
В дверь забухали.
Марат подошел, открыл. В дверь ввалились Чарли и Булкин. Злые, страшные. Все в доме перевернули, что-то искали.
— Кто вы такие? И что вы делаете в моем доме? — спросил их Марат.
— Мы — «черный ворон»! — закричали те, показали белую бумагу. — А ты — враг народа. И ты — арестован! — скрутили Марату руки. Потащили к дверям.
Разом заплакали сестры в голос:
— Папа! Папа! Папочка! Не уходи!
Заплакала вся палата. Плакали по-настоящему, укрывшись с головой одеялами.
Одна Ганна стояла, не плакала. Стояла-стояла, застыв: будто не здесь она, будто думу думает… Бросилась вдруг коршуном на Чарли и Булкина, налетела, била их изо всех сил, в лица плевала, царапалась и кусалась, била, била, била…
— Это же игра! — кричал, отбиваясь, Чарли. — Дура! Мы же играем! Мы понарошку его уводим! Игра! Понимаешь? Ты испортила всю игру!
А Ганна не слушая била и била. Покуда не убежали.
Обняла Марата, подвела к столу, посадила за стол. Сестер успокоила, налила им в миски «борща». Погрозила кулаком двери.
Села рядом с Маратом.
Семья начала есть.
Мокрые глаза детей следили за ними со всех сторон.
18
Утром Тракторина Петровна всех будила:
— Подъем!
Дети спали.
— Подъем! — кричала Тракторина Петровна, срывая одеяла. — Ночью надо было спать! На линейку — марш! Марш! Марш!
Дети сонно вскакивали, одевались нехотя.
Тракторина Петровна сорвала одеяло с Ганны. Ганна лежала мокрая: обмочилась.
— Ах ты дрянь! — Тракторина Петровна даже руками всплеснула. — Обоссала всю кровать! Тебе что? Ночью лень было встать? Лень?!
Ганна закрыла лицо руками от стыда.
— Нет, ты смотри! — отводила ее руки Тракторина Петровна. — Ты ссаться будешь, а я стирать? Ну-ка понюхай! Чем пахнет? Нюхай! — Ткнула Ганну лицом в мокрое: — Нюхай! Так щенков учат, чтоб не гадили! Нюхай! — Она вошла в раж: — Нюхай!
Марат дотронулся до руки Тракторины Петровны. Та оглянулась, потная, красная.
— Чего тебе?
— Она сама постирает. Я ее на реку поведу. Можно? После завтрака?
Тракторина Петровна кряхтя вставала:
— Ладно. Только завтрака не будет. Разгрузочный день сегодня. Яблоки будете грызть. Витамин! — Пошла к дверям, остановилась. — Только смотри у меня! Чтобы не ты! Чтобы она сама стирала! Сама! Я по глазам узнаю!
Тракторина Петровна вышла. Потом почти сразу открылась дверь. Сторож с порога, не заходя, высыпал из мешка яблоки на пол. Мелкими круглыми блестящими ядрами заплясали зеленые яблоки по полу, покатились по палате.
Каждый взял по яблоку. Марат откусил, поморщился.
— Кислятина! Выплюньте! — сестрам сказал. — Мы на речку с Ганной пойдем, там в саду сладких вам нарвем!
Ганна послушалась, выбросила яблоко.
Чарли и Булкин набросились на яблоки: Чарли кидал их себе за пазуху, Булкин набивал карманы. Конопушка бегала между ними, яблоки надкусывала одно за другим — чтоб никто не взял.
— Это мое яблочко, — говорила. — И это мое. И это.
Лицо ее кривилось от кислого, а она все надкусывала, остановиться не могла.
Надкусывала и жевала, приговаривая:
— Витамин! Вита-а-амин! Потому и кислый!
19
Ганна с Маратом подошли к реке, к Ахтубе.
— В воду положи, — показал Марат на простыню, — пусть отмачивается. Мы ее камнем придавим. А сами пойдем купаться. Не бойся — не уплывет.
Марат разделся, стоял в трусах. Ганна разделась донага. Стояла голышом, крестик на груди.
— Ты что? Совсем? Хоть трусы надень, — застеснялся за Ганну Марат.
Ганна смотрела, не понимая, чего он хочет.
— Ну, поплыли, — вздохнул Марат.
Ганна покачала головой: нет.
— Ты плавать не умеешь? — догадался Марат. — Давай я тебя научу.
Поддерживал одной рукой, вел ее вдоль берега.
— Бей ногами! Бей сильнее! Только в воде бей, не брызгайся. Попробуй на спине теперь!
Перевернулась Ганна, Марата ослепило будто: розовые нежные два соска на груди у Ганны, а в низу живота — золотой треугольник жаром горит, золотым раскаленным углем…
Глаз не может отвести.
— Ныряй! — закричал, а голоса нет. — Плыви под водой!
Ганна нырнула с открытыми глазами. Увидела маленьких серебристых рыбок под водой, поплыла за ними. Они веселой серебряной стайкой плыли, с ней играли, серебряными прохладными лицами ее лица касались. Она их поцеловать хотела. Потянулась губами. Засмеялись серебряно, как колокольчики, умчались. Ганна вынырнула. В ушах звенело.
— Ты же просто ас! — кричал Марат. — Ты метров двадцать проплыла. Я думал, утонула! Ты же талант! Я тебя всему научу! Хочешь, читать научу?
Ганна замолотила руками воду, опьянев от счастья и брызг, кивнула: хочу.
Поплыла к нему. Он к ней.
Вдруг змея проплыла между ними. Сверкающей бечевой, словно молния. Высоко, будто вытянув шею, несла она свою голову над водой. Грозно глянула.
Замерли.
— Змея, — выдохнул Марат. — На берег поплыла. Она в воде не кусается…
Ганна стояла замерев. Боялась пошевелиться.
— Чего ты? Поплыли на ту сторону, — предложил Марат. — Там мельница. Может, муки натырим.
Поплыли рядом. Испугалась Ганна, забила руками.
— Не бойся, я рядом. Я с тобой… — сказал Марат.
20
У мельницы стоял красноармеец с винтовкой. Марат и Ганна за угол забежали. Марат отогнул доску:
— Лезь!
Проползли в щель, оказались будто в другом мире: шум машин, белая пыль. Мерно работали жернова, шумно лилась вода, сыпалось зерно. Белая, как туман, мука висела в воздухе.
— Встань и стой! Пусть мука на тебя садится! — шептал Ганне на ухо Марат. Встал сам, разведя руки в стороны. Показывал Ганне. Ганна встала рядом, подняла руки.
Стояли, покрываясь мукой. Бородатый краснорожий мельник, весь в муке и солнце, их увидел. Красноармеец к нему подошел. Мельник подмигнул Ганне, увел красноармейца подальше.
Выползли на свет божий — Марат и Ганна — белые, все в муке, даже ресницы. Шли осторожно, разведя руки в стороны, чтобы мука не осыпалась.
21
Ганна облизывала спину Марата. Слизывала муку со спины. Марат ежился, хохотал:
— Это тебе вместо завтрака. Щекотно! Ганна, ты как кошка. Ой, не могу! Давай лучше я тебя!
Повернулся, начал муку с нее слизывать. Ганна смеялась, запрокинув голову: щекотно. Белые ресницы дрожали, с них мука осыпалась.
— Ганна, не смейся! Стой смирно! Не трясись, вся мука осыпется.
Он вылизывал ей спину и вдруг вылизал — родинку. Около самой шеи. Прикоснулся губами к родинке. Погладил завиток волос. Присмирела Ганна, не смеется больше. И спину напрягла, выпрямила.
— Ганна, — глухо сказал Марат. — Я люблю тебя.
Оглянулась беспомощно. Марат понял:
— Ты не дурочка! Ты не дурочка! Ты красивая! Я женюсь на тебе!
Поцеловал ее в белые губы. Обнял Ганну покрепче. Ганна, упершись руками в его грудь, Марата отталкивала. А он все сильнее ее прижимал, лез целоваться:
— Ну чего ты? Я правда женюсь. Не бойся…
Ганна лицо отворачивала.
Повернула голову к реке. Там течение простыню уносило. Замычала, забилась в руках Марата.
— Что? — отпустил ее.
Показала рукой:
— Га!
Марат посмотрел на реку:
— Ну, унесло. Догоним! — Вздохнул: — Эх ты!
Побежал вслед за рекой. Ганна — за ним.
Они бежали по берегу. Река стала шире, повернула в сторону.
На песке вдруг увидели плот. Старенький, рассохшийся. Столкнули в воду. Поплыли на плоту.
22
Ганна, подоткнув платье, полоскала простыню у берега. Марат прятал плот у старой ивы: забрасывал листьями, ветками, травой:
— Пригодится еще.
Подошел к Ганне. Повернул к себе ее лицо. По-новому смотрела она на него: любяще, глаз с его глаз не спуская.
— Ты меня любишь, Ганна?
Закрыла глаза: да.
Убрал ресничку у нее со щеки:
— Эх, уплыть бы нам с тобой отсюда, Ганна!
Смотрели на реку. За рекой солнце садилось.
23
Вечером тетка Харыта полы помыла, пошла воду вылить. Мимо сторожки проходила. Вдруг дверь сторожки открылась: сторож Тракторину Петровну выталкивал. Та молча могучими руками за дверной косяк держалась.
Дал ей кулаком прямо в душу.
— Пошла! Надоела! — дверь закрыл.
Покатилась Тракторина Петровна с крыльца кубарем. Плюхнулась на четвереньки, платье на заду задрато. Отползла в кусты.
— О! О! О! — воем звериным завыла.
Подошла к ней тетка Харыта, окликнула:
— Арина! — Руку на плечо положила. — Аринушка!
Оглянулась та, лицо заплакано:
— Я!
— Случилось что?
— Следишь за мной? — Слезы у Тракторины Петровны сразу высохли.
— Мимо проходила, помочь тебе хотела, Арина.
— Какая я тебе Арина?! — закричала. — Тракторина я.
— Ты ж человек, — сказала тетка Харыта. — И имя у тебя должно быть человеческое, какое при крещенье дали, — сказала тетка Харыта.
— Меня Советская власть крестила, — сказала гордо Тракторина Петровна, вставая. — Назвала, как зовусь, — Тракторина! И не человек я! А — коммунист! Поняла?
— Давно поняла, что не люди.
— Прочь с моей дороги! — закричала Тракторина Петровна, пошла, оглянулась: — Договоришься — язык отрежут. Не со своим братом ты связалась, Харитина Савельевна, ох не со своим!
Тетка Харыта вылила грязную воду из ведра. Долго смотрела, пока вода не ушла в землю.
24
Ночью в палате стон стоял. Конопушка, держась за живот, плакала:
— Ой, мамочки мои, как живот болит!
— Дай спать! — закричал на нее Чарли. — Разревелась тут!
Конопушка, согнувшись до пола, побежала к двери.
Возвратилась уже с теткой Харытой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13