Прямо играет деньгами. Алибала зря ломается и не берет за билет, словно у него богатства выше головы/Деньги - это такая вещь, что чем больше их будет, тем лучше... Что для Дадаша двадцать пять, даже пятьдесят рублей? А Алибала с семьей на эти деньги три дня может жить... Словно читая мысли Садыха, Дадаш положил двадцатипятирублевку на столик, а остальные деньги сунул
в карман.
- Послушай, Алибала, возьми эти деньги, а вот когда я в Баку приду к тебе в гости - угощай чем хочешь, расплачиваться не стану. Договорились?
- Нет, Дадаш, одно к другому не имеет отношения. Приезжай, милости прошу, угостим как можем. Но билет я тебе купил так, как если бы купил его себе.
- Ну и упрямец же ты! Ну ради сына твоего прошу: возьми деньги и считай, что угостил меня билетом, и мне будет приятно.
Дадаш уже знал, что единственный сын Алибалы Вагиф был военным инженером, служил где-то на Урале, жил он там со своей семьей и летом иногда приезжал в Баку. В Шувелянах, на берегу моря, они отдыхали, купались в море, вдоволь ели инжира и винограда. Алибала любил сына без памяти, и когда Дадаш попросил взять деньги его именем, уже не мог устоять.
- Ну зачем ты клянешься...- сказал он и неохотно положил деньги в карман.Да и денег этих много за билет. Раз ты считаешься, то и я посчитаю все до копейки и верну тебе сдачу.
Садых взял сторону Дадаша и сказал:
- Ну, Алибала-даи, точным можно быть, но не надо мелочиться, положи деньги в карман, да и дело с концом
- Ради бога, бери, и не будем больше говорить об этом. Я же знаю, как вы зарабатываете.
И взглянул на Садыха. Значит, Садых рассказал Дадашу, что ему трудно живется. Привык ныть и стонать Но стонет-то Садых, а не он, Алибала!
Разнося чай, Садых всегда задерживается в купе, заводит задушевные беседы и как бы между прочим дает понять, какая у него большая семья, сколько нехваток г как трудно выкручиваться при таком низком заработке как у проводника. И пассажиры не оставались глухими к этому. Расплачиваясь за чай, они давали и Садыху "на чай", и давали порой весьма щедро. Словом, Садых "подрабатывал". В начале их совместной работы Алибала не знал о проделках Садыха. Но однажды ему зачем-то понадобился напарник, и он пошел за Садыхом. Тот сидел в купе и распространялся о своем тяжелом материальном положении. Алибала не стал упрекать Садыха при пассажирах, но когда они вернулись в служебное купе, сказал без обиняков: "Ты что перед первыми встречными выкладываешься? Как бы ни трудно тебе жилось, ты все-таки не нищий и не так беден, как говоришь. Ты молодой, стыдно так поступать, надо думать о своем достоинстве". Садых усмехнулся и доверительно сказал: "Алибала-даи, вы не знаете, почему я так делаю. Если узнаете, не станете сердиться. Это тактический ход. Денег у пассажиров побольше, чем у нас, не беда, если перекинут рубль-другой. Я говорю: семья... Не говорю: большая. Нас трое: жена, ребенок и я. Но до вас я работал с одним человеком, и оп научил меня всему этому, и, знаете, такая тактика приносит мне пользу". Только теперь Алибала понял, почему деньги за чай всегда собирает Садых. Выручка стала расти. За счет чего? Да, в сущности, за счет этого культурного попрошайничества. Он предупредил напарника: "Не делай так, Садых, очень прошу тебя, я такого заработка не хочу".- "Алибала-даи, клянусь могилой отца, я делал это ради нашей пользы. Не хочешь, больше не буду". И дал слово, что больше не заведет песен о тяжелом материальном положении. Алибала, не поверив клятве, первое время присматривал за Садыхом и, если тот задерживался в каком-нибудь купе, под каким-либо предлогом заходил неожиданно; в конце концов он убедился, что Садых по-мужски твердо держит свое слово и успокоился. И даже стал сожалеть, что, не поверив на слово своему молодому товарищу, стал проверять его.
С тех пор, конечно, выручка уменьшилась, чаевых вовсе не стало, и доверие Алибалы к Садыху росло. Может быть, Садых даже хитрил, скрывал от Алибалы часть денег, собранных за чай, но если уж Алибала кому-нибудь верил, то веру его трудно было поколебать. Признайся Садых, что оставляет себе часть денег, он принял бы это признание за шутку.
Теперь, выходит, Садых его обманывал. Когда он на шел время пожаловаться Дадашу на бедность? Неужели он не подумал даже, что Дадаш - гость Алибалы, а поскольку они работают вместе, то и ему, Садыху, Дадаш - гость. Годится ли хозяевам жаловаться гостю на затруднения и бедность? Только самому близкому, и то в подходящее время, мужчина может раскрыть сердце поделиться с ним своими заботами, тревогами, сказать о своих затруднениях. Когда же Садых и Дадаш стали та кими друзьями?
И Алибала, строго взглянув на Садыха, сказал Дадашу:
- Что ты имеешь в виду, когда говоришь "зарабатываете", я не знаю; хотя должность у нас небольшая, заработка нашего нам вполне хватает.
Дадаш выразительно посмотрел на Садыха, потом на Алибалу, словно хотел сказать этим взглядом, что их речи не сходятся и не знаешь, кому же верить.
Садых испугался, что Дадаш скажет Алибале: "Ни словам твоего товарища выходит, что на ваш заработок трудно прожить". Но Дадаш молчал, не называл имени Садыха, и это спасло его, иначе он попал бы в трудную ситуацию.
- Алибала-даи верно говорит, мы неплохо зарабатываем; во всяком случае, живем нормально.
По удивлению, отразившемуся на лице Дадаша, было ясно, что он понял: Садых прирабатывает, а, Алибала живет на оклад. Алибала понял это, и Садых понял, что влип. Несколько секунд они молчали, переглядываясь. Взгляд Алибалы говорил: "Не думал я, что Садых меня обманывает и ставит в положение обманщика..." Взгляд Садыха говорил: "Если бы знать, что этот Дадащ такой трепач, что услышит, то и выложит Алибале, я бы не то что доверительно ничем с ним не поделился, но и вообще не стал бы с ним говорить". А лукавый взгляд Дадаша говорил, что, судя по всему, тут что-то есть, только неясно, который говорит правду.
На столике лежали сочные груши, Дадаш нагнулся к корзине, достал еще несколько штук, помыл под краном.
- Угощайтесь. Только у нас в Кубе и растут такие. На базаре этот сорт не найдешь. Я выращиваю их у себя в саду. Есть еще кое у кого.
И он подал пример. Садых тоже взял грушу, истекавшую соком.
Алибала к фруктам не притронулся. И не сказал больше ни слова, "Почти сутки мы в дороге, но из-за тревоги за билет я не смог выкроить времени, чтобы по душам поговорить с Дадашем. Ну ничего, еще завтра есть полдня, наговоримся".
В большом дворе старинного каменного дома по улице Касума Измайлова пылал костер. В глубокой медной таве жарились потроха. Дурманящий аромат распространялся и на соседние дворы.
Алибала, подобно заправскому повару, повязавшись белым передником, медной шумовкой помешивал мелко накрошенные потроха и картофель.
Он пришел к Агадаи не утром, как договаривались, а после полудня. Утром, едва он позавтракал, раздался продолжительный телефонный звонок - вызывала междугородная. У Алибалы не было родственников в других городах, только Вагиф иногда звонил своему одинокому отцу, справлялся о здоровье. Алибала сам просил, чтобы сын вместо писем периодически звонил и он мог услышать голоса сына, внуков. Вагиф всегда очень внимательно относился к своим родителям и наказ отца исполнял. А после того как отец остался один, он удвоил внимание, писал ласковые письма и очень часто звонил.
На этот раз после Вагифа с Алибалой долго говорила невестка Расмия, а после нее внуки, вырывая трубку друг у друга, несколько раз принимались говорить со своим дедушкой. Они плохо говорили по-азербайджански, но чувствовали, что дедушке приятно, когда они разговаривают с ним на родном языке, и поэтому, коверкая слова, старались разговаривать с ним по-азербайджански. Что касается Расмии, то она коренная бакинка и язык не забыла. После окончания военно-инженерной академии сын приехал в отпуск, увидел девушку-соседку с улицы Касума Измайлова, окончательно влюбился и увез ее с собой туда, куда получил назначение.
Расмия была не из тех снох, которые разлучают мужей с родителями, она очень любила Алибалу и Хырда-ханум, а теперь все свое уважение перенесла на одинокого Алибалу.
Поговорив с родными, Алибала почувствовал облегчение, повеселел, и давнишние желания снова ожили в его душе; он с завистью подумал о родителях, дети которых живут при них. С тоской смотрел на стариков, которые гуляли с внуками на бульваре, по улицам города. Его внуки далеко, бегают одни... А бедняжка Хырдаханум, как она их любила!
Вагиф знал, что родители очень скучают по внукам. Однажды, будучи в Баку, он сказал: "Хотите, мы оставим с вами Алика? (Алик был старшим сыном Вагифа; полное его имя было Алиага, но так же, как и дедушку, его называли первой частью имени.) Пусть живет с вами, учится в азербайджанской школе". Алибала обрадовался этому предложению. Но Хырдаханум спросила: "А Расмия как на это смотрит?" - "С Расмией мы договорились: она согласна". Хырдаханум помолчала. "Нет, сынок, я не могу разрешить себе разлучить ребенка с родителями. Никто не заменит ему родителей. Вы же не вечно будете жить там,- может, дело обернется и так, что тебя переведут в Баку, тогда мы снова будем все вместе. Долго ждали, подождем еще". И вот - не дождалась.
Разговаривая с Вагифом или Расмией, Алибала все время помнил о Хырдаханум. Бедная женщина, в тот день, когда ей доводилось поговорить с детьми и внуками, она светилась от радости, что тут скажешь! А главной ее заботой были дети и внуки. Она знала, что любит сын, что любят внуки и что уважает невестка. Каждое лето она варила варенья и дошаб, сушила инжир. Вагиф особенно любил очищенный от шкурки и высушенный инжир "пискенде". И вот Хырдаханум каждое лето готовила два мешочка "пискенде". И много других необычных для России сладостей посылка за посылкой шли на Урал. А в этом году не ушло еще ни одной. Конечно, Алибала мог купить на базаре что угодно, но он не любил покупного, сам готовить и сушить, как Хырдаханум, не умел, а попросить кого-нибудь не решался.
...Положив телефонную трубку, Алибала некоторое время посидел, откинувшись на спинку дивана. На противоположной стене висело пять фотографий в одинаковых серебристых рамках - фотографии Алибалы и самых дорогих и любимых на свете людей: Хырдаханум, сына, невестки и двух внуков. Одного человека уже не было до Хырдаханум ни голоса не подать, ни рукой не дотянуться... Остальные жили далеко. Жили бы они поблизости, Алибала мог бы ездить, навещать их - времени у него теперь хоть отбавляй. Однажды они с Хырдаханум поехали к детям на Урал. Господи, как обрадовались внуки, когда увидели бабушку и дедушку! Но дорога туда долгая и трудная. Из Баку несколько часов летели самолетом, где-то делали посадку, потом опять долго летели. Хорошо, что Вагиф приехал на аэродром на машине, встретил их, а то до поселка, где он жил, им бы век не добраться. Урал встретил их непривычным холодом, в конце весны люди ходили там в теплой одежде. Эх, была бы жива Хырдаханум, они вместе пошли бы хоть на край света, пешком пошли бы, в любой холод, чтобы увидеть детей и внуков...
Алибала долго предавался воспоминаниям и размышлениям,- спохватившись, увидел, что уже одиннадцать часов. Тогда он оделся и вышел из дому. А пока добрался до центра города, был уже полдень...
...Раскаленный очаг отдавал красноватым светом. Между двух плоских камней, над грудой горящего угля, на металлическом треножнике, каких теперь уже не выпускают, на полвершка выше пламени стоял котел, в котором, не подгорая, жарился и томился в собственном соку и жиру джызбыз. Над очагом колдовал Алибала. Лицо его раскраснелось от жара, и было видно, что он с немалым удовольствием орудует возле очага. Наконец он уцепил большой вилкой кусок потрохов, подул на него и, обжигаясь, съел.
- Агадаи, готовь место для сковороды.
- Сию минутку!
Под фисташковым деревом расстелены две большие циновки, на них постелена чистая скатерть, а на ней горкой лежали испеченные в тендире домашние чуреки, зелень, стояли солонка и перечница. Вокруг скатерти, на тюфячках, поджав под себя ноги, сидели шестеро мужчин. Перед каждым стояла пустая тарелка. Гости степенно разговаривали, но нетерпеливо поглядывали и на Алибалу.
Во главе стола сидел старик с живыми глазами и узкой жесткой бородкой, уважаемый в округе Кебле (Кебле, Кербалаи - приставка к имени человека, совершившего путешествие в Кербелу, к святым местам.) Меджид.
- Помню,- говорил Кебле Меджид,- да и некоторые из вас тоже, должно быть, еще помнят, там, где теперь стоит памятник Физули, была Куба-мейданы, а рядом - рынок, и вот на этом рынке и по улице Гуси Гаджиева, бывшей Базарной, было расположено много джыз-бызных. Я уж не говорю о тех, которые были разбросаны в разных местах города. Так вот, когда бы ты туда ни пришел, хоть до зари, хоть затемно, тебе предлагали джызбыз. Вкусно и дешево. Человек съедал утром порцию джызбыза и до вечера был сыт... А теперь джызбы-за не найти. Многие молодые люди даже не знают, что такое джызбыз. Обойди хоть весь город - ни одной джыз-бызной не найдешь. Почему их нет? Разве в Баку больше не привозят и не режут баранов? Привозят, режут. Куда больше, чем прежде. В городе столько шашлычных, столько ресторанов, от названий рябит в глазах... В каждом изо дня в день готовят различные мясные блюда, особенно из баранины. А куда же деваются потроха? Или у нынешнего скота легких, почек, печени нету? Или возьмем чурек. Вот он, перед нами. Его аромат слышен издали, дразнит аппетит. А где его пекут? В пекарнях? Иа хлебозаводах? Ничего подобного! Его пекут даглинцы, пекут в старинных тендирах. В государственных магазинах навалом лежит хлеб различных сортов, выпеченный из отличной муки высокого качества, дешевый - куда дешевле чурека. Ведь даглинцы продают чурек, выпеченный из той же муки, раза в два дороже хлеба. Однако многие предпочитают покупать этот чурек у них, а хлеб в магазинах залеживается, сохнет, черствеет. Если это не расточительство, то что же, по-вашему? Сколько муки зря переводится! А откуда берется мука для выпечки домашних чуреков? Не пашут, не сеют, а пекут и продают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24