Суханов язвил. Я забывала, где что. У себя, как только начинала читать, прибегала Ксения Ивановна, устраивала сцену, почему я на кухне свет не погасила. Казин предложил поехать с ним за город, я почему-то согласилась, он говорил на возвышенные темы, а потом схватил, порвал блузку, я едва отбилась. Все было не так, как я предполагала. А Савченко мне писал, что любит и так далее, как будто ничего в моей жизни не изменилось.
Конечно, мне хотелось, чтобы он не послушался и вдруг приехал. Но я себя за это ругала. Думала, пройдет. Получилось наоборот: у него прошло, а я схожу с ума. Готова ему кинуться на шею. Поздно... Подумать только - уезжает в Париж и не сказал мне, просто не счел нужным! А я сейчас на все готова. Даже при маме не удержалась. Впрочем, мама убеждена, что я влюблена в Суханова. Тем лучше... Но что со мной делается? Не могу ни читать, ни сидеть, - кажется, сейчас бы побежала к нему... А он у Брайниных, наверно, всех развлекает, душа общества...
Я с ним вела себя как последняя дура. Говорила: нужно подумать, проверить, подождать. Наверно, оттого, что ничего еще не понимала. Мне казалось, что взрослая женщина должна быть рассудительной. Отец меня за это ругал, а я не сдавалась. Говорила себе: мое призвание - математика, а не поэзия, нечего разводить драмы! Доходила до пошлости, стыдно вспомнить: сказала Савченко, что нужно подождать, потому что мы не получим квартиры. Ясно, что он меня в душе презирал. Ведь теперь я понимаю, до чего это глупо. Теперь мне все равно, где и как, лишь бы с ним...
Никогда я не видела, чтобы человек так. изменился за один год. Он как-то сразу стал взрослым, уверенным в себе. Прежде он мне казался мальчишкой, а теперь я сидела вся скованная, боялась каждого его слова. Он даже помучить меня решил, отомстить за прошлое, вспомнил, как я повторила слова отца, что настоящее не забывается. И сразу обдал холодной водой: "У каждого теперь своя жизнь".
Ясно, что и любовь у него другая, отсюда уверенность. А обо мне вспоминает с усмешкой: был мальчишкой и почему-то мне понравилась практическая особа, которая все время считала, взвешивала. Не должна я больше о нем думать!.. А о чем, спрашивается, мне думать?.. Мама говорит, что Володя запил с горя. Это не выход. Терпеть не могу пьяных... В Пензе буду работать и меньше о нем думать. А здесь это мука: знать, что он близко и чужой... Конечно, и сумею совладать с собой. Если мы встретимся до его отъезда, не подам виду. Пусть думает, что и у меня своя жизнь... Но я-то знаю, что мне от этого не освободиться...
Позвонили. Наверно, пришел к маме какой-нибудь из папиных мальчишек. Рыженький Сережа в полном восторге: сдал экзамены и гуляет по Ленинской с Ниной...
Соня открыла дверь. Савченко!
Она спокойно с ним поздоровалась, провела к себе.
- Мамы нет, она у Брайниных.
- Я знаю. Меня тоже звали.
- Что ж ты не пошел?
- Хотел зайти к тебе.
- Очень мило с твоей стороны. Хочешь чаю?
- Нет, спасибо. Я ненадолго - у меня работа. Как ты проводишь отпуск?
- Очень хорошо. Отдыхаю. А вот сегодня решила немного поработать. Видишь?
- Я эту книгу читал. Как раз из той области, которая меня теперь занимает. Кстати, у меня интересная новость...
- Уже знаю. Ты, кажется, на седьмом небе?
- Да. Но ты не знаешь, почему. Сегодня Голованов сказал, что заказчики заинтересовались проектом Соколовского. Посылают сюда двух инженеров. На следующей неделе должно состояться совещание. Теперь и Голованов заколебался. Ужасно обидно, что я не смогу присутствовать!
- Зато ты будешь гулять по улицам Парижа. Это не Пенза... Почему ты мне не сказал, что едешь в Париж?
- Я и сам не подозревал. Голованов мне сказал на следующий день. А насчет проекта я узнал только сегодня. На заводе все об этом говорят... Ты понимаешь, что это значит? Соколовский думал не только о нашем заводе, но о заказчиках ведь для них это огромный шаг вперед. Демин сразу понял... Жалко, что я не могу тебе подробно рассказать...
- Почему? Меня это очень интересует. Ты так спешишь?..
- Нет. Но сейчас я не могу объяснить - не выйдет...
- Понимаю: твои мысли уже далеко.
- Наоборот. Слишком близко...
Он спохватился: "Зачем я это сказал?.. И голос меня выдал... Не нужно было на нее смотреть!" Он хотел сказать, что Соня, наверно, не так его поняла: он имел ввиду завод. Он даже выговорил:
- Ты думаешь...
А договорить не смог. Он стоял в смятении у стола. Соня подошла к нему, тихо сказала:
- Я ничего не думаю...
И начала его целовать.
В столовой стенные часы пробили десять, одиннадцать, двенадцать. Они ничего не слышали.
Вдруг Соня вздрогнула: "Это мама!.." Она быстро вскочила и повернула ключ в двери.
Сильно пахла сирень, и Соня шепнула Савченко:
- Я еще днем подумала, что это сумасшедшая сирень: чуть ли не каждый цветок - "счастье"...
16
Поздно ночью Соня тихо провела Савченко по темному коридору. Уехал он день спустя. На аэродроме Соня сказала:
- До твоего возвращения я маме ничего не скажу, а в Пензе сразу поговорю с директором. Надеюсь, отпустят, хотя Журавлев, конечно, постарается напакостить. Егоров мне говорил, что здесь меня возьмут... Но ты мне пиши, это главное. И потом, когда будешь ходить по Парижу, помни - я иду рядом. Гляжу с тобой. Вообще живу с тобой. Понимаешь?..
Надежда Егоровна слышала, как Савченко ушел под утро, но не стала спрашивать: у Сони был такой счастливый вид, что она поняла все без слов.
С утра она суетилась, ходила на рынок, готовила ужин. За вином пошел Володя, и он помогал раздвинуть стол. Надежда Егоровна думала: может быть, его гости развлекут, ведь Соколовский придет, а Володя его любит... Но Володя неожиданно исчез. Надежда Егоровна вздохнула: опять побежал к Бушагину... Хоть за Соню я теперь спокойна... Обидно, что Егоров не сможет прийти, расхворался. Как Мария Ивановна скончалась, он все время болеет. Да это понятно - жили они душа в душу... Я всем сказала: приходите, отпразднуем приезд Сони. Если бы сказать: "Соня-то замуж выходит", - вот бы отпраздновали!.. Не такой у нее характер, даже мне не рассказала...
На столе стоял букет роз. Вера Григорьевна удивилась:
- Откуда уже розы? И какие пышные, летние!
- Это Леонид Борисович принес - оранжерейные, - объяснила Надежда Егоровна.
Соколовский разлил вино и предложил выпить за здоровье Надежды Егоровны.
Все последние дни он был в приподнятом состоянии. Двадцать второго приезжают заказчики. Егоров сказал, что взвесил все, поддержит. Получилось лучше, чем я мог рассчитывать. Хорошо, что Вера согласилась пойти, - ее ведь очень трудно вытащить. А со мной она пошла первый раз... Мне здесь нравится: собрались хорошие люди, и всем почему-то весело. А это не часто бывает..
Весел был и обычно унылый Брайнин. Он боялся, что Соколовский на него обижен. Не раз упрекал себя: почему я поддался Сафонову?.. А вот Евгений Владимирович сел рядом, дружески со мной разговаривает, как будто ничего не было... У нас с ним есть что вспомнить - столько лет вместе проработали, пережили и хорошее и плохое! Когда выпустили первую автоматическую линию, в приказе были упомянуты Егоров, Соколовский и я. Мы тогда это отметили, провели вечер у Егорова. Жалко, что Егорова сегодня нет. Что-то он стал часто хворать. А когда Журавлев хотел потопить Соколовского, он ведь и на меня ополчился. На партбюро я выступил глупо... Если проект Соколовского примут, я только обрадуюсь. С ним приятно работать. В прошлом году он мне сильно помог с системой сигнализации. Вот просто посидеть, поговорить - это с ним нелегко: любит погладить против шерстки. А сегодня он добрый...
Брайнин и его жена, Мария Марковна, толстая женщина с выпуклыми, вечно перепуганными глазами, радовались еще потому, что Яша доволен. Узнав, что сына направляют в Караганду, Наум Борисович расстроился, Мария Марковна плакала. Только Яша не унывал: "А что тут плохого?" Брайнин сердился: мальчишка, он ничего не понимает! Глушь, даже города близко нет, и климат ужасный. А он радуется... И вот недавно от Яши пришло письмо, которое Мария Марковна всем показывала. Яша писал, что работа сказалась еще интереснее, чем он ожидал, общежитие приличное, товарищи ему понравились. Когда Брайнины ехали к Надежде Егоровне, Наум Борисович сказал жене: "Хорошо, что у Яши такой характер, - мог бы вырасти маменькиным сынком, ведь мы достаточно его баловали. А он нетребовательный, увлекается работой, быстро сходится с людьми Нет, Яша не пропадет..."
Лена была в хорошем настроении. Утром принесли письмо и посылку от Журавлева. Он сообщал Лене, что в его жизни произошли некоторые перемены: он женился. Конечно, по-прежнему он мечтает, как бы поскорее увидать Шурочку, но на заводе не все благополучно и взять отпуск раньше сентября ему не удастся. В посылке оказалась коробка конфет и вязаное платьице на трехлетнюю девочку. Лена дала шоколад Шурочке: "Это от твоего папы". Шурочка побежала к Дмитрию Сергеевичу: "Папа, я тебя сейчас чем-то угощу. Только не бери в серебряной бумажке - ее нужно скушать последней, а то будет некрасиво..." Лена облегченно вздохнула. До сентября еще далеко! Хорошо, что он женился. У него теперь своя семья. Мне как-то спокойней...
Еще радовалась Лена потому, что Дмитрий Сергеевич громко разговаривал, смеялся. Вот я с ним год, а редко его видела таким разговорчивым, беззаботным...
Два часа назад, пока Лена переодевалась, Коротеев почему-то вспомнил свой разговор с Трифоновым. Уверял, что я окажусь в нелепом положении, а в нелепом положении сказался он. Я уж не говорю о выговоре, но ведь он называл проект Соколовского "очковтирательством". А предложение дельное. Я сказал Голованову, что мы должны думать не только о сдаче заказа, но об интересах заказчиков. Демин, к счастью, вмешался. Заказчики, разумеется, ухватились. Трифонов всегда в хвосте. У него вся жизнь в четырех глаголах: подсказать, поправить, одернуть, проработать... Впрочем, дело не в этом. Год назад я сидел и думал о Журавлеве. Теперь все валю на Трифонова. Важно другое: как ведет себя товарищ Коротеев? Лена это поняла до меня. Может быть, потому, что женщины чувствительней? Не знаю. Лене легче, она многого не пережила... Лицо Коротеева помрачнело. Но в эту минуту вошла Лена. Ей очень шло новое летнее платье, зеленовато-голубое. Он обнял ее. Она засмеялась: "Не помни! Нам идти пора..." И снова Лена увидала на лице Дмитрия Сергеевича ту светлую, едва приметную улыбку, которая не покидала его все последнее время.
Вырубин не вспоминал прошлого: прошлое в нем жило, и тяготило его, и придавало устойчивость, силу. Он объяснял Соколовскому, что стимуляторы роста могут успешно применяться для предотвращения предуборочного спада плодов. И то, что он может отдаваться любимому делу, что он сидит с друзьями в уютной комнате, что наперекор всему он жив, его молодило. Надежда Егоровна подумала: никогда не сказала бы, что он на пять лет старше меня...
Она спросила Лену:
- Как у вас экзамены прошли? Вы ведь волновались за одного мальчика.
Лена рассмеялась.
- У Васи все пятерки, четверка только по английскому, да и то несправедливо... Разве вы не видите, Надежда Егоровна, какая я веселая? Я ведь действительно за него ужасно волновалась. Молодец, не подвел...
Соня порой теряла нить разговора, отвечала невпопад. Она слышала, что Брайнин говорит с Коротеевым о заводе, а потом задумалась. Брайнин ее спросил:
- Ну как, по-твоему, где приятнее - в Пензе или дома?
Она ответила:
- У нас совершенно другой профиль...
Все рассмеялись. Наум Борисович игриво сказал:
- Ты не можешь ни о чем другом думать. Кажется, ты оставила в Пензе сердце?
Соня покраснела. Веду себя неприлично. А Наум Борисович удивился: попал в точку...
Соня сидела рядом с Верой Григорьевной, они разговаривали вполголоса.
- Андрея Ивановича нет, - сказала Вера. - Вот кто радовался бы! За неделю до его смерти я ему сказала, что у меня настроение хорошее - обещают отремонтировать больницу. И ему сразу стало легче. А сегодня, по моему, все веселые, даже Брайнин...
Соня подумала: отцу я бы все рассказала. Он мне говорил, что у меня зачем-то на сердце обручи. А теперь обручей нет, Савченко это знает... Смешно - мама его зовет Гришей, а я о нем всегда думаю "Савченко" - со дня, когда познакомились. Да и в ту ночь...
Наум Борисович попросил разрешение послушать радио: интересно, что говорят о предстоящей встрече глав правительств. Оказалось, поздно - конец "последних известий". Они узнали только, что шведские туристы собираются в Ленинград, что футбольный матч кончился со счетом три - ноль в пользу "Динамо" и что завтра ожидается переменная облачность, ветер слабый, температура утром восемнадцать.
Потом раздалось пение: диктор объяснил - это известный французский певец.
Улицы Парижа, серые и голубые.
Я иду один, со мной идет печаль...
Соня не выдержала, подошла к приемнику. Какая грустная песенка! Где-то далеко Париж. Савченко идет один. А рядом печаль...
Надежда Егоровна сказала Брайнину, который сидел на другом конце стола:
- Савченко-то в Париже...
- Это хорошие признаки: сторонникам политики с позиции силы не удается, так сказать, воспрепятствовать культурному и экономическому обмену...
Жена Брайнина следила за Соней. Наум, как всегда, попал пальцем в небо. Я знала, что Савченко не отступит...
Все встали. Соколовский, смеясь, рассказывал Леониду Борисовичу, как на московском аэродроме он увидел подвыпившего американца в огромной меховой шапке:
- Жара была страшная. Все на него глядели, а он объяснял: "Я красный казак..."
Надежда Егоровна расспрашивала Лену про Шурочку. Лена показала фотографии. Надежда Егоровна расчувствовалась:
- Хорошенькая! Когда они маленькие, волнуешься. А вырастут - еще труднее... Но она у вас веселенькая...
- Это она с котом Леонида Борисовича разыгралась. Он кота завел...
Брайнин подошел с бокалом к Соколовскому.
- За успех вашего проекта, Евгений Владимирович!
Они чокнулись.
Вера Григорьевна в углу о чем-то разговаривала с Соней; обе были оживлены и смущены. А когда Вера смущалась, она становилась похожей на молоденькую девушку. Надежда Егоровна шепнула Соколовскому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35