..
- Навагу выбросили, народу - не пробиться...
А Коротеев думает: до чего крепкая дурь! Не проходит. Может быть, вообще не пройдет, не знаю. Я об этом читал, оказывается, нужно пережить. Неожиданно он улыбается. - Это очень глупо, но, кажется, я счастлив...
2
Вернувшись с читательской конференции, Лена накрыла на стол, принесла из кухни чайник, холодные котлеты, что-то при этом говорила. Журавлев, однако, заметил, что она сама не своя. Спроси он, что с нею, она, наверно, растерялась бы, но он ей подсказал: "Опять двоек понаставила и расстраиваешься?" Она с облегчением ответила: "Да".
Иван Васильевич взял газету - утром он не успел прочитать; он ел и читал, иногда взглядывая на жену, говорил: "Никифорова здорово отхлестали", "Что компрессоров не хватает, это бесспорно". Лена поспешно соглашалась.
Хорошо, что он читает: она может подумать. Ведь только сейчас она поняла, что случилось непоправимое. Ужасно переживать такое одной!..
В студенческие годы у Лены было много подруг, а на заводе она порой тосковала: не с кем поговорить. Ее тянуло теперь к людям, обладавшим жизненным опытом, и она сама над собой подтрунивала: учительница, а все еще хочу, чтобы кто-нибудь меня научил! До прошлого года в школе работал один из самых примечательных людей города - Андрей Иванович Пухов. К нему все относились с почтением: старый большевик, участник гражданской войны, талантливый педагог. А Лена считала его своим спасителем. Ведь она вначале растерялась, дети шалили во время уроков, не слушали ее, она по ночам плакала. Андрей Иванович помог ей войти в работу, раскрыл самое главное: ученик - это как взрослый, один не похож на другого, нужно понять, заслужить доверие. Он разговаривал с ней как с родной дочерью. Она дня не могла прожить, не услышав несколько слов от Андрея Ивановича. Но прошлой зимой Пухов тяжело заболел, врачи сказали - грудная жаба, запретили работать. Правда, теперь Андрей Иванович лучше себя чувствует, иногда он заходит в школу - тянет его туда, - но Лена не решается его беспокоить своими сомнениями, бранит себя: пора жить своим умом, ей ведь скоро тридцать, не девочка... А все-таки трудно, когда не с кем посоветоваться.
Иногда Лена забегает к врачу Вере Григорьевне Шерер. Познакомились они год назад. Лена не забудет того вечера: тогда она впервые поняла, что муж для нее чужой. Это было так страшно, что она всю ночь проплакала. Вера Григорьевна нравится Лене, но встречаются они редко - Шерер всегда занята. Потом она какая-то замкнутая. Может быть, потому, что одинокая? Она сказала Лене: "Второй раз ничего не получается"; она на войне потеряла мужа. Лене неловко надоедать Вере Григорьевне: у нее свое горе.
С Коротеевым Лена как-то сразу подружилась. Он много рассказывал про войну, про Германию, про товарищей, люди в его рассказах оживали, и Лене казалось, что она их хорошо знает. Они спорили о книгах. Лена говорила, что почему-то не верит в счастье Воропаева, а Коротеев доказывал, что это правда. Ему нравился Листопад, а ей он казался бездушным. Про роман Гроссмана Коротеев сказал: "Войну он псказал честно, так действительно было. Но герои у него слишком много рассуждают, больше, чем на самом деле, от этого им иногда не веришь". Лена возразила: "А разве вы мало рассуждаете?" Он сконфузился, пробормотал: "Нельзя переносить на собеседника... А я вам, видно, надоел разговорами..."
Никогда он не рассказывал Лене ни про Наташу, ни про свою раннюю молодость, но она чувствовала, что не такой он "счастливчик", как это казалось Ивану Васильевичу. Она ценила в Коротееве и душевную силу и скрытое глубоко душенное волнение: живой человек. Когда было заключено перемирие в Корее, он сделал доклад. Лена слушала с интересом, он хорошо псказал крах американской стратегии, сделал выводы: другой конец, чем был в Испании, агрессорам придется призадуматься, да и повсюду сторонники мира подымут голову. Они вышли из клуба вместе, и Коротеев сказал ей: "У нас в институте училась девушка из Кореи. Крохотная, как ребенок... Я эти дни все о ней думаю. Она удивительно хорошо улыбалась. Замечательно, что теперь она может снова улыбнуться, - ведь они столько пережили!.." Лена подумала, что, может быть, только она знает всего Коротеева - и того, кто выступал с докладом, и того, кто рассказывал о маленькой кореянке.
Иногда она его не понимала. Она как-то рассказала ему, что с десятиклассницей Варей Поповой чуть было не стряслась беда: "Взяли и исключили из комсомола. Не разобрались, не выслушали. Правда, в итоге вмешался горком. Варю позавчера восстановили. Но вы представляете себе, что значит пережить такое в семнадцать лет! Это ведь драма... Виноват, конечно, Фомин, а ему даже выговора не дали. Разве это допустимо?.." Она ждала, что Коротеев ее поддержит, но он молчал. Будь на его месте муж, она подумала бы: трусит. Но Коротеева она уважала и решила: "Наверно, я еще многого в жизни не понимаю".
Не замечая того, она к нему привязалась. Когда он не приходил, она огорчалась, спрашивала мужа: "Не заболел ли Дмитрий Сергеевич?" Это было летом, все тогда ей казалось простым, понятным. Потом Коротеев уехал в отпуск на Кавказ. Вернулся он мрачным; Лена даже подумала: может быть, встретил девушку, не поладили... Он начал избегать общества Лены. Два раза она его останавливала на улице; он говорил, что много работы, но скоро зайдет, обязательно, обязательно... Лена терялась в догадках и вдруг поймала себя на мысли: а я ведь слишком много думаю о нем. Уж не влюбилась ли. Тотчас она себя урезонила: в моем возрасте таких глупостей не делают. Просто здесь мало интерес-ных людей. И потом - мы ведь дружили..
На читательскую конференцию она пошла неохотно: скучно, будут читать по бумажке, цитировать газетные статьи, пересказывать содержание книги. Журавлев настаивал: секретарь горкома сказал, что придет, вообще все будут. "Что за глупые демонстрации? И потом - тебе будет интересно: Мария Ильинишна говорила, что выступит Коротеев". Лена рассердилась: "Вот уж это мне все равно..." Иван Васильевич усмехнулся: "Верь женщинам! Считала Коротеева чуть ли не гением, а теперь даже неинтересно, что он скажет..."
Лена не думала, что этот вечер сыграет такую роль в ее жизни.
Когда Коротеев выступал, ей хотелось уйти или закрыть руками лицо. Ведь он говорит это ей: решил объяснить, почему не приходит. Теперь ясно: он считает меня ветреной, взбалмошной, как героиню того романа. Решил, что я в него влюбилась, и читает нотации. Он человек порядочный, голова у него занята другим, да и вообще я должна понять, что такого не бывает. Словом, урок мне. Но почему он вздумал объясниться при всех? Мог бы прийти и сказать. Очевидно, решил - так будет обиднее, боится, что я его не оставлю в покое. Может не бояться: больше он меня не увидит.
Так она возмущалась Коротеевым, когда шла с мужем сквозь метель домой. Журавлев хотел вызвать машину, но она запротестовала, думала, что в пути немного успокоится. Но, войдя в дом, она вдруг почувствовала, что не за что обижаться на Коротеева, беда в ней самой. Впервые она осознала, что любит Дмитрия Сергеевича, что все последнее время терзалась оттого, что он не приходил, что не будет у нее ни счастья, ни душевного покоя. Она быстро прошла на кухню. Чайник долго не закипал, и она могла погоревать, не чувствуя на себе недоумевающих глаз Ивана Васильевича. Теперь она уже не сердилась на Коротеева, говорила себе: он прав. Не все ли равно, какую форму он выбрал, он должен был честно меня предостеречь. Он видел то, чего я сама не понимала, и отрезал начисто. Нужно жить. Но как?..
Она сидела в столовой, пока Иван Васильевич ужинал, делала вид, что пьет чай Хорошо, что в газете длинная статья... Удивленно она подумала: это - мой муж...
С Журавлевым Лена познакомилась на вечере самодеятельности. Она тогда кончала педагогический институт. Журавлева прислали в город незадолго до этого; он говорил, что чувствует себя хорошо только среди молодежи, и часто бывал в институте. Лена участвовала в спектакле, роль ей дали маленькую, играла она слабо, но когда начали танцевать, Журавлев пригласил ее. Они весь вечер провели вместе, и он проводил ее до общежития.
Иван Васильевич очень изменился за шесть лет; дело не в том, что он потолстел, обрюзг, обвисли щеки, обозначилась лысина, - о нем говорят "пожилой человек", а ему всего тридцать семь лет, - но изменились и глаза - они глядели мечтательно, а теперь у него взгляд спокойный, уверенный, голос стал повелительным, да и смеется так, что другим не смешно. Все в нем теперь другое.
А может быть, так только кажется Лене? Когда они познакомились, он прельстил ее жизнерадостностью, оптимизмом, никогда не унывал, в самые трудные минуты говорил, что можно найти выход. Он и теперь так рассуждает, но теперь это сердит Лену. Приходит главный инженер Егоров, на нем лица нет, с трудом выговаривает, что у его жены нашли рак. Лена сдерживается, чтобы не заплакать. А Журавлев говорит: "Не огорчайтесь, поправится. Медицина теперь чудеса творит". И минуту спустя спрашивает Егорова: "Скажите, Павел Константинович, как со станками для Сталинграда? В третий раз запрашивают..." Летом секретарь горкома Ушаков при Лене сказал Журавлеву, что нельзя оставлять рабочих в ветхих лачугах и в бараках, фонды на жилстроительство выделены еще в прошлом году. Иван Васильевич спокойно ему ответил: "Без цеха для точного литья мы бы оскандалились, это бесспорно. Вы ведь первый нас поздравили, когда мы выполнили на сто шестнадцать процентов. А с домами вы напрасно беспокоитесь они еще нас переживут. В Москве я видел домишки похуже". Не хочет себя расстраивать, думала Лена, на все у него один ответ: "Обойдется". Эгоист, самый настоящий эгоист!
В молодом Журавлеве подкупало легкое, незлобивое веселье, а оно с годами ушло. Были у него неприятности по работе, три года назад все говорили, что его снимут, он дважды ездил в Москву - обошлось. Может быть, он от этого стал реже улыбаться? Может быть, его угнетает ответственность за судьбу завода? А может быть, просто отяжелел? Впрочем, он и теперь оживляется, когда рассказывает об агрегатных станках, о том, что в Москве его чудесно приняли, что Никифорову, который пробовал его угробить, намылили голову. Для Лены это самодовольство и только. Но Иван Васильевич любит завод, гордится им. Минутами ему кажется, что завод и он - это одно; если ему горячо жмут руку, значит приветствуют весь коллектив, а если завод не выполнит плана, это будет личным несчастьем его, Журавлева.
Чем он увлекается помимо работы? Есть у него свои страсти. Он молодеет на двадцать лет, когда в воскресенье отправляется на рыбную ловлю или обсуждает с Хитровым, на какую насадку лучше клюет рыба. Это раздражает Лену: мог бы взять книгу, пойти в театр, а для него высшее наслаждение - часами глядеть на поплавок.
Не понимает Лена и симпатии мужа к Хитрову. Это исправный работник, хороший семьянин; он толст, розов и похож на взрослого младенца; у него приятный басок, и, обхохатываясь, он рассказывает в сотый раз известные всем анекдоты. Хитров свято верит в ум и в звезду Ивана Васильевича. Они вместе ловят рыбу, иногда ездят на охоту, иногда играют в шашки или мирно выпивают поллитра. Журавлев говорит о Хитрове: "Закваска у него правильная..." Соколовский как-то язвительно заметил: "Хитров прежде удочки в руки не брал, а теперь уверяет, что с детства страстный рыболов. Больше того - он вчера изрек: "Щуку поймать труднее, чем пескаря, это бесспорно". Лене Хитров противен, она его считает подхалимом и однажды, рассердившись, спросила мужа: "Ну как ты можешь с ним часами разговаривать? Он ведь повторяет все, что ты говоришь". Иван Васильевич пожал плечами: "Хитров вовсе не дурак, у него всегда оригинальные предложения. Судишь с кондачка, а сама ничего не знаешь".
Он любит ее, любит дочку - это Лена знает. Но не о таком чувстве она мечтала, когда решилась стать его женой. Он ее считает экзальтированной, иногда усмехается: "Говорят, раньше извозчики рубль запрашивали, а везли за десять копеек. Так и ты - хочешь жить с запросом. А жить проще. Да и труднее..."
В первые годы совместной жизни Лена пыталась заговаривать с мужем о любви, о назначении жизни, о том, в чем счастье. Он ласково улыбался, но всегда обрывал разговор, говорил, что ему нужно работать. Он считает, что Лена хорошая жена, он с нею счастлив. Правда, имеется у нее слабость: ей хочется, чтобы он все время говорил о своих чувствах, но ведь у женщин бывают куда большие недостатки.
Когда Лена подружилась с Коротеевым, Иван Васильевич радовался за нее. Никакой ревности он не испытывал. Лена - серьезная женщина, но ей хочется иногда поболтать, да и пококетничать, это естественно. А у меня нет времени. И не умею я ее развлечь. Коротеев - толковый инженер, но он любит пощеголять своими знаниями, ему лестно, что Лена слушает его, раскрыв рот...
В последнее время, когда Коротеев перестал заходить, Иван Васильевич удивлялся: неужели он ей надоел? Такой умница... Беда в том, что она меня слишком любит, это бесспорно.
Лена, когда они только поженились, поставила условие: она будет учительствовать; не затем она окончила институт, чтобы превратиться в домохозяйку. Работой своей она увлекалась, пробовала заинтересовать ею мужа показывала школьные тетрадки, восторгалась талантом старика Пухова, жаловалась на завуча. Иван Васильевич ей как-то сказал: "Ты думаешь, у меня мало своих неприятностей? Конечно, учить ребят не так-то просто, но и завод не мелочь".
Хорошо он работал или плохо? Мнения делились. Одни говорили, что он формалист и перестраховщик, если завод выдвинулся, то благодаря Егорову, Коротееву, Соколовскому, Брайнину, а Журавлев им только мешает. Другие утверждали, что Иван Васильевич хороший администратор и честный человек - это самое важное. Никто, однако, не вносил страсти ни в нападки, ни в защиту: Журавлев не порождал в людях сильных чувств.
Лена считала его самоуверенным, а между тем он часто не доверял себе, но сомнениями своими не делился ни с главным инженером, ни с Коротеевым: считал, что ответственность лежит на нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35