Револьвер же был весьма коварен, подкупил слугу Диффузора с тем, чтобы он
принес ему после трапезы обычную беломорину, только набитую не как обычно
азиатской дурью, а редким в тех краях табаком. Подлый слуга так и сделал.
После чего благородный Диффузор впал в забытье, очнувшись лишь в
подземелье жестокого Револьвера.
Исполнил Черногор приказание, сковал лекаря на славу и пустился на
поиски оклемальницы. А Любезный Револьвер снова лег в свою
полудинамическую кровать и стал громко стонать, жалясь на свою участь.
А Черногор тем временем шел и шел вперед, размышляя, где ему найти
оклемальницу. Шел он, шел и пришел в Сайгон. Не долго думая, взял он себе
маленькую тройную и стал ее пить попивать, все еще размышляя. Тем временем
подскочил к нему пятиногий уродец, известный всем честным людям по имени
Обширявца и начал предлагать Черногору что-нибудь уцепить у него, начиная
с поношенного крейсера среднего водоизмещения и кончая томиком
Мандельштамма. Тогда Черногора осенило. Он сунул Обширявцу фальшивую сату
и прошептал:
- Чувак, где бы мне найти оклемальницу с тремя звездами?
Пятиног быстро достал свою трехтомную записную книжку и меньше, чем
через пол-часа дал Черногору телефон мистера Ы, который был горазд на
такого рода дела. Действительно, встретившись с ним через час на восьмом
киломметре галереи, Черногор, в обмен на цистерну суперкайфа получил
оклемальницу и радостно пустился в обратный путь. Вернемся к маленькому
Кваку. Придя домой после Сейшна в деревяшке им. Промокашки он захотел было
потешить душу оклемальницей. Сунул он руку под кровать, но не обнаружив ее
там, сильно пал духом. Раскинув мозгами по своей квартире, он быстро
понял, что его кинули. Тогда он прибегнул к крайнему, но
сильнодействующему средству. Вызвал из маленькой баночки с красной
этикеткой могучего духа, своего старого знакомого. Дух присел на носовой
платок и подумав минутку, сообщил маленькому Кваку о коварном плане
Любезного Револьвера.
- ЕМАВАУТ!!! - закричал маленький Квак. Не долго думая, схватил мотор
и кинулся в погоню за Черногором.
А тот не терял времени даром. Когда маленький Квак только еще
расплачивался с повелителем мотора, Черногор уже протягивал Любезному
Револьверу пакет с оклемальницей.
- У-ху-ху! - прокричал Любезный Револьвер и открыл пасть, усеянную
фирменными зубами.
Маленький Квак быстро вскарабкался на окно спальни и увидев это,
понял, что действовать надо решительно. Он выхватил из кармана вокс,
расставил колонки на широком подоконнике и запел:
- ИННАГАДУ ДАВИДУ.
- Караул! - прохрипел Любезный Револьвер, - Земляне!
Он посинел, сунул в рот оклемальницу. Да от спешки промахнулся и
ударился зубами об алмазную звезду, да не об одну, а обо все три разом.
Сломались его зубы. Провыл Любезный Револьвер четырехэтажное ругательство
на забытом ныне квазимате и кончился.
А маленький Квак освободил лекаря 333 и благородного Диффузора 2А9 из
подземелья. А Черногора убедил в нецелесообразности аморальной дурной
жизни; после чего взял его себе в компаньоны. Продали они замок Любезного
Револьвера. Купили на вырученные деньги стереомашину и целую телегу не
игранных дисков. И стали жить-поживать.
Тут и сказки конец, а кто под нее обсадился, тот молодец.

7
Последний раз помахав руками что-то нечленораздельно-дружеское, Иваан
и Ква скрылись за отливающими сталью деревьями. Тогда Уинки понял, что
пришло время поразмыслить над услышанным. Завидев неподалеку пенек, явно
обещающий желающему присесть путнику все блаженства покоя, он устремил
свои шаги к нему и только было сел, как услышал торжественный голос:
- Брат Ункль, царственный пень приветствует тебя.
С этими словами пень увеличился в несколько раз и степенно качнул
сучками. Как мог, Уинки постарался скрыть смущение и сделал вид, что хотел
всего-навсего поздороваться, хотя он превосходно знал, что здороваться
задней частью тела могут только самые невежественные племена архипелага
Раскрашенной свиньи. Но пень то ли по близорукости, то ли просто из
вежливости, не отреагировал на непростительную оплошность Уинка, и,
обменявшись благодарственными манерами, они радушно расстаялись.
Отойдя от царственного собрата, Уинки, не желая больше никого
встречать, принял облик тени и уселся под раскидистым ярким цветком.
Достав из своей неистощимой сумы сигарету, он закурил и призадумался. "Так
как же они говорили, от четырехмерной мельницы, по висящей тропинке дойти
до дерева старухи Брюкель, пройти каньон Дураков и по горбатой просеке
дойти до сухого ручья. По нему до моста и еще два шага по мосту и попадешь
в библиотеку. Вот и все". Уинки считал, что объяснений Иваана вполне
достаточно. Непонятно было другое, на кой черт он, Уинкль, собирается в
библиотеку, откуда Иваан и Кво чудом вернулись живыми. Но Уинки не хотел
бы этого знать. Достаточно того, что есть такое место, где много всего
интересного. Господи, что только не говорил Кво о тех минутах, которые они
там провели, что Уинки может туда попасть и потом он просто не любил,
когда ни в чем не повинным людям причиняют зло и всегда сам пытался
разобраться в том, кто прав, кто виноват. И полный детской веры в свое
могущество, он посмотрел, прищурившися на небо: до вечера еще далеко.
Любезно поклонившись погруженному в медитацию царственному пню, он зашагал
по высокой траве в сторону леса.
До четырехмерной мельницы он добрался без всяких осложнений, если не
считать короткой беседы с одним вкопанным по пояс в землю добродушным
старичком, который доказывал кому-то, что он единственный прямой
родственник Маяка Стрюкельнбкаха и подозвал Уинки, чтобы он
засвидетельствовал этот факт. Уинки сослался на незнание генеалогического
дерева местных геодезических знаков, но факт родства подтвердил, (ибо
безоговорочно поверил в родовитость и искренность старца).
Продолжив путь, он через пять минут очутился перед тяжелыми воротами
с внушительной надписью:
ЧЕТЫРЕХМЕРНАЯ ИМЕНИ ЛАНГУСА ГРАЗСА ЦЕ МЕЛЬНИЦА. РАЗМАЛЫВАНИЕ
ЕЖЕЧАСНО. БОЛЬНЫЕ МОЗГИ ПРОСЬБА НЕ ДОСТАВЛЯТЬ.
Он отворил маленькую красную дверцу. Огромное теплое нутро здания
было занято какими-то толстенными канатами, которые равномерно вращались
во все стороны, производя при этом оглушающее скрипение. Чугунные ступицы
опускались и поднимались. Что-то надрывно гудело. Время от времени из
отверстия в темном промасленном ящике высовывалась тускло блестевшая
шестилапая лапа и начинала ожесточенно скрести землю. Уинки плотно закрыл
за собой дверцу. Медленно возле уха просвистел упавший сверху маятник на
цепочке. Чей-то озабоченный голос пробормотал:
- Ну и ну, недостача получается.
Уинки обернулся, но никого, кроме испачканной мелом стены, не увидел.
Стена, между прочим, тоже имела озабоченный вид. Сделав робкий шаг в
сторону, он почувстврвал, что поднимается вверх. Затем последовал ощутимый
толчок и после непродолжительного падения очнулся на ярко освещенной куче
песка. "Ох, не размололи бы меня здесь" - сказал он себе. На песке ему,
видимо, ничего не угрожало. Решив осмотреться, Уинки поднялся. Только было
он это сделал, как сзади раздался прехорошенький девичий голос,
произносящий, однако, не то, что мужчины обычно предполагают услышать из
женских уст. Тирада была достойна самого пьяного из пьяных сапожников,
когда-либо пользовавшихся нецензурными словами. Остолбенев, Уинки дослушал
до конца этот памятник устной речи, а когда обернулся, то остолбенел еще
больше, ибо автора не было, голос доносился из совершеннейшей пустоты.
- Я прошу прощения, сударыня, но... - растерянно промолвил он, хлопая
глазами в пустоту.
- Нет, он еще извиняется. Как вам это нравится Настурция?
- Знаете, отведем-ка его к сэру Джорджу, пусть он с ним разберется, -
решительно ответил голос.
Две невидимые руки схватили Уинки. Все завертелось перед глазами и
только когда он почувствовал в руках подлокотники кресла, он перевел дух и
решил осмотреться.
Перед ним возвышался моренного дуба письменный стол, титанические
размеры которого неизменно приводили к мысли о бренности всего сущего.
Казалось, пройдут тысячелетия, унесет ветром людей в леса, покроются пылью
руины четырехмерной мельницы, а этот стол, подомный маэкльской террасе,
будет непоколебимо возвышаться, отражая свет слез моренностью своих досок
и посланцы иных цивилзаций будут складывать оды в его честь, умиляясь
могуществу человеческого разума. А за этим фундаментальным сооружением
восседал одетый в дорогое сукно, в белоснежную сорочку, в
респектабельность строгого галстука и тяжелые профессорские очки образчик
той породы, которую зоологи именуют, а остальные люди зовут просто ослами.
Осел поднял голову и Уинки изобразил на лице что-то вроде
АКАКПРИЯТНОБУДЕТПОБЕСЕДОВАТЬПРОСТИТЕНЕРАССЛЫШАЛВАШЕИМЯ.
Но его обреченный властью человек, видимо, не был расположен
поддерживать учтивую светскую беседу. Поймав Уинки в прицел мощных очков,
он некоторое время подержал его там, затем тряхнул головой и тоном
общественного обвинителя заявил:
- Вы осел, сударь.
- Простите, что? - только и смог сказать Уинки.
- Я говорю: вы осел.
- Кто осел?
- Кто, кто? Вы, конечно, ведь не я же, - убежденно сказал осел.
- Простите, а вы твердо убеждены, что именно я являюсь, так сказать,
ослом?
- А кем же вы еще можете быть? - саркастически спросил осел, давая
своим тоном понять, что вот тут-то и конец Уинковым уверткам.
- А что, стало быть, бывают только ослы и никого больше, - решил
уточнить ситуацию Уинк.
Осел, видимо, понял, что без разъяснений тут не обойтись, и
нахмурился неопределенно протянув:
- Ну-у еще бывают эти...
Из наполненной шорохами тьмы, за спиной ослового кресла пахнуло
доисторическим хлевом и показалась запыленная голова птеродактиля. Она
скептически посмотрела через стол, затем прикрыла красные глаза и вроде бы
задремала.
- Вот, вот, - сказал Осел. - Птеро-дак-тили.
Дальнейшая беседа протекала в том же духе. как выяснилось, животный
мир в представлении Осла состоял из ослов и птеродактилей, которые являют
из себя всего лишь ослов с крыльями. В этом месте голова птеродактиля с
видимым интересом прислушалась, и даже открыла пасть для лучшей
слышимости. Но услышав, что ослам, равно как ослам с крыльями, место на
ферме, она щелкнула пастью и свирепо уставилась на Уинки. Скоро, впрочем,
ей это надоело, и она задремала, посвистывая в такт речи осла. А тот
разошелся не на шутку, доказывая необходимость немедленной тотальной
фермеризации и призывая клеймить неаграризующихся ослов, со всеобщим
презрением и лишением воздушных карточек.
Непривычные к подобному словесному шквалу уши Уинки начали отекать,
наконец, после особо цветистого оборота речи, он понял, что если Осла не
остановить немедленно, то придется прибегать к деформации
пространственного континуума, чего Уинки делать не любил из-за
громоздкости формул и неприятных ощущений, сопутствующих прорыву в дыру
времени. Терять было нечего.
- Простите, а вы сами-то кто будите? - спросил Уинкль, по возможности
более невинно.
Птеродактиль икнул.
Осел тоже хотел, как бы не заметив, продолжить свою пламенную речь,
но что-то не позволило ему это сделать. Он вздохнул, укоризненно посмотрел
на Уинки и попытался вновь встать на свою укатанную ораторскую колею.
- Ибо... - сказал он и запнулся.
А сказанное слово угрожающе повисло в воздухе, с каждой секундой
становясь все более и более двусмысленным.
Тогда Осел бросил озадаченный взгляд вокруг и сказал в пространство:
- Вы что-то сказали?
Уинки посмотрел на птеродактиля, тот лишь тоскливо отвел глаза и
выдержав некоторую борьбу с самим собой, проиграл и спрятался за кресло.
Тогда Уинки повторил вопрос, Осел не стал кричать, напротив, он
помолчал немного и отворотившись, спросил:
- Ксантина.
- Да, сэр Джордж.
- Кто это?
- Сейчас узнаю, сэр Джордж.
Евангельский голосок, только что почтительно и мило разговаривавший с
Ослом, оттрубил, громыхая фельдфебельскими обертонами:
- А вы кто будете, милостидарь?
- Да так, прохожий я, - ответил Уинки, пожалев, что не воспользовался
деформацией пространства.
- Говорит, что прохожий, - сказал голос, судя по тону, обращающийся к
Ослу.
- А бумаги у него где? - почти прошептал тот, по-прежнему глядя в
сторону.
- У кого твои бумаги, - перевел Уинку голос, грубея на глазах,
вернее, на ушах.
- Какие? - в совершенной своей невиновности, спросил Уинки.
Голос испустил замысловатое, но не теряющее от этого в своей
набористости, ругательство и совсем уже заматерев тональностью, пояснил:
- Ну, где твое разрешение на пребывании на территории данного
учреждения?
- Какого?
Одинокий сей вопрос прозвучал как глас вопиющего в пустыне.
Стройный хор ответил ему, лязгнув луженным металлом неисчислимых
глоток.
- Четырехмерной имени Лангусса Гразса це мельницы по переработке и
ремонту мозгов!
- Нет, - искренне ответил Уинки, - я просто вошел в дверь.
- Как? - сказал Осел. - Как?! Как?!
С каждым "как" его голос обретал былую мощь.
- Значит, я трачу на него общественно полезное время, а у него даже
нет разрешения на пребывание?! Убрать!
Уинки опять схватили под мышки и через несколько секунд он уже
восседал на траве у ворот.
1 2 3 4 5 6 7 8