- Ну как, круто? - спросил Дэвид, улыбаясь.
- Да, - гордо, как будто музыка весь сегодняшний вечер, принадлежала
ему, сказал Уинки, прикуривая от светлячка, я просто в обломе.
А вечер на самом деле принадлежал Девиду. Казалось, весь мир
принадлежал ему, не знающему об этом и не желающему знать. Зачем? У него
была Джой. Уинки отыскал ее глазами. Она продиралась сквозь разноцветную
толпу, раздавая приветливые улыбки.
- Уинк. Сегодня будет что-нибудь? - наконец, дойдя до них и не
дожидаясь ответа, прижалась к плечу Дэвида, смотря на него снизу вверх
так, что Уинки первый раз в жизни показалось, что он живет на Земле зря.
Что значило существование перед этим взглядом, в котором не было места
ничему, кроме любви.
Дэвид ответил на взгляд, и мир мгновенно покачнулся в зеркалах его
зрачков, уступив ей место. Уинки глубоко затянулся, и невидяще посмотрел в
зал. Да, он был немножко влюблен в Джой, но не сознался бы в этом даже
самому себе. И еще гордился тем, что именно ему Дэвиду выпало счастье
любить самую прекрасную девушку на Земле. И быть любимым так, что все
стихи всех поэтов казались нечего не стоящим анекдотом.
"Вот они, люди, ради которых был сотворен мир" - сказал он себе. "Вот
оно, сердце жизни". И ощутил на секунду, убрав всепоглощающую волю, что
любят не его, единственного и прекрасного в своей единственности, что
никто и никогда так не полюбит его, и кинулся в прямой звук, где скрипка
билась о камни ритма, как белая чайка с перебитым крылом, одна, как он.
Джой посмотрела ему вслед с чуть виноватой улыбкой и перевела взгляд на
Дэвида. Как всегда, ее сердце взорвалось бесконечным счастьем: вот он,
мой; навсегда, и прижалась к нему всем телом. "Бедняжка" - имея в виду
Уинки, но уже забыв о нем. Скоро ночь - сказали их тела, безуспешно
пытаясь скрыть великую радость. "Впереди ночь, словно первая, словно
последняя, единственная, одна из многих, великая, наша", - подумал Дэвид.
"Я буду тебя любить, как никогда не любил" - молча сказал он. "Вся жизнь
впереди, "подумала она, - "моя у тебя, твоя у меня". И мысли ее смешались
в одной бурной сверкающей чистой реке счастья. Губы неслышно шевельнулись
в одной из молитв всех влюбленных: "Я люблю тебя".
Уинки, давно забывший о своем космическом одиночестве и непоправимом
горе, отдавал тело свое тело ритму, и сердце его пело великой радостью
жизни. Он не заметил, как они вышли. Лес был охвачен пожаром. Освещенные
стволы уходили вверх, как органная месса. Чуть слышно бормотал ветер,
Уинки, опустив голову на колени, сидел около тела Дэвида и ждал.
- А ее нет больше. Осенью... ты знаешь, она сама любила пробовать все
сама. Ну и попробовала... отвыкнуть-то трудно. Больше... больше... а потом
люминал. Все в лучших традициях... Да, пытались... Двое суток в
больнице... Думали, откачали, а потом... потом вдруг все... да... да...
буквально на минуту... перед самым концом... ничего... плакала... сказала,
что любит... ушел, конечно, что было делать. Понимаешь, я не мог там
оставаться... Не помню где... все равно... Не могу быть в мире, здесь все
так же, как и при ней, а ее нет... да, нет... Люминал меня не привлекает.
Все одно и то-же, толку-то, Винкль, я все еще люблю ее, не могу перестать,
а по ту сторону любить уже нельзя, а не могу не любить. Поэтому я здесь,
посередине. Да нет, это просто только на словах. Знаешь, это получается
как круг, одно за другим и не выйти. Прости, мне трудно об этом говорить.
Я лучше обратно пойду. Там не надо говорить, там ничего не надо. Там ты
чистый цвет, и море таких же чистых цветов. Ее там нет, а может, она там,
но ее надо найти. Прости, я пойду обратно, спасибо, что пришел. Прощай,
Уинки.
"Вперед, вперед, разорвать эту цепь. Мертвую, крепкую цепь. Дэви,
вернись, я разорву эти цепи. слышишь, Дэви, разорву, разорву, мертвую,
мертвую, мертвую".

6
Проснувшись, солнце било ему в глаза, и первое, что пришло в голову:
"я разорву эти цепи". Он пососал эту фразу, повертел ее на кончике языка,
и поняв, как много он хочет сделать, приободрился. Не все еще потерянно,
напротив, все еще впереди. Он бодро вскочил, потянулся и обозрел
окружающее. Эта часть леса была ему незнакома. Вперемешку с огромными,
раскидистыми деревьями из земли вырастали металлические конструкции,
которые, похоже, являлись плодом творчества садовника-металлурга. А прямо
перед ним торчала из мха прозрачно-изумрудная рука, показывающая кукиш
небесам.
- Вам не румпельно, мистер Мирпернакель? - возразил сзади женский
голос.
Уинки обернулся и оказался с глазу на глаз с милой черноволосой
особой в черной ряссе, неотъемлемой частью которой являлся сердцевидный
вырез на животе. Особа очаровательно улыбнулась и без всякой связи с
предыдущим сообщила; что ее имя Миран. Поощреный этими знаками внимания,
Уинки сорвал со своей головы шляпу и старательно обмахнул ею свои сапоги,
а также все то, что находилось в радиусе двух метров вокруг, включая подол
собеседницы.
- К несчастью, я не имею чести быть господином Мирпернакелем, -
кончив подметать лес, сообщил Уинки. - Мое имя - Рип ван Винкль.
- Я счастлива, милорд Уинкль, - тихо сказала Миранда.
- О, что вы сударыня.
Только было шляпа Уинкля приготовилась вновь слететь с насиженного
места, как Миранда вдруг вскинула голову и закричала. Уинки обернулся. На
поляну выбежал человек, затравленно посмотрел в глубь леса, простонал и
кинулся в сторону. Бегущий за ним высокий тощий юноша повторил было его
движения, но споткнулся об одну из металлических конструкций, и, взмахнув
руками, упал на мох. А сзади происходило что-то непонятное: деревья
изгибались и корежились, словно плясали в горящем воздухе, появлялись и
растворялись между ними ослепительные розовые столбы, раздавалось мощное
гудение и жужжание. Где-то в глубине этого надвигающегося феномена
вспыхивало изображение нешумной голубой руки, резко и часто рука медленно
сжималась. Не успев толком сообразить, Уинки одновременно услышал
судорожный всхлип Миранды, жужжание и крик упавшего:
- Мы пропали!
Ноги сами бросили его вперед, и только после первого шага Уинки
осознал, что происходит. Все-таки полгода в Гершатцере не прошли даром. В
мозгу, как отпечатанная, появилась первая строчка заклинаний
Тракгруммербама. Замерев в позе непреклонности, Уинкль затянул монотонным
речетативом древнесохандрские мантры, отгоняющие злых духов. Жужжание
мгновенно усилилось, и между неподвижным Уинклем и столбами воздух
покрылся сетью трещин. Со стороны могло показаться, что какой-то невидимый
паук заткал пространство блестящей паутиной, в которой, как чудовищные
мухи, бились материализованные слова. Изображение руки утонуло в черном
облаке флаффы, что-бы появиться через уже во всех трех измерениях,
направив угрожающие длинные пальцы на Уинкля. Столько ненависти было в
каждом дюйме этого движения, что казалось, невозможно устоять против такой
всесметающей силы. Но Уинкль взвалил промелькнувшие в глубине ббаш цвета
изумления, вопросы испуга, и улыбнулся уголком рта. Этот грумпер был еще
слишком молодым, чтобы устоять против нестисильных мантр мудрецов. И в
ответ он выстроил рядом с собой пять треугольников в форме торжества.
Столбы загорелись еще ярче, и трава между Уинком и центом ббаши начала
медленно расползаться в стороны, не устояв перед потоком энергии. Однако,
не успели треугольники победы растаять в воздухе, как что-то щелкнуло в
глубине леса, и раздвигая кустарники, на Уинка начала надвигаться серая
стена трипплеров, людей без лица. Он выждал, когда они приблизятся
достаточно близко, и растворил их движением руки. Кинув взгляд на синие
пальцы ббаша, он неожиданно не увидел их; новая волна трипплеров шла,
сметая все на своем пути, а за их серыми головами полыхало лиловое
свечение. Груммлер готовил новое подкрепление. Тогда Уинки похолодел.
Заклинаний против трипплеров не существовало. Эти речные призраки никогда
никому ни мешали, а только жили своей сырой, непонятной жизнью. Гладь реки
надежно скрывала их от всяческих конфликтов. Справиться с ними можно было,
растворяя каждую их волну, но энергии уничтожения у Ункля почти не было.
Пора было готовиться к почетнной кончине. Именно в этот момент,
непредусмотренный рукописью За и древними манускриптами, ему в голову
явилась идея. Он не глядя закинул руки за голову и сорвал яблоко с
мысленного сверхдерева, подкинул его в руке и вложил в середину радость, а
снаружи, в плоть яблока, ореолом - веселье. Потом откусил кусок ароматно
хрустящего плода, зажег его улыбкой и кинул в сердце ббаша. Что-то
захрипело там, трипплеры расстаяли в воздухе, оставив после себя слабый
аромат тины, а столбы вспыхнули и исчезли. Уинки опустился на колени и
пробормотал себе благодарственные тхая. Хоть ему и было не впервой
расправляться со злыми духами, но все же это занятие было достаточно
изнурительным. Один раз на вершине зеркального холма он на протяжении трех
суток пытался усыпить Каролину Сывау - дерево-вампира, которое объявило
войну до последней капли крови маленькому племени поклонников Великой
Ломовой Железной Дороги. "Усыпить-то я его усыпил, но как я тогда
проголодался", - подумал он вслух, не сообразив, что думать вслух не к
лицу молодому бродячему заклинателю духов, улыбнулся и легко поднялся с
колен, опять готовый отразить любое нападение темных сил.
Прошло некоторое время, Миранда, Уинки, и спасенные им Кво и Ивааном
удалялись от металлической поляны, мирно беседуя. Иваан и Кво оказались
как и Уинки, пришельцами в этом лесу. Заговорив о большом мире, они быстро
отыскали общих знакомых и теперь дружно выясняли когда, где и как они
виделись в последний раз. Миранда же, с естественным любопытством
человека, никогда не заходившего далее чем на пять миль от реки Оккервиль,
слушала их разговор. Внезапно из близостоящего дерева высунулась
старушечья рука в черном рукаве и что было сил позвонила в ошпаренный
колокол, который она /рука то-бишь/ удерживала на весу с видимым усилием.
Покончив с этой трудоемкой работой, рука незамедлительно убралась обратно,
а Миранда ойкнула, и с извиняющимся видом остановилась.
- Я прошу прощения. О милостливые государи, но меня вызывает
преследователь трансцендентальной молитвы, - огорченно произнесла она и
начала медленно таять в воздухе. Потом, словно бы спотхватившись,
грациозно осела в реверансе, улыбнувшись Уинку, и написала что-то пальцем
воздухе.
Лишь когда ее тень окончательно улетучилась, Уинки слегка опомнился,
и поспешно проявил написанное. "Милорд Уинки, если ваша честь возымеет
желание еще раз увидеть меня, то я сочту за счастье быть сегодня после
вечерней медитации у старого колодца на погосте Тарталак. Искренне Ваша
Миранда"
Он задумчиво развеял душистые буквы по ветру и улыбнулся про себя. И
когда Кво с Ивааном позвали идти его дальше, он услышал их далеко не
сразу.

ОБРЫВОК БУМАГИ
Приходит каждый день
Уходит же не каждый.
И наша тень, окрашенная жаждой
Так жить, чтоб не догнать теням
Кидает звезды в ноги к нам.
Брошюрка c риском для жизни унесенная Ивааном Т2 и Кво Плавским, из
библиотеки волшебника Эф.
Для внутреннего пользования. На руки не выдавать.
Сказка о маленьком Кваке и жестоком властителе.
Жил-был маленький Квак и было у него два брата; разорванный Зонтик и
старенькая оклемальница с тремя подержанными алмазными звездами,
завещанные ему Джорджем, одиноким мажордомом Восьмиречья. Жил он не тужил,
а между тем Любезный Револьвер - разноглазый властитель долины Черного
Кофия проснулся однажды утром и ощутил в груди некоторые стеснения. "Что
бы это значило?" - спросил он сам у себя, но ответа не получил. Тогда он
позвал лекаря 333, известного своим умением излечивать всякие недуги с 1
по 488. Лекарь 333 обстукал своего властителя с ног до головы, почесал
свои затылки и обстукал его еще один раз с головы до ног. Потом он раскрыл
окошко во лбу Любезного Револьвера и вынул оттуда пару мыслей, попробывал
их на зуб, запихнул обратно и печально промолвил:
- О властитель, посетил тебя тяжкий недуг и современная медицина
бессильна тебе помочь, если даже ты призовешь на помощь роту электрических
микроскопов.
Разъярился Любезный Револьвер и заорал во всю мощь своей
палисандровой глотки:
- Ты думаешь, что говоришь, несчастный трюхальник? Лечи меня тотчас
же, а не то не миновать тебе компенсации на моем личном компенсаторе!
Любой бы задрожал при мысли о такой страшной казни, но не таков был
смелый 333. Он спокойно отвечал:
- О властитель, тебе ведомо, что я лечу недуг и с 1 по 488, а твой
недуг носит номер, который можно только на позитронной машине подсчитать,
поэтому не могу я тебе помочь.
Тогда Любезный Револьвер, видя, что угрозы не помогут, вкрадчиво
спросил:
- Что же мне делать, о великий лекарь?
Вспомнил тут лекарь 333 клятву Гиппократа, обязывающую помогать
всякому хворому, да недужному, смягчился и сказал:
- Может тебе помочь лишь оклемальница с тремя алмазными звездами.
Достань ее и съешь. Да не попади зубами на алмаз, не то сломаешь зубы и
придет тебе конец.
Обрадовался жестокий Револьвер этому рецепту и приказал своему
верному слуге Черногору сковать лекаря магнитным полем и бросить в
подземелье, где вот уже 2000 лет томился благородный Диффузор 2А9. История
была проста. Услышав от заезжего торговца воздухом, что Любезный Револьвер
чинит своим подданным всякие несправедливости, пошел на него войной.
1 2 3 4 5 6 7 8