Протокол был написан длинным
столбцом с латинскими словами.
"Ille (Он). Сказал, что был в Любеке, с целью научиться там
кое-чему из своего искусства, на что испросил на сие сперва
разрешение у господина суперинтенданта.
Dominus Superintendes (Господин суперинтендант). Он испросил
таковое только на четыре недели, а в отсутствии пробыл чуть ли не в
четыре раза больше.
Ille (Он). Надеется, что лицо, поставленное им за себя, вело
игру на органе таким образом, что не могло быть никаких поводов к
жалобам.
Nos (Мы). Ставим ему на вид, что он до сих пор вводил в хорал
много странных Varitiones (вариаций), примешивал к оному много
чуждых звуков, чем община была confudir'ована (приводима в
смущение)".
Оля засмеялась. Она вдруг почувствовала, что перестает бояться
Баха. Его подавляющего всех величия. Она продолжала читать протокол.
"...Сверх того, весьма неприятно поражает то обстоятельство,
что по его вине до сих пор совсем не было (совместного)
музицирования, поелику он не хочет comportir'оваться (вести себя как
следует) с учениками. Ввиду сего ему надлежит заявить, намерен ли он
играть с учениками как Figural (полифоническую), так и choral
(хоралы).
...Ille (Он). Пусть ему дадут добросовестного... Direktor'а
(директора), а за игрой дело не станет.
Eodem (О том же). Появляется ученик Рамбах, и ему делается
также замечание по поводу desordres (беспорядков), каковые до сих
пор между учениками и органистом происходили.
Ille (Он). Органист Бах играл раньше слишком долго, но после
того, как по этому поводу ему было сделано господином
суперинтендантом замечание, перешел в другое extremum (крайность) и
стал играть слишком коротко".
Оля опять засмеялась. Конечно, Бах был веселым и толстым
человеком.
"Nos (Мы). Делаем ему выговор за то, что в прошедшее
воскресенье он во время проповеди ушел в винный погребок.
Ille (Он). Признает свою вину и говорит, что сие больше не
повторится и что господа священники уж и так сурово на него за это
смотрели.
...Nos (Мы). Ему придется в будущем изменить свое поведение к
лучшему, чем это было до сих пор, иначе он лишится всего хорошего,
что ему предназначалось..."
Как тут было не развеселиться. Оля тихонько смеялась и смеялась, когда читала Actum (протокол). И колени ее были у самого подбородка.
Потом Оля прочитала книгу венгерского органиста и композитора Яноша Хаммершлага "Если бы Бах вел дневник". Прочитала Оля и переписку Баха с двоюродным братом Элиасом. Переписка дала ей возможность глубже познакомиться с домом Баха, его повседневной жизнью и занятиями. Как Бах играл на лютне и клавикордах. И как однажды прусский король взволнованно воскликнул: "Господа, приехал старик Бах!"
Оля завела себе свою собственную "Органную книжечку", куда она заносила произведения Баха; над которыми работала или собиралась начать работать. На первой странице книжечки написала высказывание Малера: "В Бахе собраны все семена музыки".
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
После того как Ганка вернулась в свое село Бобринцы, она создала группу юных музыкантов.
Ганка вставала вместе с матерью. Мать спешила на ферму, а Ганка шла в школу, где собирались ее ученики. Ганка добилась от председателя, чтобы колхоз купил инструменты, тем более что скрипки для младших учеников стоят совсем недорого. Председатель купил. Так что инструменты были, и ноты, и учебники. И ученики были. Занимались в пустом классе, в дальнем крыле школы, чтобы не мешать. Ребята пяти и шести лет. Ганка всех прослушала и отобрала тех, у кого был слух. Из других сел тоже прислали ребят, когда узнали, что Ганка набирает учеников. Их привозили на попутных автобусах шоферы и передавали Ганке каждого ученика лично, с рук на руки.
Так набралось десять ребят.
Первые ученики первой молодой учительницы. Каждое утро, заспанные, вынутые из теплых тулупов, они стояли перед Ганкой, десять "оловянных солдатиков".
Ганка отогревала их, потом они брали скрипки. От скрипок уютно пахло свежим домашним хлебом и узваром из сухих фруктов. Обычный утренний запах многих хат.
Председатель спрашивал у Ганки: "Когда твой оркестр можно будет пригласить в клуб на праздник урожая? Союз серпа и смычка". - "Пригласите, когда мы тоже созреем", - отвечала Ганка.
Однажды прибежал тракторист и вполне серьезно начал просить, чтобы Ганка выставила оркестр на свадьбу. У него свадьба, и он просит что-нибудь сыграть. Он понимает, что оркестр еще очень молодой, поэтому он не будет возражать, если оркестр сыграет просто гамму покрасивее. Ганка долго смеялась вместе со своим оркестром.
Сегодня Ганка, как и всегда, выстроила учеников, и они стояли с маленькими подвязанными к плечу подушечками и смотрели на свою учительницу. Ганка смотрела на них. Они бегают летом босиком по траве, скачут, как жеребята, верхом на длинных прутьях, и пусть не все они будут музыкантами, но все они полюбят музыку. Ганка научит их этому. Музыка с детства будет у них под пальцами. Ганка счастлива, когда видит их лица, их смычки, сидящие на струнах, как птицы на проводах. Музыка приближает мечту. Это радостная и бесконечная тайна и для самых маленьких, и для самых взрослых людей. Даже слабым она дает силу. Ганка хочет видеть своих учеников сильными. Она сама была сильной. Старалась.
Под окнами класса расположились старики. Весна, и уже тепло. Старики беседуют, выясняют между собой, когда же эти барбосюги начнут працювать на скрипцах, а то они вона храптят, как разбитые кувшины. И потом все, дружно закурив цигарки, так что дымки протягивались струйками вдоль оконного стекла, соглашались, что все-таки раз-поз-раз и стасуется оркестр. Учительница тюнюнюнькаться с ними понапрасну не станет. Не та дивчина. Уж она-то может такое спулить на скрипце, что на всем селе слыхать будет.
Ганка подходила к окну, стучала в окно и говорила:
- Мешаете работать.
- О-се-се! - кивали головами старики и замолкали. Но оставались на местах. Слушали все гаммы терпеливо и настойчиво.
Ганка была в классе, когда в двери постучал Яким Опанасович, один их тех стариков, которые сидели под окнами.
- До тебя человек тут... Шукает. Музыкой заниматься хочет, потому как с инструментом.
Ганка не успела ничего ответить Якиму Опанасовичу, как встал в дверях Ладя Брагин. В руках он держал футляр со скрипкой.
- Как дела? Годятся? - сказал Ладя так спокойно, как будто они только вчера расстались, а сегодня опять встретились на занятиях у Киры Викторовны.
- Ладька! - воскликнула Ганка. - Батюшки мои, здесь у меня Ладька! и бросилась к нему.
Яким Опанасович покачал головой и проворно закрыл дверь. Он заспешил к приятелям, чтобы развить новую тему.
- Откуда ты взялся, Ладя? - тормошила его Ганка, поворачивала из стороны в сторону, разглядывала.
- Из цирка.
- Откуда-откуда?
- Из цирка.
- Дурачишься, как всегда?
- Серьезно. Гастролировал по контракту. Был униформистом - штаны с лампасами. Но вообще подменял больного шофера. Теперь остался без контракта.
В окне школы застыли лица стариков. Ученики Ганки тоже смотрели со своих мест, и в глазах их уже не было тишины.
- Твои? - спросил Ладя.
Ганка взглянула на стариков в окне:
- Что ты, не мои!
- Да нет. Ученики.
- Ученики мои, - улыбнулась Ганка. - Урок сольфеджио.
- Ну, ты даешь! - весело сказал Ладя, но Ганка показала ему глазами на ребят, и Ладя смущенно замолк.
Ладя подошел к первому столу и заглянул в раскрытый "Музыкальный букварь".
- Спой верхнее до, - сказал Ладя девочке, у которой косы торчали, как пшеничные колосья.
Девочка робким, но чистым голосом спела верхнее до.
- А какие звуки окружают ми? - спросил Ладя мальчика за соседним столом.
Мальчик очень хотел, чтобы его о чем-нибудь спросили: он подскакивал на месте.
- Ре и фа, - ответил быстро мальчик.
- Найди ноту фа и спой.
Мальчик нашел на нотных линейках фа и спел. Рот он открывал старательно, как будто показывал врачу горло.
- Выучишь упражнения Шрадика, этюды Мазаса, а их три тетради, сорок два этюда Крейцера, двадцать четыре каприса Родэ, каприсы Донта, сыграешь Мендельсона и Брамса, Бетховена и семь концертов Моцарта, сыграешь Сибелиуса, Чайковского, ну и концерты Паганини, и готов скрипач.
Мальчик растерянно улыбнулся.
- Пустяки, - продолжал говорить Ладя. - Ну и каждый день спиккато, легато, стаккато, пиццикато, дэташе, мартэле.
Мальчик слушал и уже не подскакивал, сидел тихо. Глаза у него открывались все шире, и в них был искренний ужас.
- Ничего. Не отчаивайся. Дятел всю жизнь стучит по дереву. - И Ладя постучал пальцем по скрипке. - И живет.
- А потом наймешься шофером в цирк, - весело сказала Ганка. - Сядь за тем свободным столом и подожди меня. - Ганка боялась, что Ладя опять исчезнет.
Ладя с трудом втиснулся за маленький стол, положил на стол скрипку, на скрипку положил руки и опустил на них голову. Он ничего не сказал.
Яким Опанасович за окном сказал:
- Ревизор. Ноты пытае.
- Одежонка на нем дюже расхлистанная, - засомневался кто-то.
- За председателем сельрады сбегать хиба за агрономом?
- Ганка сама отобьется, - сказал Яким Опанасович. - Она ему этих нотов насыплет цельный лантух.
Когда Ганка кончила урок и подошла к Ладе, он спал. Голова его по-прежнему лежала на руках, а руки лежали на скрипке.
- Ты поселишься у тетки Феодоры, маминой сестры, - сказала Ганка Ладе, когда они шли из школы по селу. - Она живет одна и будет рада, если кто-нибудь поселится в хате. Ты жил в украинской хате?
- Нет.
- Теперь поживешь.
- Можно, конечно, - согласился Ладя. В хате жил сам Тарас Григорьевич Шевченко. Да и с Ганкой спорить было бесполезно - типичная Кира Викторовна. Она уже все за него решила.
Ладя шел и пока в основном помалкивал. На свою жизнь он не жаловался - интересная жизнь, разнообразная. Открытая всем ветрам, как сказал поэт. Может быть, и не говорил поэт, но так говорят, что говорил поэт. Ладька подумал о всех ветрах, потому что увидел мельницу. Это был черный от времени ветряк, со смешными кустами, выросшими у него на крыше и торчащими, как поредевший чуб.
Дорога, по которой Ладя шел с Ганкой, была сухой, укатанной машинами. Идти было легко.
Ладю почти довезли к селу Бобринцы по автостраде, так что в самом селе он еще не был, только на окраине, где было новое здание школы. Ладя доехал в автодоме Санди и ее родных. За рулем "Тутмоса" уже сидел постоянный шофер. Да и Кира Викторовна в конце концов написала директору цирка, чтобы он отправил Ладю в Москву.
У Лади не было никакого плана, когда он ехал по автостраде с цирком. Он собирался вместе доехать до Запорожья, где должны были начаться очередные гастроли. Цирк возвращался из Кабардино-Балкарии, где побывал уже после Крыма. В Запорожье Ладя собирался сесть на поезд на Москву, но вдруг неожиданно прочитал на указателе дорог название села Бобринцы и тут он все вспомнил и все решил. Он сойдет. Он навестит Ганку. Конечно. Идея!
Санди и Арчи долго стояли и смотрели, как Ладя уходил по проселку в сторону села. И вся колонна цирка стояла. Ладю в цирке полюбили, и он полюбил цирк.
Ладя забыл взять скрипку. Вещи взял, а про скрипку забыл. Почему-то так получилось. Почему-то думал, что не уходит, а просто идет куда-то. Отнесет вещи и вернется. Так раньше он никогда не думал: раньше он всегда уходил. Идея - и все. А тут идея - но получилось как-то не все... Не до конца.
Санди что-то сказала Арчи - Ладя не слышал что, но увидел, как спешит к нему Арчи, а в зубах у него был знакомый потрепанный чехол, перетянутый резинкой. Арчи осторожно нес скрипку. Он понимал, что несет. У него душа артиста.
Стояла Санди, стоял Ладя, а между ними был Арчи со скрипкой.
Ладя взял скрипку.
- Спасибо, Арчибальд. Вы удивительная личность.
Арчи грустно смотрел на Ладю. Они оба помолчали. Потом Арчи что-то изобразил хвостом и пошел назад.
Ладя махнул Санди рукой, и ему показалось, что на Санди опять красное платье, которое было тогда в первый вечер в кемпинге, а волосы розовые. Жуткая чудачка и фокусница эта Санди!
Но сейчас Ладя шел с Ганкой. Не чудачкой и не фокусницей, а настоящей Кирой Викторовной.
- Нельзя жить там? - Ладя показал на ветряк. - Он не работает, конечно.
- Работает.
- Дон-Кихот.
- Я его люблю, - сказала Ганка. - Мой дед был мельником.
- Я не мельник! Я ворон!.. - запел Ладя.
Ганка засмеялась.
- Напугаешь тетку Феодору.
Село было очень большим. Посредине села был ставок, в нем плавали, полоскались утки. Высоко поднялись тополя, охваченные легкой зеленью, а внизу, закрывая хаты, цвели вишневые сады. Казалось, что сады, как молоко в кастрюле, кипят, пенятся, текут через край. Ладя вспомнил, как Франсуаза учила их французской песне "Время вишен": когда наступит время вишен, будут радоваться веселый соловей и насмешливый дрозд, и закружится голова, и придут сумасшедшие мысли. Кажется, так. Да, чего-чего, а сумасшедших мыслей Ладьке хватает.
В отдалении плелись старики.
- Всемирные следопыты.
- Ты новый человек, им интересно.
Тетка Феодора обрадовалась постояльцу:
- Який парубок, та ще со скрипцей. Проходьте в хату.
Она была в широкой темной юбке и в кофте, густо расшитой черными и красными нитками. "Паровозный дым, а в нем искры", - подумал Ладька. Косынка едва сдерживала ее волосы, в которых смело могла бы поселиться крупная птица.
В хате было чисто и просторно. Ладя впервые увидел русскую печь и всякие кочерги и ухваты. Рядами сушились на полке под печью глечики и миски, большим цветком были разложены деревянные ложки. На тонкой бечевке висел, сушился перец и еще какие-то листья, будто украшения индейцев. Таким же цветком, как ложки, были расклеены и висели на стене под стеклом мелкие фотографии.
- Скрипочку можно и в прохладу положить, - сказала тетка Феодора, чтоб не у печи.
Она взяла футляр и положила его под окном на низенькую лавочку.
- Твой парубок? - вдруг спросила тетка Феодора и лукаво взглянула на Ганку.
- Что вы говорите? - вспыхнула вся до корней волос Ганка.
Ладя слышал, что так вспыхивают до корней волос, но сейчас он стал этому свидетелем. Он даже пожалел Ганку.
Ладя глянул в окно и увидел стариков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38