Однако время проходило напрасно. И что хуже всего, поднялся легкий ветерок, и я был вынужден обойти склон, чтобы оказаться с подветренной стороны. Я уже утратил надежду, считая, что для Нана-бошо ценнее жизнь одного трусливого кролика, чем моего храброго Тауги. Но как раз тогда, когда сомнения овладевали мной, внезапно на расстоянии двух полетов стрелы от меня из-за высокой каменной глыбы выскочил кролик, огляделся как-то бессмысленно, будто был пьян от солнечного света, и медленно поскакал к ближайшему кусту, спрятавшись в его тени.
Мне пришлось подходить к нему по широкой дуге, чтобы все время быть с подветренной стороны. К счастью, и солнце светило с моей стороны, благоприятствуя мне и слепя глаза кролику.
Я припал к земле и начал подкрадываться, медленно двигаясь вперед. Не приподнимался, хотя острые камни ранили мне грудь и локти. Я знал, что могу выиграть только выносливостью, и хотя каждый шаг тянулся бесконечно долго, хотя я боялся, что кролик убежит из-под куста и спрячется в своей норе, спешить мне было нельзя, пока я не приближусь на расстояние верного выстрела. Наконец я добрался до низкого куста можжевельника, закрывавшего меня от кролика, осторожно поднялся, стал на одно колено и натянул лук.
И в это же самое мгновение кролик бешеным прыжком бросился в сторону, но сделал это на какую-то долю секунды позже. А я на ту же долю секунды обомлел. Ведь я не предвидел, что, кроме меня, на кролика охотится еще кто-то другой.
Темный ком упал на серую спину зверька. Я остолбенело смотрел, как огромный горный орел, впившись когтями в бока пронзительно кричащего кролика, широкими взмахами крыльев поднимает вверх свою добычу.
Мой лук был натянут, стрела на тетиве. Еще один взмах крыльев, второй, третий… и тетива моего лука зазвенела. Раньше чем орел поднялся на безопасную высоту, за ним полетела стрела. Задыхаясь от возбуждения и неожиданной радости, я увидел, как стрела догнала орла и впилась под правое крыло. Большая птица затрепетала крыльями, еще немного, последними усилиями поднялась вверх, но уже через минуту начала медленно падать на распростертых крыльях.
Я подбежал к орлу. Он был еще жив и готовился к борьбе, взъерошив перья. Его правое крыло беспомощно свисало, но он изо всех сил бил другим и целился в меня клювом и яростно шипел. А был он величиной почти с меня. Я сначала попятился от него, он же, бесстрашный, грозный и разъяренный, наступал. Мне нужно было остерегаться: одним ударом огромного клюва он мог разбить кость руки. Я взялся за томагавк.
Борьба была недолгой. Из когтей мертвой птицы я вырвал кролика – его не нужно было даже добивать – и забросил за спину двойную добычу. Орел был очень тяжел. Крылья свисали по бокам, хвост волочился по земле. Вид у нас, наверное, был такой, будто большая птица, держа меня в когтях, направляет мои шаги. Когда я увидел нашу общую тень, я был поражен: она напоминала фигуры, вырезанные на нашем тотемном столбе, – тень огромного человека-птицы.
День был жаркий, и я с трудом дотащился до лагеря. Но мне придавали силы радость и гордость от неожиданной победы. Но в то же время где-то в глубине души таилось сожаление, что такого большого и грозного воина, как этот орел, настигла стрела маленького мальчика, который не имеет никаких заслуг. Перед глазами у меня все еще стоял образ раненой птицы, боровшейся до последнего мгновения, не складывавшей крыльев, не прятавшей под них голову.
Однако я обо всем забыл, когда при входе в лагерь меня радостно встретили друзья. Они выбежали мне навстречу, крича и смеясь. Я увидел их круглые от удивления и зависти глаза. Конечно, по обычаю взрослых воинов, возвращавшихся с охоты, я не обращал внимания на детский визг маленьких ути, которые еще ни разу не убивали горного орла.
Я шел прямо к палатке Овасеса.
Крик мальчишек вызвал старого воина из палатки. Я положил птицу к его ногам. Он наклонился над орлом, начал внимательно рассматривать его крылья и, только когда увидел мою стрелу, обернулся ко мне и минуту внимательно смотрел на меня. Все замолчали. Он же извлек стрелу из туловища птицы и, вручая ее мне, сказал:
– Ути, ты совершил первый мужской подвиг. Иди покорми своего пса, как приказывал Горькая Ягода, а потом приходи ко мне.
Тауга чувствовал себя лучше. Горькая Ягода был великим шаманом. Я забыл о том, что совершил свой первый мужской подвиг и, увидев Таугу, поднявшегося при виде меня на ноги, чуть не разревелся, как девочка. Пес, приветствуя меня повизгиванием, шел ко мне, пошатываясь на ослабевших ногах. Я вернул его на место. Смеясь и рассказывая ему о своей охоте, я быстро выпотрошил кролика и вынул печень.
Тауга набросился на нее, как здоровый голодный пес. И похоже было, что уже ничего не угрожало его здоровью.
День был прекрасен, мир был прекрасен, меня ждала награда от Овасеса. Я шел к его палатке, стараясь не смотреть по сторонам и скрыть радость, разгоравшуюся во мне все больше, как костер из сухого можжевельника.
Овасес ждал меня у входа в палатку. Он приветливо взял меня за руку и ввел внутрь.
Я был здесь впервые и с благоговением осматривался вокруг. Палатка была полна медвежьих, волчьих и оленьих черепов, красивого старого оружия, томагавков с резьбой на рукоятках, луков, почерневших от давности, украшенных перьями копий, блестящих шкур, чародейских знаков для защиты от злых духов.
Учитель указал мне на одну из медвежьих шкур. Я сел. Сам он устроился напротив меня, подмостив себе под спину шкуры, чтоб было помягче, и раскурил маленькую трубочку. Потом он поднял руку в знак того, что я могу начинать свой рассказ.
Воины ценят свои слова. Поэтому я не подчинился приказу немедленно и не начал болтать языком, как девушки, возвращающиеся с речки. Закрыв глаза, я припоминал, как я подкрадывался к кролику, неожиданное нападение орла, полет моей стрелы.
И только после этого я заговорил, но начал с восхваления, как и надлежит гостю в типи Овасеса, его собственных великих охотничьих подвигов: о черепах убитых им животных, о его славной борьбе с серым медведем, его мудрости учителя. Старик слушал внимательно, закрыв глаза, неподвижно, молча; могло показаться даже, что он спит. Но из его трубочки поднимался непрерывно небольшими клубами дым. Он поднял веки лишь тогда, когда я начал рассказывать, как я увидел кролика на склоне Скалы Прыгающей Козы, и с этой минуты не сводил с меня глаз, хотя мои слова и застревали иногда у меня в горле. Если бы даже я захотел что-нибудь прибавить, или преувеличить, или дать понять, что я не на кролика охотился, а на орла, то я не смог бы этого сделать. Я не в силах был отвести глаза от черных блестящих зрачков Овасеса и говорил все тише, слова текли все медленнее. Когда я кончил, то почувствовал себя слабым и утомленным, как после долгой дороги без еды и питья – весь мой великий мужской подвиг казался мне сейчас мелочью, не стоящей внимания. Но Овасес встал, и на его лице я увидел редкого гостя – улыбку. Он наклонился ко мне, положил руку на мое плечо и радостным голосом сказал:
– Мои глаза счастливы, что могут смотреть на храброго сына Леоо-карко-оно-ма – Высокого Орла.
Мое сердце пело победную песню.
– Мой отец, – ответил я гордо, – происходит из рода Текумзе.
– Текумзе, – кивнул головой Овасес, – был великим вождем. Он был величайшим из вождей нашего племени. Как и Понтиак, он водил воинов на победоносные битвы, охотников – на большие охоты, собирал стариков на мудрые советы. Его голоса слушались все племена, и, пока он был жив, тень поражения не падала на тропы воинов, а счастье было гостем каждого рода. Когда он погиб, в каждом типи пели по нему траурные песни.
И тут Овасес, который никогда без нужды не ускорял шага, не кривил губ и не повышал голоса, вдруг выпрямился и стиснул кулаки. Его голос загремел, как эхо надвигающейся грозы.
– Текумзе, деда твоего отца, убили белые. Они пригласили его на большой совет, чтобы выкурить с ним «трубку мира», а он вместо слов мира встретил смерть. Его тело они не позволили похоронить в Долине Смерти, чтобы дух великого вождя не нашел дороги в Страну Вечного Покоя.
Я не смел отозваться даже шепотом. Наконец воин умолк, тяжело дыша, сел против меня и сказал усталым голосом:
– Я всегда с гордостью смотрел на твоего отца. Сегодня впервые я так смотрю на тебя. Для наших племен настали дни без солнца. Белых больше, чем листьев в чаще. Они сильнее нас. Сильнее всех племен и родов. Но каждый мальчик, вступающий на тропу мужчины, – это новая капля крови в наших жилах. Ты это сделал сегодня. Пусть твои ноги никогда не сойдут с тропы воинов.
Еще никто и никогда не говорил мне таких слов. Я должен был быть счастлив. Однако счастливым я не был.
В этот день мне не хотелось слышать ничьих голосов, даже голоса Прыгающей Совы, даже лая Тауги. Я убежал из селения к Скале Безмолвного Воина. Взобрался на нее, сел на высоком уступе над водной глубиной и смотрел на чащу, на склоненные северным ветром верхушки деревьев. Это была моя чаща, мой друг и мой дом.
Когда-то по ее тропам ходил дед моего отца, Великий Текумзе. От звука его голоса серые медведи съеживались, как маленькие щенята, и бледнели самые грозные враги. Как погиб Текумзе? Я видел перед своими глазами пробитого стрелой большого орла, поднявшего вверх окровавленный клюв и не склонившего головы перед ударом. Слезы жгли мне глаза. Северный ветер гнал низкие черные тучи, солнце село за лесом.
В полной темноте я услышал где-то невдалеке уханье сыча. Его криком мы с Совой часто пользовались как условным знаком. Я слез со скалы, и из темноты ко мне выбежал мой друг.
– Почему мой брат носит печаль в сердце? – горячо зашептал Сова. – Или Сова перестал быть тебе другом?
Я не сумел держать себя, как мужчина: горячо обнял его. Он удивленно замолчал. Я же объяснял быстро и сбивчиво:
– Нет, Сова. Ты для меня то же, что для орла воздушный простор. Уши мои всегда открыты, когда ты говоришь со мной, Сова. Но сегодня солнце для меня не светит. Хотя я убил большого орла, я не чувствую радости. Мне грустно, Сова.
Друг, помолчав немного, мягко снял мои руки со своих плеч. Я увидел, что он улыбнулся.
– Овасес в награду разрешил нам поехать сегодня ночью на рыбную ловлю. Оставь свою грусть.
Рассказать ли ему про Текумзе? Нет. Пусть хотя бы его мыслей не омрачает горечь и гнев, бессильные, как руки маленьких детей. Поэтому я только кивнул головой и побежал за ним.
Но ведь весенний дождь, девичий плач и мальчишеская грусть короче полета ласточки. Когда мы добежали до берега реки, где лежали наши каноэ, я уже смеялся и хвастался своей утренней победой. Сова принес наши луки, стрелы и небольшой запас еды. Можно было сразу отправляться в путь. Овасес разрешил даже взять его собственное каноэ, и мы столкнули его в спокойное прибрежное течение.
Мы плыли по течению, быстро работая веслами и держась внутренней стороны излучины реки. Здесь нужно было быть особенно осторожными, так как быстрое течение могло снести нас к противоположному берегу, на острые скалы. Поэтому гребли мы упорно и молча, пока не миновали излучину и пока лодка не начала разрезать своим носом спокойную гладь вновь широко разлившейся реки.
Высокий лес подходил здесь к самым берегам. Мы проплывали мимо протоптанных в густой траве и кустарнике тропинок к водопоям. В ночной тишине мы слышали иногда в прибрежных зарослях шум пробегающих животных.
Наши весла бесшумно погружались в воду, и поэтому нетрудно было различить совсем рядом лисьи шаги, немного более слышный и быстрый бег волка или тяжелый топот копыт лося. Сразу же за одним из поворотов мы натолкнулись на целое семейство «прачек»– маленьких смешных зверьков, которые каждый кусочек своей пищи тщательно полощут в воде, перед тем как съесть. Их всполошил наш громкий смех.
Мы плыли долго, старательно минуя водовороты и камни, торчавшие из воды, будто огромные грибы, покрытые мхом. Речка посветлела, звезды вышли из-за туч, северный ветер уже давно повернул на юг. До цели – Озера Белой Выдры – мы добрались, когда восточная сторона неба прояснилась, засветилась, как голубые глаза моей матери.
Когда взошло солнце, в воде заблестели искры, и их было больше, чем звезд на августовском небе. Мы ждали этой минуты, потому что восход солнца – это самое лучшее время для лова. Мы поплыли к песчаным мелям, где под ранним солнцем греются жирные большие щуки.
Вдруг Сова бросил весло и схватил лук. Я проследил за его взглядом: по берегу шла на водопой семья оленей. Впереди шагал большой, как прибрежная скала, рогатый бык, солнце зажгло белые огоньки на его рогах. Он шагал, топая копытами, не заботясь о шуме, который поднимал, гордый, как великий вождь. За ним шла лань, а рядом с ней семенил на дрожащих, худых, слабеньких ножках маленький олененок.
Я схватил Сову за руку и прошептал:
– Положи лук.
– Что?
– Положи лук, говорю тебе.
Олень остановился и посмотрел в нашу сторону. Он стал так, чтобы закрыть своим телом лань и олененка.
– Положи лук, – повторил я.
Сова внимательно посмотрел на меня, потом пожал плечами и бросил лук на дно лодки.
Мы отплывали все дальше. Олень наклонил голову к воде, олененок мекнул – будто засмеялась маленькая девочка.
– Для выстрела было слишком далеко, – сказал я равнодушно, но Сова, сердитый за то, что я не дал ему испытать силу его лука, даже головы не повернул.
Солнце уже поднялось над верхушками деревьев, когда мы приплыли к первой мели. Но только тень нашей лодки упала на стаю рыб, она сорвалась с места так быстро, что вода вокруг закипела. Мы подплыли неосторожно, как дети. Нужно было возвращаться на глубину.
Вода постепенно успокаивалась. Проходили долгие минуты ожидания, пока теплый солнечный свет снова привлек рыб на мель. Их серебряные спины блестели под водой, как лезвия ножей.
Как, только успокоенные щуки снова неподвижно замерли, мы легкими ударами весла начали подгонять лодку к мели так, чтобы тень на этот раз не коснулась рыб. Наконец мы приблизились на расстояние выстрела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26